Житие тирана

Что-что, а ненавидеть Толстой умел – с каким ледяным омерзением он описывает в «Хаджи-Мурате», как Николай Первый вытирает льдом свое большое сытое тело. Можно ли представить, чтобы свое большое сытое тело, обтирал льдом Пьер Безухов? Лев Николаевич наделяет неприятной телесностью лишь неприятных героев – покуда они не перевоспитаются. Вот и Нехлюдов, утопающий в самодовольстве, тоже обмывает холодной водой свое обложившееся жиром белое тело, зато когда в нем пробуждается совесть, он мыться как будто и вовсе перестает.

А как вам такие проявления телесности? «Четвертого февраля ночью государь почувствовал некоторое стеснение в груди, вроде одышки. Исследование показало сильный упадок деятельности в верхней доле левого легкого; нижняя доля правого легкого оказалась пораженной гриппом». И все-таки Николай Павлович отправляется в манеж на смотр маршевых батальонов, как ни отговаривают его лейб-медики Мандт и Карель:

«– Если бы я был простой солдат, обратили ли бы вы внимание на мою болезнь?

– Ваше величество, – отвечал Карель, – в вашей армии нет ни одного медика, который позволил бы солдату выписаться из госпиталя в таком положении, в каком вы находитесь, и при таком морозе (23 градуса); мой долг требовать, чтобы вы не выходили еще из комнаты.

– Ты исполнил свой долг, – отвечал государь, – позволь же мне исполнить мой».

Если вспомнить, что мужество перед лицом смерти всегда было для Толстого едва ли не главным критерием, то Николай Палкин, каким он предстает из мемуарной мозаики в книге Якова Гордина «Николай I без ретуши» (СПб., 2013), не слишком уступит и самому Хаджи-Мурату.

Лейб-медик сообщает императору о неизбежной смерти в течение ближайших часов: «В лице больного не изменилась ни одна черта, не дрогнул ни один мускул, и пульс продолжал биться по-прежнему. … Я даже не считал возможным, чтоб сознание в точности исполненного долга, соединенное с неколебимой твердостию воли, могло до такой степени господствовать над той роковой минутой, когда душа освобождается от своей земной оболочки».

«Он был так нежен и добр с нами, что мы любили ходить к нему», – вспоминает дочь, и этого не так уж мало, если вглядеться в детство будущего тирана. «Когда мы думаем о характере и стиле правления императора Николая Павловича, то странным образом забываем о той страшной травме, которую пятилетний Николай получил утром 12 марта 1801 года, – убийство любимого отца». «И в канун 14 декабря 1825 года Николай слишком хорошо помнил, что Павла убили его приближенные, а во главе их стоял тот, кому он больше всего доверял».

Яков Гордин. Николай I без ретуши. – СПб.: Амфора, 2013. – 544 с.

Мы и впрямь забываем, что и цари не более (но и не менее) чем люди, хотя забывчивость эта совсем не странная, поскольку нам нужны отнюдь не люди, а простые функции в нашей политической или моральной борьбе. Нам будет сильно мешать то, что, по мнению того же Толстого, способно примирить с любым человеком, – воспоминание, что ему когда-нибудь предстоит умереть и что когда-то он был ребенком. В предсмертные часы императора мы уже заглянули, теперь заглянем в его собственные детские воспоминания.

«Граф Ламсдорф и другие, ему подражая, употребляли строгость с запальчивостью, которая отнимала у нас и чувство вины своей, оставляя одну досаду за грубое обращение, а часто и незаслуженное. Одним словом – страх и искание, как избегнуть от наказания, более всего занимали мой ум.

В учении я видел одно принуждение и учился без охоты. Меня часто, и, я думаю, не без причины, обвиняли в лености и рассеянности, и нередко граф Ламсдорф меня наказывал тростником весьма больно среди уроков».

«Модинька» Корф рисует картину еще похлеще: «Ламсдорф, вместо того чтобы умерить этот характер мерами кротости, обратился к строгости почти бесчеловечной, позволяя себе даже бить великого князя линейками, ружейными шомполами и пр. Не раз случалось, что в ярости своей он хватал мальчика за грудь или за воротник и ударял его об стену так, что тот почти лишался чувств».

Но куда же смотрела мать, вдовствующая императрица?..

«Вероятно, она так же полагала, что все это хорошо и необходимо для воспитания». Вот и сын впоследствии считал, что шпицрутены – это хорошо и необходимо для воспитания России. А для ее главы – неуклонное следование долгу, бессмысленному и беспощадному. «Как он этот долг понимал, – мощной рукой пытался задержать органическое течение истории».

«Трагическая судьба Николая I и драма николаевской России, – завершает Гордин, – горький урок, который так и не был в полной мере учтен за последнюю четверть тысячелетия».

Увы, лично я не могу его извлечь и по прочтении этой отличной книги: как быть, когда органическое течение истории сулит страшные катастрофы? И когда благороднейшие умы – Гоголь, Достоевский, Глеб Успенский, Толстой – уверены, что либеральный европейский путь развития еще и морально отвратителен?

Императору, правда, было легче – он их не читал.