Алексей Федорченко: "Новое российское кино научилось бояться и говорить эзоповым языком"

Алексей Федорченко говорит, что новым фильмом закрыл для себя тему войны в кино. Фото с сайта www.kinotavr.ru

Фильм Федорченко рассказывает историю маленькой девочки, семью которой расстреляли во время войны. Девочка, чудом оставшаяся в живых, вынуждена была скрываться от нацистов в неработающем камине в немецкой комендатуре. Именно Анна (ее сыграла актриса Марта Козлова) становится главной, практически единственной героиней картины, которая не просто выживает, а еще побеждает не только в своей локальной войне, но и, по сути, самим фактом своего существования, в войне мировой. Кинообозреватель «НГ» Наталия ГРИГОРЬЕВА поговорила с режиссером Алексеем ФЕДОРЧЕНКО о военном кино, работе с юной актрисой, прокатной судьбе картины и о том, почему именно он первым сказал со сцены «Кинотавра» слова поддержки в адрес Кирилла Серебренникова и Олега Сенцова.

– Алексей, вы не раз говорили, что этим фильмом закрыли тему войны в кино. Что это значит?

– Любым хорошим фильмом можно закрыть тему войны. Для меня она закрылась еще «Отцом солдата» – по-моему, это лучшая картина о войне, после которой можно было бы и не снимать ничего. «Войной Анны» я для себя закрыл тему в первую очередь. Но если я найду какую-то историю, не банальную и не пошлую, как большинство фильмов о войне сегодня, то я, конечно, вернусь к ней и с интересом буду над ней работать, но сейчас те сценарии, которые я хочу снимать, о другом.

– Вы рассказали, что нашли историю случайно в Интернете и до сих пор не уверены, реальна ли она. Для фильма было не важно – правда или вымысел? И то, что главным и практически единственным действующим лицом является девочка, было изначальной задумкой?

– Главное, что такая история могла быть – для документальности кино этого вполне достаточно. Писался сценарий под конкретную девочку, правда, фон, мир картины был побольше, чуть больше было того, что она видит. В финальной версии внешнего мира стало меньше.

– Чуть ли не больше всего в фильме поражает именно игра маленькой актрисы Марты Козловой. Как вы работали с ней?

– Я сейчас на нее смотрю и не понимаю, как я с ней работал. Тогда ей было шесть лет, сейчас почти девять – и она как будто бы стала младше. А я с ней работал, как со взрослой актрисой. Я ставил задачу, она делала, поблажек не было. У Марты был преподаватель актерского мастерства, который с ней постоянно занимался, я давал конкретные задания, и она их выполняла четко и профессионально. Марта совершенно другая перед камерой. Я нашел сначала ее фотографию, а только потом встретился. И немного переживал, потому что вживую – ребенок и ребенок, а мама ее сфотографировала так, будто она взрослая.

– Над сценарием «Войны Анны» вы работали вместе с Наталией Мещаниновой. Как распределялись роли в этом случае?

– Я обычно занимаюсь придумыванием и конструированием – я редактор и могу очень хорошо сокращать тексты и структурировать. А прописывать сцены я не люблю. Наташа прописывала сцены и придумывала удивительные диалоги, лучше нее сейчас, наверное, этого никто не делает. Это школа документального кино, вербатим. Так что она писала сцены, а я их структурировал. Например, я ее попросил дописать еще один диалог – мне нужна была история, разговор двух венгров. Она придумала. Откуда она ее взяла? Совершенно непонятно, как будто Наташа ее подслушала.

– Звуком и монтажом картины занимались, судя по титрам, иностранные специалисты. Почему выбрали именно их?

