Дмитрий Данилов ПРИВЫЧНЫЙ облик Евросоюза, того, с которым Россия подписала Соглашение о партнерстве и сотрудничестве, заметно меняется. Год назад были предприняты серьезные усилия для того, чтобы пополнить достойным военным мундиром гардероб ЕС, расширив его практические компетенции на сферу безопасности и обороны. Прежде "милитаризация" ЕС воспринималась в России, да и на Западе как возможная перспектива, далекая от практической политики. Европейские страны лишь создавали, хотя и весьма настойчиво, плацдарм, позволяющий ЕС в "Час Х" совершить прорыв, заняв место в ряду активных игроков на поле европейской безопасности.
Необходимые для этого средства, прежде всего адекватный оборонный потенциал, отсутствовали. Более того, не было и единой политической воли к их обретению. Любые сигналы активных сторонников "европейской обороны" - таких, как ФРГ и Франция, не могли преодолеть узкого пролива Ла-Манш и не находили отклика в Великобритании. Смягчить остроту разногласий в этом вопросе удавалось с помощью развития военно-политического по своей сути Западноевропейского союза (ЗЕС). Однако этот компромисс был временным, поскольку не позволял в принципиальном плане обеспечить европейский центр собственным измерением безопасности и обороны.
ЗЕС, который считается соединительным звеном между НАТО и ЕС, играл, скорее, роль двойного агента. Став частью развития Европейского союза, но не входя в него, он не обладает достаточным военным потенциалом, а главное, политическим весом, чтобы выйти из тени НАТО, и вынужден ориентироваться на него. Если говорить о претензиях ЗЕС быть "оборонной рукой" ЕС, то при отсутствии между ними органичной связи он больше напоминал протез, на который Евросоюз при всем желании не может рассчитывать как на полноценный орган проведения своей политики. В этих условиях военно-политические отношения Запада с Россией концентрировались в НАТО, а сотрудничество России с ЕС не включало полноценного измерения безопасности. Более того, и ЗЕС оставался практически единственной европейской организацией, с которой Россия не имела серьезных институциональных отношений, за исключением, пожалуй, периодического парламентского диалога. Однако произошедшие за последний год изменения требуют от России повышенного внимания к ЕС не только как к важному партнеру в социально-экономической области, но и как к формирующемуся центру международной политики безопасности.
Не вдаваясь в детали, эти изменения можно, на мой взгляд, свести к четырем существенным факторам. Первый из них и хронологически, и, вероятно, по значимости - так называемая "новая динамика" ЕС в сфере общей внешней политики, политики безопасности и обороны, ставшая результатом изменения прошлой осенью английского курса. Евросоюз предпринимает существенные усилия, чтобы ликвидировать существовавший разрыв между его социально-экономическим потенциалом и политическими возможностями. Оговорены основные параметры практического формирования собственного измерения безопасности и обороны ЕС, инициирован процесс практической интеграции ЗЕС в ЕС. И хотя возможные результаты этой трансформации до конца неясны, выработка активной российской стратегической линии в отношении "милитаризации" ЕС вряд ли в этих условиях требует специальных обоснований. Ведь активная позиция дала бы России наилучшую возможность влиять на ход этого развивающегося с существенным ускорением процесса. При этом, по-видимому, не стоит строить иллюзий, представляя западную систему своеобразными весами, где увеличение "европейского" веса автоматически ослабляет американскую сторону, а оборонная компонента ЕС - НАТО. Нынешние изменения стали возможными именно потому, что ни в коей мере не подрывают трансатлантической связки. Москве важно исходить из европейской формулы, введенной в оборот год назад Шюсселем, министром иностранных дел Австрии, в его обращении к саммиту ЕС в Портшахе: "Мы не хотим меньше Америки, мы хотим больше Европы". Хочет ли также и Россия "больше Европы" в системе европейской безопасности и если не будет меньше Америки и НАТО, то что нам это дает? - вот основные вопросы для перспективной российской стратегии.
Вторым фактором, во многом связанным с первым, стало принятие Евросоюзом Коллективной стратегии в отношении России. Понятно, что без самостоятельной "российской" политики сам ЕС вряд ли мог бы претендовать на роль сильного игрока в системе европейской безопасности. Поэтому в Коллективной стратегии, являющейся одним из инструментов Общей внешней политики и политики безопасности ЕС (ОВПБ), особое внимание уделено развитию отношений именно в этой области. Каков потенциал таких отношений и насколько они вписываются в интересы национальной безопасности России - вот вопросы, напрямую связанные с возможностями реализации российского курса в отношении ЕС. И, поскольку ЕС перебросил мяч своей Коллективной стратегии на российскую сторону, определиться с ответами желательно побыстрее, не упуская столь благоприятного момента. Лучше всего уже в ответной Стратегии, которую готовит Москва.
Серьезные коррективы в европейскую ситуацию вносит третий фактор - кризис вокруг Косово. Его влияние на формирование ОВПБ неоднозначно. С одной стороны, имиджу, престижу и потенциалу Европейского союза нанесен значительный ущерб. Принятые в ЕС/ЗЕС незадолго до операции НАТО далеко идущие инициативы по формированию ОВПБ фактически были дискредитированы в свете югославских событий. Европейцы продемонстрировали свою очевидную неспособность оказывать стабилизирующее влияние на курс США в Европе в ситуациях, когда он связан с реализацией американских национальных интересов, во многом расходящихся с интересами самих европейцев. Объективно военно-силовые рецепты решения европейских проблем являются для США важным средством укрепления своей политической роли в Европе, вынужденной в этих обстоятельствах опираться на безусловное американское лидерство. Это становится серьезным барьером на пути развития самостоятельной линии связи Западная Европа - Россия. Если до югославских событий укрепилось мнение, что у Западной Европы и России нет серьезных противоречий в сфере европейской безопасности, то в нынешней ситуации западноевропейские интересы, сформулированные в контексте политики НАТО, кардинально расходятся с российскими.
