Европа Розы и Креста

ЭВОЛЮЦИЯ герметической традиции, развитие эзотерических доктрин, история тайных обществ - темы для историка-профессионала одновременно и очень притягательные, и очень опасные. Сама ситуация тайны, доверенной немногим, всегда пробуждает исследовательский азарт, но она же зачастую безнадежно запутывает того, кто взялся ее разгадывать, и предмет стремительно начинает обрастать мистификациями, ложными толкованиями и фантастическими домыслами. Даже вполне здравомыслящий человек нередко поддается этому соблазну и незаметно для самого себя идет на поводу у своего (а еще чаще - чужого) воображения. Вот почему, взяв в руки объемистую монографию о розенкрейцерах, в первый момент ощущаешь себя героем "Маятника Фуко" и волей-неволей задаешься осторожным вопросом: не является ли автор еще одним из множества безумцев, ищущих повсюду следы всемирного заговора? Но стоит начать читать, как вопрос сам собою отпадает.

Франсис Амелия Йейтс (1889-1981) - один из ярких представителей школы гуманитарного исследования, сложившейся в 20-30-е гг. XX века и получившей название "истории идей". Йейтс начинала как университетский преподаватель истории литературы, однако уже первые ее крупные публикации (в частности, выпущенное в 1936 г. истолкование шекспировских "Бесплодных усилий любви") отличали не только широчайшая литературная эрудиция автора, но и стремление к синтетическим обобщениям, простирающимся далеко за пределы филологии. Расцвет же ее научной деятельности в пятидесятые-семидесятые годы пришелся на период работы в институте Варбурга при Лондонском университете. Директором института был в то время Эрнст Гомбрих. Именно под его влиянием Йейтс обратилась к изучению исторической эволюции взаимодействия между зрительными и словесными образами. От Гомбриха же унаследовала она пристальное внимание к психологическим аспектам образности, которое часто помогало ей разобраться в замысловатых механизмах воздействия оккультной мысли на новоевропейскую художественную культуру. Сотрудничество с крупнейшими специалистами в области иконологии обогатило ее методологию и позволило создать свой собственный стиль историко-культурного исследования, основанный на синтезе традиционных методов исторической и филологической герменевтики текстов с приемами иконологической интерпретации визуального материала. Книга о розенкрейцерах - блестящий образец такого подхода.

"Розенкрейцерское Просвещение" (1972) завершает целую серию монографий Йейтс, посвященных истории герметической традиции в период Нового времени. Эти работы слагаются в единый цикл. Первая из них - "Джордано Бруно и герметическая традиция" (1964) - вводит читателя в мир герметических понятий и образов и намечает общую картину истории восприятия и истолкования так называемого Corpus Hermeticum от эпохи эллинизма до позднего Возрождения. Последовавший за нею фундаментальный труд "Искусство памяти" (1966), с которым русский читатель уже знаком благодаря переводу, выпущенному в 1998 г. петербургским издательством "Университетская книга", проясняет глубинные истоки того своеобразного наглядно-эмблематического мышления, которое составляет главную особенность европейского оккультизма в целом. Йейтс находит прообраз этого мышления в древних системах мнемотехники, сведения о которых, почерпнутые из сочинений античных философов и риторов, подверглись причудливой переработке сначала в средневековой схоластике, а затем в оккультной мысли Возрождения. Третье звено этой цепи - книга "Театр мира сего" (1969), где Йейтс резко раздвигает горизонт исследования за пределы собственно герметической традиции и открывает целый комплекс разнообразных влияний ренессансного герметизма на культуру елизаветинской Англии, прежде всего на литературу, архитектуру и театр. Здесь впервые в центре внимания Йейтс оказываются такие фигуры, как Джон Ди, Роберт Фладд, Иниго Джонс, Михаэль Майер - персонажи, которым в розенкрейцерской истории будет отведена немаловажная роль. Таким образом, "Розенкрейцерское Просвещение" прочно стоит на почве многолетних и целенаправленных исследований, благодаря чему сравнительно небольшой (хотя и весьма захватывающий) частный эпизод культурной истории Европы оказывается точкой, где многообразные линии влияний, пересекаясь, рождают новое направление развития.

