Наш выбор свободен: выбирать языки из чужих...
Михаил Книжник
ТАШКЕНТ лежит в котловине.
Говорят, если Чарвакскую плотину, что почти в ста километрах к северо-западу, прорвет - город окажется под водой. Слух этот дошел до врагов государства: прошлым летом близ Чарвака были задержаны несколько боевиков с аквалангами и 2 кг взрывчатки - с ее помощью злодеи собирались взорвать дамбу и затопить наш город. Теперь на подъезде к Бричмулле по всему периметру водохранилища - военные кордоны. На Аляме, когда-то отчаянно штурмуемом мной и покойным ныне Женей Калининым, идут бои.
Гoрода, в котором я однажды родился, тоже нет.
Лет через сто он снова всплывет: воды расступятся, и мы с Женькой, минуя Саракульку, отправимся на Тезиковку - покупать рыбок и подшипники для велосипеда.
* * *
Город начинался с "Парккирова" - ближайшего к дому парка. Дедуля забирал нас с братом из садика и вел к вековым деревьям. Я хорошо помню эти прогулки, хотя, когда Дедуля умер, нам было только пять лет.
Умер он как-то странно - ни меня, ни брата не предупредив. Может быть, бабуля с мамой об этом знали, я - нет.
Он лежал в детской комнате на перевернутой деревянной тахте. Меня волновал один вопрос: зачем у тахты выкрутили ножки? Дедуля легко поместился бы между ними.
Он был завернут в белое, так что его самого я не видел.
В квартире стало как-то очень тесно. Приходили голосящие тучные женщины, бабуля с ними обнималась и тоже голосила. Потом они садились в кружок на пол и о чем-то негромко говорили. Я ни слова не понимал - разговор шел на узбекском.
Внизу около подъезда откуда-то возникли столы с всевозможными яствами и покрытые коврами скамейки. И то и другое предназначалось для мужчин - синие чапаны выстроились от ворот до самого подъезда и принимали соболезнования. Лица были вполне серьезны, но их выражение не походило на скорбь. Это была сосредоточенность на ритуале.
* * *
Годов с семи нас начали брать на свадьбы.
С поминками их роднили дощатые столы, "ломящиеся под многими яствами", крытые коврами скамейки, ощущение некой торжественности и праздности, позволяющей детям путаться в ногах у суетно-шуршащих женщин и безмятежно-стойких мужчин.
Отличали: водка в чайниках, отсутствие жениха и невесты (реже), деньги на полу, общий звуковой лад, состав плова┘
Как ни крути, сходство все-таки преобладало.
Однажды (нам было лет по 13) мне посчастливилось увидеть невесту, ее лицо. Это произошло в тот самый раз, когда на свадебный уже опустошенный людьми стол напали шмели, и было их так много, что нам, мальчишкам, пришлось вооружиться бадминтоновыми ракетками.
Шел второй день свадьбы. Большинство гостей уже разъехалось. Всласть выспавшись под переливчатым, почти сельским небом, я слез с топчана и принялся наблюдать новые будоражащие сердце приготовления: столы почти все убрали, остались два; к ним-то и подтягивались бесчисленные тарелочки с курагой и фисташками, кишмишом и янтарно-кристаллическим рафинадом (наватом), горы еще не преломленного патыра (такого круглого, усеянного черным кунжутом) и фруктовые вазочки.
Мужчина в чапане колол на щепки дерево и набивал чурочками цилиндрический очаг, на котором стоял вчерашний казанище. Другой - в костюме и тюбетейке - давал полезные советы.
"Ну что, выспались?" - услышал я легкий, тщательно промытый от врожденного акцента высокий голос. Его обладательница была в пестро-шелковом приталенном платье и узких шароварах той же расцветки. Девушка убирала с топчана нашу с братом постель и, казалось, обратилась ко мне из вежливости - как бы спрашивая разрешения: спать больше не желаете? Мне сделалось неловко: я никогда не видел столь необыкновенно красивых узбечек. Необыкновенность заключалась в том, что красота принадлежала скорее европейскому канону, однако девушку это ничуть не портило.
Я уже временами сочинял стихи, но едва ли обладал подходящим инструментарием, чтобы посягнуть глаголом на мимолетное сие виденье. Назвать девушку "луноликой" внутренний язык что-то не поворачивался.
Не успел я как следует размечтаться, девушку сдуло ароматом запаленного очага. У входа в дом дивную пери перехватила моя мама. Они, улыбаясь, немного постояли на пороге, мама о чем-то ее спрашивала, красавица охотно отвечала. "Сейчас выясню, что за такая", - решил, дожидаясь за деревом, я. Пождать пришлось достаточно: как только девушка скрылась в доме, появилась пожилая женщина, затем еще одна; все, очевидно, интересовались, хорошо ли маме спалось, на что мама им отвечала как положено и тоже чем-нибудь интересовалась.
- Ну что, - спросила мама наконец и меня, - как спалось, комары не кусали?
- Мама, а кто эта девушка?
- Которая?
- А та, что мою постель унесла в дом.
- Ах, эта! Это Наргиза, сестра невесты. Они близняшки, как и вы, но еще больше меж собой похожи.
- А Наргизу замуж - не берут?
- Что ты, она пока не собирается: сперва решила институт закончить. Она умница, поступила на юридический, хочет быть адвокатом.
-?!
- Да-да, а женихи никуда не денутся.
На этом месте мне вдруг кое-что пришло в голову.
- Мам, а невеста сейчас здесь?
- Да, ты скоро ее увидишь.
- Когда?
- А вон, у Наргизы спроси.
- Ни за что, спроси сама┘
В дверях возникла все та же дивная пери, она несла два горячих чайника.