– Это работа больше продюсерская. Пригласили двух лучших специалистов по звуку из Европы и монтажера, который работал, например, над «Амели». Я с ними не виделся, это был первый опыт работы на доверии к мастерам, что не свойственно авторскому кино. Есть моя версия фильма, а есть то, что сделали они – вы, может быть, даже и не заметите разницу, хотя я ее вижу. Для меня большая честь, что они работали над картиной. Это какой-то новый уровень. Например, их предложением было сократить тексты и диалоги, которые нужно для Европы переводить – хотелось сделать картину, которая была бы понятна вообще без перевода. Полностью этого мы не достигли, есть несколько знаковых сцен, которые мы перевели, остальное оставили как есть. Кроме этого, очень много иностранцев работали над озвучанием – были и украинские актеры, и обычные люди – украинцы, которые живут в Екатеринбурге, и люди из посольств, которые озвучивали немцев и французов. Мы старались, чтобы язык был настоящим.

– Каким вы видите прокат «Войны Анны»?

– Для каждого фильма, который не является условно коммерческим, нужно придумывать свой, нишевый, прокат, и он может быть очень успешным. Это как в любом бизнесе: сначала все окучивают 99%, а потом появляются люди, которые в эти 99% не помещаются, их туда не пускают, и им приходится заниматься оставшимся 1%. Они находят свою нишу и так зарабатывают деньги, иногда очень неплохие, потому что и 1% – это много. Мы относимся к этому проценту, мое кино больше 1% зрителей никто и не смотрит, но это не значит, что это кино невыгодное и оно не может окупаться. Вот, например, как мне кажется, совершенно непрокатный еще 10 лет назад фильм «Довлатов» – и ведь взяли, придумали и собрали деньги. На каждую историю и картину надо придумывать свой ход, и появляются люди, которые этим занимаются. Почему-то сложилось мнение, что любой фильм выше среднего уровня сложен и непонятен зрителю. А надо же людей поднимать на этот уровень, а не опускать. У нас есть, к сожалению, телевидение, которое заинтересовано в отуплении и в увеличении аудитории за счет понижения качества – большего вреда для нашего народа, чем телевизор, вообще не существует.

– На прошедшем недавно в Минкульте питчинге вы представили новый проект «Большие змеи Улли-Кале». Можете чуть подробнее рассказать, о чем будет фильм и откуда появилась эта история?

– У меня появилась мысль сделать что-то жанровое, на продажу. Я нашел реальную историю: Чечня, 1925–1927 годы, министр юстиции, главный чекист, которого ненавидит вся Чечня, потому что он убивает людей и вырезает семьи, видит девушку – Патимат – и говорит, что это его жена и что он сейчас повоюет, вернется и женится. Уезжает – а в это время некто Али ее выкрадывает, по любви. Они бегут в горы. Чекист возвращается, узнает, вылавливает их и по идее уже должен их казнить. Но тут народ выходит, вся республика встает на защиту – и он их отпускает. Подходящая канва для фильма, можно работать. Я нахожу могилу Патимат и вижу, что это святое место. Оказалось, что она была дочерью суфийского шейха, который был одним из самых почитаемых суфиев, почти святой. Его основная деятельность была в конце XIX века. Он ученик Кунта-Хаджи, одного из первых шейхов-суфистов, который был идеологом мира, окончания войны, говорил чеченцам, что русские всех вырежут, поэтому, чтобы не потерять нацию, надо остановиться, прекратить кровавую месть и заключить мир. Была, например, история: когда его арестовали русские, его последователи пошли без оружия требовать, чтобы его выпустили. Наши их, конечно, постреляли, и те с кинжалами бросились на крепость, 200 человек погибли – «кинжальный бой» знаменитый. Основным идеологическим противником Кунта-Хаджи был Шамиль, который выступал за газават и за войну до победного конца с русскими. Шамиль – второй имам Северного Кавказа. А кто был первым? Гази-Магомед, который газават и объявил. А что было до ислама? Было удивительное чеченское язычество, которое закончилось в начале XX века. Мы посчитали, что язычество – это как раз хорошее начало. Пошли от него, раскопали историю Петра Захарова, салонного столичного художника. При штурме Дади-юрта, когда вырезали весь аул, подобрали двух детей и воспитали в русских семьях – один стал художником Петром Захаровым. Так и возник один из героев, потому что у него удивительная судьба. Мы дошли до начала века и надо бы уже начинать историю про Патимат и чекиста, а кино закончилось. Так бывает, хотели жанровое кино, а получилось совсем другое. Странное по композиции, но вместе с тем точно выверенное, в котором 70 коротеньких новелл, и они практически никак друг с другом не соединены, но возникают Пушкин, Лермонтов, Толстой, Менделеев, Пирогов. Все кратко и документально – целая глава посвящена ссылке Шамиля в Калуге, тому, как народ к нему относился, как он постепенно понял, что надо подписывать мирный договор с царем, как он решил молиться Иисусу, который русским помогает, а значит, и ему должен. Я нашел протоколы его речей: например, «Большие змеи Улле-Кале» – это рассказ Шамиля об огромных змеях, которые буйволов утаскивают в реки, фантастическая история, которая получилась по смыслу очень важной.

