"Невеселые" симфонии Шостаковича и скрипичные хиты

Фото Ирины Шымчак

В Концертном зале имени Чайковского стартовал ежегодный музыкальный фестиваль, созданный пианистом и дирижером Михаилом Плетневым. Стилистический охват программы в этом году приятно удивляет: здесь и Чайковский, излюбленный Плетневым, и российская премьера оперетты «Кандид» Бернстайна (опережая премьеру в Большом театре), и даже целый «букет» quasi русских народных пьес для соответствующих инструментов. Один из вечеров будет посвящен «сольнику» звезды мировой оперной сцены Анджеле Георгиу (Румыния), которая подарит всем меломанам шедевры романтической музыки девятнадцатого века.

На открытии вместо заявленных ранее «Симфонических танцев» Рахманинова РНО сыграл 9 симфонию Шостаковича; вместо Франка Петера Циммермана и Скрипичного концерта Прокофьева на сцену вышел скрипач Сергей Крылов с концертом Чайковского. В афише второго концерта значились нечасто исполняемые в качестве отдельных номеров«Прощание Вотана»и «Заклинание огня» из «Валькирии» Вагнера, но размышления персонажа тетралогии заменили на супер-хит, знакомый, наверное, каждому – Увертюру к опере Россини «Вильгельм Телль». Впрочем, это решение имело скрытую логику: в Пятнадцатой симфонии Шостаковича, звучащей все второе отделение, композитор процитировал фрагмент знаменитого галопа увертюры. В итоге, концепция обеих программ оказалась четко выстроенной, будто ее нарочно планировали по конкретной модели: скрипичный концерт в первом отделении (Чайковский в интерпретации Крылова, Брух – Вадима Репина), симфонический опус Шостаковича в завершении. Правда, о заменах зрителям не сообщили (на сайте поменяли тоже в последний момент), поэтому некоторые сидящие в зале малость запутались и не поняли, почему же так и не спел Вотан.

Выбор скрипичных концертов был вполне ожидаем. Особенно это касалось соль-минорного цикла Макса Бруха, который давно уже входит в число самых исполняемых произведений в репертуаре скрипачей. На сцене зала Чайковского его воплотил любимец публики Вадим Репин. Это и ощущалось в его игре – легко и непринужденно, уверенно музыкант продемонстрировал и патетику в интродукции (виртуозно расправившись с пассажами), и лирику в Адажио, бережно озвучивая подлинно романтическую мелодию. Но в финале, видимо, увлекшись ликующими мотивами и бодрым темпом, Репин допускал интонационные неточности, которые тут же артистически обыграл. Его коллега Сергей Крылов, представивший Скрипичный концерт №1 Чайковского(не менее известный, чем цикл Бруха), звучал гораздо интереснее. Каденция первой части в прочтении музыканта воспринималась как отдельная пьеса-высказывание, исполненная свободно и эффектно, да и «народную» залихватскую тему Крылов показал с долей юмора. И в том, и в другом концерте диалог солистов и оркестра порадовал слаженным балансом и единством тембровых ансамблей.

Оба концерта закрывали симфонии Шостаковича, которые Плетнев сложил в своеобразную диаду, оригинально переосмыслив исходный замысел. Как известно, Девятая симфония, созданная композитором сразу после войны и задуманная по модели Девятой симфонии Бетховена, шокировала тогдашних критиков: она не только не отражала атмосферу победы советского народа, но и воспринималась как издевательски-веселая и карикатурная.Маэстро Плетнев решил отказаться от какого-либо веселья, намеренно сгладив иронию и гротеск: и даже побочная партия первой части, которую один деятель охарактеризовал как «образ беспечного янки», предстала, на удивление, решительно-грозно, в духе одной из вариаций «темы нашествия» Ленинградской симфонии.Во всех частях цикла преобладал усиленный вдвое драматизм, придавший разделам сквозное симфоническое развитие и цельность.

Не менее интересна и интерпретация Плетневым Пятнадцатой, последней симфонии Дмитрия Дмитриевича. «Я хочу написать веселенькую симфонию», – писал композитор Борису Тищенко. Идея полностью воплотилась в первой части, сплошь усыпанной цитатами и автоцитатами, а также в почти карнавальном скерцо. Еще один, ставший в тот вечер абсолютно невеселым четырехчастный цикл РНО сыграл сдержанно-аккуратно, причем, трагический пафос, явно ощутимый в партитуре, оказался в некотором роде «приглажен». И только в финале музыканты обрушили на слушателей всю мощь и ярость симфонии-обобщения судьбы композитора.Впрочем, не только они: в кульминации маэстро Плетнев, вскинув вверх кулак, погрозил не то событиям того времени, не то обидчикам Шостаковича, а может, и тем, кто потихоньку начал пробираться к выходу.