Роберт Гейтс О том, как далеко продвинулись американо-российские военные отношения, свидетельствует тот факт, что бывшего директора ЦРУ и нынешнего министра обороны США приглашают в Военную академию Генерального штаба выступить в такой престижной обстановке.
ЗАВЕРШЕНИЕ СТАРОЙ ЭРЫ
Как вам, наверное, известно, фактически вся моя сознательная жизнь была посвящена изучению России и СССР. Я защитил докторскую диссертацию по истории вашей страны. Более четверти века я работал в той же области, что и президент Путин. И хотя он значительно моложе меня, продвигается по службе он явно более успешно.
Мой первый контакт с советскими военными произошел 36 лет назад, в 1971 году, когда меня послали работать в Вену в качестве специалиста-разведчика при американской делегации, которая вела переговоры по стратегическим вооружениям с Советским Союзом. Историкам вольно спорить о том, действительно ли эти переговоры привели к сокращению количества вооружений с обеих сторон. Однако не вызывает сомнений тот факт, что этот диалог между нашими странами по стратегическим вопросам – обсуждение доктрины, стратегии, количественных параметров и многого другого – внес большой вклад в устранение недоразумений, просчетов и ошибок, которые могли бы повлечь за собой ядерную войну.
В 1979 году, когда был подписан Договор ОСВ-2, я тоже находился в Вене и там впервые встретился с представителями высшего руководства СССР – с генеральным секретарем Брежневым, министром иностранных дел Громыко и начальником Генерального штаба маршалом Огарковым.
В 1987 году в должности заместителя директора ЦРУ я встречался в Вашингтоне с Владимиром Крючковым, который тогда возглавлял Первое главное управление КГБ. Это была первая в истории встреча на высшем уровне между руководителями КГБ и ЦРУ, цель которой, как и цель переговоров об ограничении стратегических вооружений, заключалась в предотвращении ошибок и недоразумений и поиске возможности разрядить атмосферу. Диалог был дружеским, но откровенным. К примеру, когда я пожаловался Крючкову на прослушивающую аппаратуру, которую мы обнаружили в нашем новом посольстве в Москве, он предложил мне посетить склад, в котором хранилась вся прослушивающая аппаратура, извлеченная из нового здания посольства СССР в Вашингтоне. В следующий раз мы с Крючковым встретились в 1989 году уже в Москве, после его назначения главой КГБ, когда я впервые приехал в страну, которую так долго изучал.
Я хорошо помню этот визит. Это было в мае 1989 года. В ходе поездки меня предупредили, что мою комнату в Спассо-Хаусе, резиденции посла США, вероятно, будет прослушивать КГБ. Ложась в постель, я громко сказал, обращаясь к тем людям, которые, может быть, меня прослушивали, что:
– я прямо сейчас буду спать;
– ночью никого со мной не будет; и
– поэтому, если меня кто-то прослушивает, они уже могут идти домой отдыхать.
В ответ как будто кто-то хихикнул, но это мне наверняка показалось.
В ходе того же визита 1989 года я впервые встретился с генеральным секретарем Горбачевым. Как вам вероятно известно, в то время у меня была репутация пессимиста в том, что касалось успеха его экономических реформ конца 80-х годов в вашей стране, и последующие события стали оправданием моему пессимизму. По этой причине я не всегда был на хорошем счету у советского руководства и в Государственном департаменте США. Я помню, как на одном пленарном заседании господин Горбачев выразил надежду на то, что отношения между нашими странами улучшатся до такой степени, что «господин Гейтс потеряет работу». Однако вышло так, что первым потерял работу он сам.
Последний раз перед тем, как меня назначили министром обороны, я был здесь в качестве директора ЦРУ 15 лет назад, осенью 1992 года. Холодная война к тому времени окончилась. И я приехал, чтобы обсудить с моим российским коллегой, главой российской Службы внешней разведки Евгением Примаковым, возможности сотрудничества между американскими и российскими спецслужбами в отражении общих угроз, с которыми наши страны столкнулись после окончания холодной войны, таких как терроризм, распространение ОМУ, международная организованная преступность, наркоторговля и прочее. Поскольку мы больше не были врагами, надо было искать пути сотрудничества, становиться партнерами.