- Наргиза, - обратилась к ней мама, - а Зумрад сейчас где, на кухне?
- Доброе утро, Диля-опа, Зумрад убирается в спальнях, позвать?
- Не нужно┘ - мама задумалась. - А разве я не с тобой пять минут назад здесь говорила?
- Что вы, Диля-опа, мы с вами сегодня еще не говорили, - лицо девушки от смущения зарделось, она поспешила, как и та, первая, испариться.
<...>
* * *
Музыка предстояла всему.
Бывает такое: ты слышишь ее - в фильме или на пластинке, или по ящику. Кажется, впервые слышишь, но ощущение - нет, уверенность! - что знал, держал во рту ее привкус, чуял ее пощипывание на слизистой носоглотки, сам того не подозревая, подсекал шелковой ниточкой слуха - всегда! Что предвитала твоему появлению, как миф о зачавшем тебя диване и свидетельствовавшем рождение сего мифа торшере. Что с подкожной инъекцией однажды попала в кровь и навсегда изменила ее состав, ее цвет...
Так было с Первым фортепьянным Чайковского и Вторым Рахманинова, так было с Седьмой симфонией Прокофьева, с рондо из Первой - Шнитке, с его же "Песней Мэри" из "Маленьких трагедий" ("Было время, процветала...") и музыкой из к/ф "Рикки-Тики-Тави", так было тысячу раз с большинством музыкальных тем, именуемых классикой.
Нет, конечно же, потом, покопавшись в себе, в прошлом, я смутно припоминал, где и когда мог эту музыку услышать: и фильм наверняка смотрел - еще пятилетним, не осознавая как следует, и симфонии отрывок слушали во 2-м классе музыкалки (учительница по музлитературе, включая пластинку, требовала записи в тетради: слушали то-то и то-то...). <...>
Игра "Стоп, кинолента!": ведущий выходит, говорит первую букву названия фильма, потом сюжетную подсказку: один мужчина едет в поезде┘ - угадавший говорит название, ведущий (если название верно) убегает, угадавший кричит ему вслед - стоп, кинолента! - тот замирает, угадавший: до тебя пять гигантских, три простых, два муравьиных - и давай отмерять: если попал в тютельку, занял его место - и все по новой: "Герой приходит в магазин┘" - "Врешь, такого фильма нет!" - "Есть, еще там в роли Ришара кудрявый такой Франсуа┘ То есть наоборот". И - главный неколебимый аргумент - музыку напеть: там-та-дам, та-дам┘ И вот у кого-то хитреет выражение лица, ведущий готовится бежать - "Игрушка"! Стоп, кинолента! До тебя три гигантских, два простых┘
А была, была еще одна игра, очень личная - на двоих: "Откуда эта музыка?" - слишком, пожалуй, личная, слишком тонкая, ведь только родная кровь отрезонирует, лишь ей позволено. Помнишь? - Помню, "Огненные дороги".
Румиль Вильданов - сразу запомнилось имя. Мама: "Он, кажется, уже умер┘" Через много лет выяснилось: жив, тогда был еще жив, теперь - нет.
Другой ташкентский композитор умер до того, как я родился, совсем молодым умер: Альберт Малахов. В самом начале 90-х в ЦУМе лежала первая и единственная пластинка (на конверте слово памяти от Н.С. Янов-Яновской, ее усилиями пластинка вышла, ей спасибо!). Две вещицы: "Партита" и "Симфониетта" - сразу сделались любимыми наряду с поздним Шостаковичем - единственная пришедшая на ум параллель, но - слишком ярко, угловато и - кинематографично. Музыка зримых образов, музыка пироманская и родовспомогательная, "Танец кукол", "Танец оранжерейных цветов", "Танец фарфоровых чашек".
┘И сына Альбертом назвал. "А, понимаю, в честь Эйнштейна?" "В честь Малахова".
Откуда - здесь?! Где не все плодоносит, что цветет. "И как пропустили?" А никак не пропустили, только на рубеже 80-90-х и стало возможно - ненадолго; музыка для кино оказалась не главной, были и симфонии, и концерты: наряду с Малаховым вышел скрипичный концерт Вильданова в дирижерском исполнении Коциньша, которого незадолго до того тихо-тихо выжили, он и уехал, а ведь, помню, водила мама на Иманта Коциньша, был он длинноволос и молод, потому и хватило запалу реализоваться там, в далекой Европе, но не уехали Янов-Яновские, Феликс Маркович написал Вторую симфонию, затем Третью и Четвертую, и стало ясно, что это большой композитор, а ведь тоже много для кино сделал; его сын Дмитрий вообще начался с театра, театром был ТЮЗ, знаменитый прежде всего спектаклями "Эквус", "Парадоксы", "Девочка со спичками" - в немалой степени благодаря музыке Дмитрия Янов-Яновского; и уже следующее поколение: Артем Ким (театр "Ильхом") - яркое свидетельство того, что ростки музыки могут быть сколь угодно чудесными и необъяснимыми - только не случайными, ведь и Город ушел, уходит, но древесная скрепа глубоко пустила корни, так глубоко, что и убитый Центральный парк имени Горького, земля которого отдана под дворец городской управы, за одну ночь перенесенного сюда на волосатой спине Джинна, - парк этот, где был настоящий маленький самолет, и карусель на пруду, и красный песок на дорожках, по которым 30 лет назад Феликс Маркович прогуливал Дмитрия Феликсовича, и меня - уже после ухода Дедули - моя мама┘ - Сад этот продолжает шелестеть своей кроной над поверхностью присыпанной диковинными листьями воды - как ни в чем не бывало.
Олег Никифоров 
Дарья Гармоненко 
