Петит

Историк - враг общества

Выдумывание - в том числе историками - некоей общественной и "жизненно важной для каждого человека" целостности (национальной, экономической, культурной, религиозной, альтернативной etc.) к концу этого века оказалось дискредитированным и окончательно разоблачило себя, став одним из инструментов в манипуляции сознанием и в борьбе за власть (каковым оно, судя по всему, всегда и являлось). Пресловутые формулы "самодержавия, православия, народности" или "классового общества" остались в прошлом, но вот и свежий пример - неплохие политические и прочие дивиденды, которые принес блоку СПС умело сконструированный локальный миф о "неофициальном обществе", противостоящем московской плутократии.

Из новейших тенденций отечественного историописания отметим возрастающий интерес к исследованию именно корпоративной психологии: все больше появляется монографий, анализирующих коллективное самосознание известных и теневых общественных каст. Отметим следующее: понятие "общество" для современных российских историков теряет свою универсальность. Все чаще речь идет уже не о некоем "общественном опыте", но об опытах самоидентификации тех или иных людей, к тому или иному "обществу" себя причислявших. И даже те, кто не причислял себя к какой-либо социальной группе (или, принадлежа к такой группе формально, играл по другим правилам), с точки зрения современного интерпретатора образовывали специфические группы, описываемые уже в терминах девиантного поведения или подавляемой властью субкультуры (русские хлысты).

Поэтому-то, все более отдаляясь от таких понятийных фикций, как "общество" или "социальная группа", социологи и историки все чаще предпочитают иметь дело с образами человеческой самоидентификации, прозрачно объясняющими то или иное поведение - от политически властного до бытового, активного или пассивного, лояльного или эксцентричного. Эти образы могут быть настолько подвижны и размыты (как в случае с "революционным дворянином" прошлого века, портретной галереей "славянина" или с современным "хорошо информированным" человеком), что такие понятия, как "передовая элита", "народ", "национальная идея" или пресловутое "гражданское общество", теряют всякий смысл. За отсутствием единого общества (точнее - его единого образа) бессмысленным становится говорить и о путях его развития (тем более "правильных" или "неправильных").

Современные исторические исследования корпоративной психологии размывают единый образ прошлого, попутно доказывая, что историческая целостность лишь проецируется в историю теми, кто ищет собственной "общественной" идентификации здесь и сейчас. Целостность социальных структур прошлого оказывается всего лишь фантазией при рассмотрении моделей поведения отдельных представителей исследуемых каст, когда обнаруживается "скрытая эрозия традиционных и общепринятых представлений, протекавшая на уровне индивидуального сознания и практически не проявлявшаяся в реальных поступках и стиле поведения личности". А ведь речь идет о российском дворянстве периода его расцвета! "Внутренний раскол личности, - резюмирует Е.Н. Марасинова, - "овнешнится" под воздействием событий начала XIX века... и будет с катастрофической скоростью углубляться, приведя в конечном счете к такому уникальному явлению, как российская дворянская революционность". Историческая проблема, таким образом, становится проблемой личной идентификации, ее кризиса и поиска нового идентификационного образа. Ни больше, ни меньше. Радикальность этих выводов читатель представляемых монографий сможет оценить и сам, если его не отпугнет их исключительно академическая форма исполнения.

Чему может научить такая история без истории? Лояльности корпоративным мифам и поиску очередного исторического предназначения - вряд ли. А вот главенству личной драмы над "общественной", дальнейшему интеллектуальному трезвлению и здоровому отрицанию тех, кто предлагает защиту "общих" интересов, консолидирующие "народ" идеи и "пути развития", - наверняка.

Иван КУЛИКОВ