С другой стороны, политические результаты косовского кризиса во многом стимулируют процесс европейской интеграции. Да, югославская акция укрепила лидерство США. Да, в меню европейской политики это необходимое блюдо. Но, как мне кажется, его употребление в Югославии вызвало явный эффект переедания, и в Европе возникла ощутимая аллергическая реакция. Появились опасения, что нынешний проект корабля "Европейская идентичность" не позволит ему выйти из узкого фарватера американской глобальной политики. Поэтому, как ни парадоксально, но именно такая европейская слабость, особенно контрастирующая с выдвинутыми инициативами по ОВПБ, создает дополнительные стимулы для формирования в ЕС/ЗЕС собственных действенных механизмов и инструментов осуществления согласованной европейской политики безопасности, включая антикризисные действия на основе собственного, относительно автономного потенциала. Пресс американской "бульдозерной" политики оказал, очевидно, слишком сильное давление на Евросоюз, и теперь сжатая пружина европейской интеграции может развернуться с новой силой.
Для России в этой связи важно определить верное соотношение этих разнонаправленных сил в развитии европейской интеграции. Вопрос заключается в том, насколько самостоятельной может быть политика ЕС/ЗЕС в области безопасности и обороны, насколько такая автономия соответствует российским интересам и в какой мере Москва могла бы быть партнером ЕС в обретении такой автономии.
И, наконец, четвертым фактором стало посткосовское изменение отношений по линии Россия - НАТО. Несмотря на участие России совместно с НАТО в операции по урегулированию в Югославии и возобновление диалога по вопросам практического взаимодействия, эти отношения продолжают оставаться в глубоком кризисе. Стороны продолжают занимать противоположные позиции по основополагающим вопросам практического обеспечения европейской безопасности и не способны пока выработать общие принципы их будущего взаимодействия. Это не может не влиять на отношения России и ЕС. Попытки Москвы выйти за пределы формальной логики, возлагая вину и ответственность на НАТО (и подразумевая США), но не на западноевропейские страны и организации, не только неуклюжи, но и непродуктивны. Нашим партнерам в ответ приходится подчеркивать очевидное: что НАТО - это не виртуальная реальность, а союз входящих в нее государств, что "югославская" политика Запада - продукт стратегического трансатлантического партнерства. Другими словами, приветствуя сотрудничество с Россией, европейцы не готовы отречься от самих себя, от важнейших для них принципов атлантизма. Это ставит перед российской политикой дилемму: каким образом в условиях неопределенной перспективы отношений с НАТО добиться желательного для Москвы и необходимого для ее сотрудничества с ЕС снижения, если не устранения, объективно существующих разногласий в сфере европейской безопасности.
Не претендуя дать ответы на поставленные вопросы и тем более определить, насколько они будут вписываться в официальную российскую политику, попытаюсь высказать в этом контексте ряд принципиальных соображений. Главное, на мой взгляд, в том, что процесс "милитаризации" ЕС, очевидно, не только не противоречит российским интересам, но, вероятно, вполне соответствует им. Как ни парадоксально, но такая "милитаризация" способствует демилитаризации международных отношений, поскольку военное измерение ЕС неизбежно будет играть вспомогательную роль в рамках его комплексной политики безопасности. В отличие от НАТО, где военный компонент занимает центральное место в обеспечении безопасности. Усиление роли и ответственности ЕС/ЗЕС укрепило бы и перспективы взаимодействия Запада с Россией в сфере безопасности. Ведь само понятие "неделимости европейской безопасности" имеет для ЕС/ЗЕС более материальное содержание в силу соседства с Россией, чем для американцев. Кроме того, расширение компетенций ЕС на оборонную сферу предполагает одновременное развитие сотрудничества с Россией в этих областях, которые становятся материей действующего двустороннего Совместного постоянного совета, как это и предусмотрено в Коллективной стратегии ЕС. Это особенно важно теперь, когда будущее отношений России с НАТО стоит под вопросом. Европейские каналы могли бы в какой то мере восполнить дефицит отношений между Западом и Россией в сфере безопасности и даже обогатить их содержание. Ведь ЕС демонстрирует готовность структурировать диалог с Россией таким образом, чтобы он включал совместные механизмы. А это как раз то, что цементирует партнерство и то, чего так и не смогла добиться Россия в отношениях с НАТО. И, наконец, для России важно преодолеть недальновидную практику "отказа" от Центральной и Восточной Европы как адресата нашей политики безопасности. А новое качество отношений ЕС - Россия открыло бы перед Россией дополнительные возможности развития сотрудничества со странами этого региона, которые все более определенно включаются в орбиту европейской интеграции.
Все это свидетельствует в пользу того, что стратегия ЕС, направленная на создание потенциала в области безопасности и обороны, позволяющего ей претендовать на автономную политическую роль в системе международных отношений, пересекается с российской стратегией в единой плоскости - формирования многополярного мира в XXI в. Амбициозные устремления ЕС требуют от него сбалансирования своих отношений с США, с одной стороны, развития отношений с Россией - с другой. Поддержка этой европейской политики безопасности и обороны позволила бы России стать не только ее важным объектом, но и все более значимым субъектом.