В историко-культурных исследованиях Франсис Йейтс восхищает именно то, что обычно вызывает раздражение нетерпеливых профанов и полуобразованных мистагогов: неспешная добросовестность методичного эмпирика, спокойно перебирающего факт за фактом и нанизывающего их один за другим на нить научной гипотезы. Конечно, многое в этой книге построено на догадках: иначе и не может быть, когда историку приходится работать почти исключительно с косвенными свидетельствами при крайней немногочисленности и скудости подлинных документов. Однако Йейтс тщательно отделяет друг от друга факты и гипотезы. Сугубая осторожность, побуждающая ее делать бесчисленные оговорки, может удовлетворить даже самого завзятого скептика.

Эта свойственная всем книгам Йейтс академическая скрупулезность, иногда кажущаяся чрезмерной, как нельзя более уместна в исследовании о розенкрейцерах, где подчас так трудно отделить достоверное свидетельство от простодушного заблуждения, а простодушное заблуждение - от сознательной фальсификации. Автор называет свою книгу попыткой разгадать историческую головоломку. Аналитические выкладки Йейтс действительно больше всего напоминают складывание разрезной картинки из множества разрозненных фрагментов. Словно карты в пасьянсе, ложатся одна к другой немногословные строки документов, понятные только современникам намеки, рассыпанные там и тут в оккультных сочинениях, детали аллегорических эмблем. В этой мозаике событий, калейдоскопической смене персонажей, игре образов постепенно сама собою начинает вырисовываться интрига розенкрейцерской авантюры.

Сюжет действительно получается весьма запутанный, и пересказывать его в деталях не имеет никакого смысла. Розенкрейцерский бум, охвативший разные страны Европы в начале семнадцатого века, на глазах читателя возникает из каких-то смутных ожиданий, предощущений, чаяний, не до конца ясных, похоже, даже самим участникам событий. Политические проекты воссоединения двух королевских династий в преддверии Тридцатилетней войны; религиозное брожение в протестантской среде, связанное с ростом антикатолических настроений и стремлением к новой "всеобщей реформации"; осознание потребности в смене парадигмы научного мышления, обусловленное стремительным прогрессом экспериментальных исследований и математических наук, - вот лишь некоторые процессы, вызвавшие к жизни это загадочное явление. Причудливый сплав мистики, науки, религии, политики, педагогики и еще Бог весть каких компонентов, ставший общим достоянием интеллектуалов XVII столетия и нашедший в мифе о Братстве Розы-Креста идеальное воплощение, стал, по мысли Йейтс, той почвой, на которой спустя столетие взросло западноевропейское Просвещение. Для гуманитария постсоветской формации такой взгляд на истоки просветительского мировоззрения покажется непривычным. Но достаточно вспомнить об алхимических занятиях Ньютона, оккультных мотивах творчества Лейбница, просветительских утопиях, чтобы убедиться в том, сколь односторонне расхожее представление о Просвещении как естественном продолжении европейской рационалистической традиции. Более того. Внимательно ознакомившись с программными розенкрейцерскими сочинениями (их переводы приложены к основному тексту книги), неожиданно начинаешь понимать, что их образы стали для XVIII-XIX вв. архетипическими. В свете трогательной истории Христиана Розенкрейца и его собратьев иначе воспринимаются многие явления культуры гораздо более позднего времени - символические видения Новалиса, метафорика романов Гете и Жан-Поля, многочисленные архитектурные утопии, проекты создания универсального языка, деятельность романтических кружков, фразеология вождей Французской революции... впрочем, не станем продолжать.

История о том, как несколько энтузиастов неожиданно даже для самих себя подняли на ноги всю мыслящую Европу, опубликовав серию туманных манифестов несуществующего религиозно-мистического союза, поучительна еще и в другом отношении. В заключительных главах книги рассказывается о том, как фантазии авторов розенкрейцерского мифа не только изменили идейную атмосферу эпохи, но и дали импульс к возникновению вполне реальных объединений - "Христианского общества" в Германии, Королевского общества в Англии, лож франкмасонов в различных странах Европы. Поэтому по прочтении книги вопрос о том, существовали ли вообще когда-либо настоящие розенкрейцеры, начинает казаться хотя и интересным, но вовсе не самым главным. Головокружительная фабула, развертывающаяся на страницах "Розенкрейцерского Просвещения", как нельзя более наглядно демонстрирует истинность старого прагматического принципа: события, рассматриваемые людьми как реальные, реальны в своих последствиях.