– А на какой стадии сейчас работа над фильмом по книге «Перед восходом солнца» Михаила Зощенко?

– Пять дней назад мы сняли последние кадры основные, еще осталось четыре смены досъемок – мы дождались, когда зацветет яблоня. Получилось очень красиво. Я не знаю, во что это превратится и сложится ли вообще, потому что в книге перебор с событиями и смыслами. Я решил попробовать полиэкран, например. Понимаю, что это может повредить, но такой красивой картинки я давно не видел. Весь мир Зощенко мы построили в декорациях из камыша. Действие происходит в 1943 году в Алма-Ате, где он писал это произведение. В это время это был киногород, все режиссеры там работали, в том числе Эйзенштейн снимал «Ивана Грозного». Процесс съемок «Грозного» я в фильме очень подробно использую – была война, не было фанеры, и Эйзенштейн все декорации строил из камыша. Главный герой расследует исчезновение Семена Курочкина – это один из псевдонимов Зощенко – и изучает его дневники. Но так как он попадает в этот мир недостроенных декораций к «Ивану Грозному», то и всего Зощенко он представляет в этих недостроенных декорациях из камыша. И война, и революция, и Гражданская война, и детство – одним словом, огромная художественная работа.

– После открытия «Кинотавра» многие с осуждением говорили, что на церемонии почти не было слов в поддержку Кирилла Серебренникова и Олега Сенцова. И ставили в пример вас как человека, который перед показом «Войны Анны» эти слова произнес.

– Я не вижу трагедии в том, что произошло – все идет своим ходом, и мы помогаем как можем. Всему должно быть свое место и свое время. Если была задача уничтожить «Кинотавр», то можно было всем выйти скандировать: «Долой, долой и свободу всем политзаключенным». Но о том, что мы так выступили, никто не узнает – но очень повредит организаторам фестиваля. Это, во-первых, не по-товарищески, во-вторых, непрофессионально. Делать поступок ради поступка и самоутверждения – глупость. Если делаешь что-то, то это должно приносить какие-то плоды. Так что на открытии все было правильно, все, что должно было прозвучать, прозвучало. Кирилл Серебренников сам обратился к группе с просьбой не выступать, я знаю, он не хотел путать политику и творчество. Это правильно, с моей точкой зрения. И то, что фестиваль открывался фильмом «Лето», – само по себе поступок фестиваля, очень смелый. Но в то же время надо было сформулировать и показать – поэтому прозвучали мои слова, поэтому, я уверен, об этом будет говорить каждый второй выходящий на сцену режиссер. Девиз фестиваля – «новое российское кино». Так вот новое российское кино научилось бояться, новое российское кино учится говорить эзоповым языком. У нового российского кино зубы выпадают на Ямале и браслет на ноге, чтобы нельзя было выйти на улицу. Это все понимают, а доказывать что-то друг другу – глупо. Не сказать этого я тоже не могу – молчание было бы серьезным имиджевым ударом по киносообществу, по новому российскому кино.