Мертвые не потеют

Артемий Ульянов. Молоко за мертвых. Записки санитара морга. – М.: Аудиокнига, 2019.

Говорят, замечательный жанр – авторское чтение, да и вообще формат аудиокниги. Иной только вступление к своей книге сдюжит, а другие весь текст сами читают. Некоторые вещи, если заметили, вообще до сих пор приходится делать вручную. Например, любовь. Пускай даже самолично.

Но не таков автор романа «Молоко за мертвых» Артемий Ульянов. У него чтец – настоящий, профессиональный. Послушайте, вам понравится. Сергей Раевский – участник, если помните, калининградской группы Plastik Drive, так что толк в музыке сфер знает. А какая еще музыка в морге, о котором речь в романе? Ну, во‑первых, дребезжащий звонок у входа, возвещающий о новых поступлениях и отвлекающий от скромного ужина. В морге, ага. 

«– Парни, у вас что сегодня, соцсоревнование? – спросил я у фельдшера, который совал мне документы на двух покойников. Конвейер смерти, неожиданно притихший вчера, снова стал набирать обороты, словно пытаясь наверстать упущенное. «Да что ж так повалило?» – недоумевал я, вернувшись из реанимации и тут же получив звонок из кардиологии. Надеждам о тихом диванном вечере в объятиях «двенашки» не суждено было сбыться. А ведь так хотелось…»

И так, заметим, продолжается беспрестанно, безнадежно и с каждой страницей, перевернутой чтецом в студии, все интереснее. Ну, и случаи из практики – куда же без них? О расческе, похороненной вместе с покойником, о банке с золотыми зубами, которые санитар собирал четыре года, а мама с перепугу спустила в унитаз, завидев в глазок участкового. Да мало ли каких баек можно наслушаться от санитарной братвы! Вот и послушаем, пока говорят. То есть, конечно, читают.

Ведь читают – а в данном случае, уж извините, пишут у нас по‑разному в плане публичной дозволенности. «Есть среди них и такие, для кого разговорный русский является неотъемлемой частью каждодневной обиходной матерщины, – сообщает герой. – Они крайне редко используют ее по назначению – в качестве ругательства. И с легкостью могут вести беседы на самые разные темы, употребляя в основном ненормативную лексику». Здесь все по‑другому, и автор, матерящийся, как водится, с детства, о чем признается в своих интервью, на работе ни‑ни, ни грамма. То есть в литературу входит с чистым русским языком, разве что приперченным разными ситуационными междометиями. А как тут не приперчить? «И черепные коробки почивших граждан придется вскрывать по первому требованию врачей, – оправдывается автор. – А это значительно усложнит мою грязную и нужную работу».

Грязную и нужную… А роман о ней – от первого, так сказать, лица, и посему эти самые записки санитара морга, как значится в подзаголовке, – вообще незаменимая лектура! Ведь что нам об этом известно? Мы только от мамы слыхали, что негоже в дырявом белье на люди выходить, поскольку, если под трамвай да в морг угодишь, а там переодевать станут – ох как неудобно будет! А здесь – пожалуйста, все правила поведения постфактум, если хотите. Хотя, конечно, муторно порой на душе.

Да и вообще, могло ли быть иначе в начале 90‑х, когда происходили события в этом, безусловно, производственном романе? Белый дом, Ельцин на танке, в стране и литературе полный беспредел, а ты в морге санитаром. Да только ведь надо кому‑то и трупы обряжать, не так ли? И герой наш вполне сознательно на эту работу, как говорят, мечту художника, пошел еще юнцом безусым.

С одной стороны, конечно, сутки–трое, а с другой – это ж какая травма для молодой неокрепшей психики – все эти «смертельные» подробности, о которых нам сообщают с юмором и даже творческой хитринкой, но мы‑то знаем, что работа не сахар. Страшная порой, безысходная, как раз для молодых. Им бы пиво пить да в Литинститут шляться, а здесь… Нагоняи от начальника отделения, если заснул на смене, вечная гонка за показателями… «Вся эта суета вдруг показалась такой мелочной и унизительной, что стало противно, – вспоминает герой. – Вот в таком мельтешении вся жизнь и пройдет, – размышлял я, брезгливо морщась. – Интересно, а способна ли землеройка отрастить крылья?» И в тот самый момент, когда передо мною возникла землеройка, горделиво парящая с ошарашенным орлом в лапах, пронзительная судорога впилась в тело, отдаваясь болезненным электрическим разрядом в каждой клетке. А следом за ней – еще одна, и еще, и еще. Вдруг холодный пот окатил с ног до головы, укутав в мерзкую липкую пленку. И все потому, что кто‑то уверенно жал на кнопку звонка служебного входа».

Давайте послушаем, кто там. Хотя и так, наверное, известно.

Харьков