Чтобы ознаменовать завершение старой эры и, как я надеялся, начало новой, в ходе этого визита я преподнес президенту Ельцину особый дар. В середине 70-х годов США предприняли значительные усилия, чтобы поднять советский ракетный подводный крейсер стратегического назначения, затонувший за несколько лет до того в Тихом океане на большой глубине, надеясь получить важнейшие разведданные. Часть подводной лодки действительно удалось поднять, вместе с останками шести советских моряков. И вот, почти двадцать лет спустя, я передал президенту Ельцину флаг советского ВМФ, которым мы накрыли гробы с останками этих шести советских моряков, а также видеозапись их морских похорон, сопровождавшихся заупокойным молебном на русском языке и исполнением советского государственного гимна, достойного и почтительного погребения на море шести доблестных противников в самый разгар холодной войны.
ТРАНСФОРМАЦИЯ, ОНА ЖЕ – РЕВОЛЮЦИЯ
Сейчас я хотел бы поделиться с вами некоторыми соображениями относительно тех проблем, с которыми сталкиваются вооруженные силы США в процессе перехода к военно-политической концепции, отвечающей условиям XXI века.
Многие из этих вопросов могут вас особенно интересовать, поскольку Россия также стремится модернизировать свои собственные Вооруженные силы и перевести их на профессиональную основу. Перед нашими странами стоит ряд общих угроз, а также ряд общих дилемм, которые возникают при подготовке наших вооруженных сил к решению будущих задач. Я хотел бы предложить несколько новых идей, с которых можно было бы начать обсуждения как с вашей стороны, так и между российскими и американскими представителями.
При описании процессов, наблюдаемых в последнее время в вооруженных силах, чаще всего используются термины «трансформация» или «революция в вооруженных силах». Эти выражения вошли в оборот американских ВС несколько лет назад и применяются для описания потенциала применения новых технологий, которые должны фундаментально изменить природу военных действий.
Однако мало кто знает, что первоначально об этом всерьез задумались в советских Вооруженных силах еще в 70-е годы, когда военные специалисты писали о «военно-технической революции», как она называлась в те годы, об использовании новых датчиков, систем для сбора разведданных и систем управления боевыми действиями для обеспечения преимущества на поле боя.
Эта работа продолжалась в течение всего последующего десятилетия, в контексте теории маршала Огаркова, начальника Генштаба СССР, о том, что системы, основанные на обыкновенных вооружениях, могут быть не менее эффективны и опасны, чем ОМУ, благодаря достижениям в обеспечении их точности, усовершенствовании информационных технологий и средств связи.
В период, последовавший за войной во Вьетнаме, ВС США прошли через свой собственный период трансформации и эволюции как в технологическом, так и в организационном и стратегическом отношении. Движущей силой, как мы все хорошо знаем, был непрекращающийся поиск решающего преимущества в борьбе с нашим противником в холодной войне. Эти нововведения принесли определенные плоды для американских ВС, по крайней мере в области применения обычных вооружений, в 1991 году в ходе первой войны в Персидском заливе против Ирака.
В течение последующего десятилетия технология продолжала развиваться, несмотря на кризис самоопределения, если можно так выразиться, который пережили Вооруженные силы США. Мы более не стремились к сдерживанию какого-то одного государства. Наши задачи больше не были ориентированы на одного противника. Вместо этого наши военные должны были проводить новые типы миротворческих и гуманитарных операций в таких местах, как Сомали, Гаити и Балканы.
После 11 сентября перед американскими ВС были поставлены новые задачи в Ираке и в Афганистане, где вслед за первоначальной быстрой победой в боевых действиях с применением обычных вооружений наступил период затяжных, сложных и изнурительных кампаний против упорных и приспосабливающихся к меняющимся условиям повстанцев.
Когда начались эти конфликты, ВС США в основном представляли собой уменьшенный вариант той военной машины, которая была создана, подготовлена и оснащена, чтобы сражаться с СССР. В свете уроков, полученных в Афганистане и Ираке, ВС США провели ряд реформ для подготовки к борьбе с исламскими экстремистами, которая, вероятно, растянется на поколения. Приведу несколько примеров.
Мы более не можем позволить себе тратить месяцы на разворачивание сил и приведение их в боевую готовность, как это было в 1991 году. Поэтому наши наземные силы, и в особенности Сухопутные войска США, становятся более подвижными и экспедиционными.
Поскольку в 1973 году с концом обязательного призыва вооруженные силы США перешли на профессиональную основу, благосостояние семей военнослужащих стало приоритетным фактором для поддержания боевого духа, увеличения срока службы и в других отношениях. Так что мы научились более активно поддерживать семьи наших военнослужащих и заботиться о них.
