Анатолий Васильев поклонился Юрию Любимову

Алла Демидова весь спектакль не покидает места за столиком. Фото Павла Антонова с официального сайта фестиваля

На сцене Театра им. Вахтангова состоялась долгожданная премьера. По предложению Чеховского фестиваля Анатолий Васильев поставил «поклон Юрию Петровичу Любимову». Так режиссер, давно не работающий в России, обозначил жанр своего спектакля по повести Эрнеста Хемингуэя «Старик и море», который посвятил памяти мэтра. «Мы хотим, чтобы он остался в нашей культуре живым» – с этими словами в первый вечер Васильев вышел к московской публике.

Пока известно, что в Москве спектакль, а точнее читку-перфоманс, как настаивают создатели, можно будет увидеть еще дважды: в день рождения Юрия Любимова – 30 сентября – и 1 октября. Никаких случайностей – от Вахтанговской сцены, на которой дебютировал будущий режиссер в 40-х, до тех, кто причастен к произведению. В этом моноспектакле на сцене царит Алла Демидова – звезда любимовской Таганки, музыку написал Владимир Мартынов – композитор не одного спектакля Любимова, а творческая биография самого Васильева неразрывно связана с именем знаменитого шестидесятника.

Как любое произведение художника с большой буквы, васильевский спектакль можно рассматривать и как объект чистого искусства (в этом смысле философская притча на сцене оказывается ожившей картиной), и как мощнейшую метафору судьбы незаурядного человека, истинного творца. Васильев, обращая постановку к личности Любимова, безусловно, зашифровывает в ней его линию жизни, его образ, оставшийся в истории культуры, – Великого Творца Протеста. И в этом они похожи.

Знаменательно, что Васильев создал и визуальное решение спектакля. Неохватное море поглощает все пространство – и глубоко уходит в пустоту разъятой авансцены (она пролонгирована за счет отсутствующих первых зрительских рядов, создавая эффектный перекат морского берега). От колосников спускается слоями летящей ткани, которая, подсвечиваясь софитами, переливается, отражая течение времени от восхода до заката, светло-бирюзовым и благородно-зеленоватым цветом морской волны так, что толща воды словно дышит за спиной почти неподвижного старика. Но Алла Демидова не играет старого рыбака. Все действие она не покидает единую точку – не встает со стула рядом с писательским (а может быть, режиссерским?) столиком. Текст от автора (а Васильев перевел его исключительно в монологичную форму, прибавив к «внутренней» речи лишь диалоги с мальчиком из рыбацкой деревни) актриса как бы читает с листа, «простейшим» образом перелистывая страницы. И ровно половину сценического действия составляет лишь дыхание выдуманной морской глади (из нее то поднимется, то уходит обратно условный абрис гигантской рыбы), тогда как внимание зрителя сконцентрировано на рассказчике, ведущем неспешное повествование.

Демидова, конечно, вживается и в старика (голос понижается до сипло-мужского), ее рука превращается и в летящую рядом с лодкой ласточку, и в черепаху, поедающую фезалию, за которой наблюдает рыбак. Но на долю минуты. Актерскую дистанцию между собой и героем она не сокращает, то одевая пушкинский цилиндр, то в кульминационный момент «раздваиваясь» на застывшую фигуру с гарпуном в руках и голос, льющийся из динамиков, усиленный многократно. Наивысший момент в повести – когда старик наконец побеждает и заполоняет исполинского марлина, измучившего погоней, и тут его предательски атакует стая акул, против которой он вынужден сражаться в одиночку, защищая главную добычу своей жизни, – дан в записи. Демидова читает его громогласно, резко, чеканя каждое слово, передавая весь ужас и жгучую страсть беспощадной борьбы. Это так неистово, что хочется закрыть уши, чтобы прекратить эту муку – эти страдания старика, – в этот момент мы их чувствуем на себе. А рампа, как акулья пасть, оскаливается светом софитов, закрывая портал волнующим световым занавесом. Эмоциональные ударения в композиции расставлены, кажется, по законам природы – после утомительного «штиля» зал встряхивает могучий «шторм».

Но в спектакле есть не только мрачная энергетика поединка. Васильев сочетает глубокую интеллектуальность с тонким лиризмом и подлинной театральной игрой. Вторым планом для местами грубого натурализма становится сновидческая атмосфера ирреальности. Одна из самых выразительных мизансцен – ностальгический сон старика об Африке, когда Демидова роняет голову на руки, и за ее спиной как в сказке, звеня бубенчиками, проходит африканский лев – только здесь он самый что ни на есть театральный – родом из китайского карнавала. Тихой нежной поступью, поводя ушами, он пересекает сцену, и его выход завершается карнавальным фейерверком, чьи блестки так напоминают рыбью чешую…

Характер человека, вступившего в неравную схватку со стихией, этого побежденного победителя, актрисой дан скупо. Это волк-одиночка, привыкший рассчитывать лишь на себя. Есть только он, его совесть и его несгибаемая сила духа. Этой силы хватает до самого конца, и эта сила – абсолютная загадка. Когда старик возвращается на сушу ни с чем, только влача скелет от добытой рыбы – ее мясо без остатка оглодали акулы, – он говорит: «Они меня одолели». И мальчик отвечает ему: «Но ведь ты ее победил». И рыбак соглашается.

Конечно, «Старик и море» – спектакль о Любимове, который играл с государственной системой один на один, непокорно дрался с ее зубастыми акулами, кровожадными и подлыми (вспомнить только тот нож в спину – лишение Родины). Его свободолюбие и вечная борьба, острая для времени гражданская позиция, которой не изменил. Защита и наступление – так жила Таганка, с репутацией смелого, дерзкого театра, решительно вступающего в схватку с властью. Это было его детище, которое разорвали на куски и спустя десятилетия превратили в оголенный остов.

На поклоны Васильев вышел босиком, в неизменном образе – в излюбленной рубахе, с седыми волосами до плеч. «Старик и море» – этот высокий оммажот ученика учителю Васильев обращает не только в прошлое, это и его очень личное высказывание о себе настоящем. Одновременно грустное и светлое. О долгом пути из бескрайнего моря на родной материк.