Аналогичным образом изменилась и роль резервистов, превратившихся из «стратегического» резерва, который мобилизуется в случае третьей мировой войны, в «оперативный», который сейчас является неотъемлемой частью любой операции.
Сама идея трансформации вышла далеко за свои первоначальные технологические рамки. Сейчас она обозначает процесс постоянной оценки, адаптации и изменений. Процесс этот продолжается, и многое еще предстоит сделать.
ТРУДНЫЕ ПЕРЕМЕНЫ
В будущем одной из наиболее важных функций наших ВС будет не столько ведение непосредственных боевых действий, сколько оказание помощи силам безопасности стран-партнеров в борьбе с экстремистами на их собственной территории. Поэтому мы думаем о том, как лучше всего обеспечить такой потенциал нашим вооруженным силам, не отвлекая их при этом от их непосредственных обязанностей по ведению боевых действий.
Более того, борьба с терроризмом – это кампания, которая требует полномасштабного использования всего арсенала средств, имеющихся в распоряжении государства, – дипломатических, экономических, политических и военных – в тесном сотрудничестве с союзниками и партнерами. Министерство обороны США стремится повышать интеграцию с другими государственными ведомствами. Уверен, что многие из вас знакомы с пагубным эффектом бюрократической инертности. Однако нам удалось добиться определенных успехов. В качестве примера приведу концепцию региональных групп реконструкции, которые создаются в Афганистане, а в последнее время и в Ираке. В составе этих подразделений военнослужащие США и других стран, а также специалисты в области сельского хозяйства, восстановления и других направлений.
Мы стараемся более творчески подходить к использованию способностей и возможностей всего нашего народа, а не только государственных служащих. Несколько месяцев назад я расширил программу, в рамках которой в состав каждой бригады, которую мы разворачиваем, входят гражданские специалисты по антропологии и социологии. По сравнению с тем, во что обходится новая боевая система или проведение традиционной военной операции, стоимость программы ничтожна, но ее положительный эффект бывает весьма значительным, что могут подтвердить многие боевые командиры в этой зоне.
Большой организации, деятельность которой велась определенным образом в течение длительного времени, трудно переживать подобные перемены. Это нелегко в любую эпоху. Когда я руководил ЦРУ в 1992 году, мое ведомство переживало фундаментальный переход от ориентации на СССР к новым угрозам. Тысячи сотрудников получали новые задания и проходили переподготовку. Пересматривались устоявшиеся взгляды, менялись методы работы. А в то время все это делалось еще и в условиях резкого сокращения бюджета и персонала ЦРУ. Я знаю, что российскому военному руководству годами приходилось работать в аналогичных условиях.
Хотя наши страны и вооруженные силы сейчас идут своими отдельными путями, перед нами стоит ряд аналогичных проблем. Я решил посвятить свое выступление именно этой теме, потому что хотел рассказать вам, о чем думают руководители американского оборонного ведомства, рассматривая планы на будущее. Я надеюсь, что это в какой-то степени поможет созданию атмосферы доверия и открытости в то время, как наши страны берутся за решение нелегких геополитических вопросов современности и станет предметом дальнейших обсуждений в будущем.
Я хотел бы закончить свое выступление чем-то личным. Несколько месяцев назад мне довелось, стоя на берегу Нормандии, почтить память американцев, которые пали в той битве во Второй мировой войне. За месяц до того президент Путин выступал на торжественном мероприятии в честь годовщины окончания Великой Отечественной войны, в которой погибло свыше 20 миллионов советских людей. Мы, два старых солдата холодной войны и – что тут скрывать – профессиональных разведчика, отдали дань уважения делам давно минувших дней, совместным подвигам Америки и России, объединившихся против общего врага, и вместе почтили массовый героизм простых солдат, доблесть наших обычных граждан, трагедию великих народов.
Президент Путин сказал тогда: «Мы не в праве забывать причины всякой войны. Их нужно прежде всего искать в ошибках и просчетах мирного времени. Их корни в идеологии конфронтации и экстремизма».
Ни одна страна не пострадала от побоищ и просчетов прошлого столетия больше, чем Россия. И возможно, что перед сегодняшней Россией этот век открывает более широкие возможности, чем перед всеми другими странами. Мы готовы работать с Россией и с российскими Вооруженными силами, чтобы этот потенциал стал реальностью в интересах наших народов.
Дарья Гармоненко 
