0
4387
Газета Интернет-версия

12.10.2017 00:01:00

Без Нобеля-2

Андрей Краснящих.

Об авторе: Андрей Петрович Краснящих – литературовед, финалист премии «Нонконформизм-2013» и «Нонконформизм-2015».

Тэги: проза, нобелевская премия, герман брох, торнтон найвен уайлдер, ален робгрийе, умберто эко


Умберто Эко, написавший книгу «Кант и утконос», гладит утконоса...	Фото Reuters.
Умберто Эко, написавший книгу «Кант и утконос», гладит утконоса... Фото Reuters.

Вот и названо имя очередного нобелевского лауреата по литературе - Кадзуо Исигуро. Мы еще в прошлом году завели традицию (статьей «Без Нобеля» в «НГ-EL» от 13.10.16) отмечать тех, кому эту премию как раз не дали. И сегодня ее продолжаем. Ну, чтобы хоть как-то восстановить справедливость.


Герман Брох (1886–1951)

Его вершинный роман «Смерть Вергилия» (1945) – тяжелое испытание для читателя, даже для читателя Джойса. Джойс – что? Хиханьки-хаханьки, не догонишь, так согреешься. Угнаться за Брохом, по идее, невозможно: он идет не в сторону литературы, а в сторону философии, в самую темную ее комнату – мистику. И это не та мистика, где вампиры и оживающие мертвецы, а та, где тайны мироздания, законы, закономерности. У Джойса поток сознания, а значит все-таки образов, у Броха – густой поток мысли, где образ тонет, вернее, не возникает. Что делает Брох? Он пытается найти термин, научное слово, которое бы впитало в себя и лучше всего выразило то, что хочет сказать мысль, и так на каждом шагу. Поэтому Брох тяжел, ох как тяжел и прекрасен  в своем стремлении заменить литературу философией. Гермес Трисмегист.

Мы недаром начали с Джойса. Джойс и Брох – два пути, по которому шел модернизм, туда и обратно. Туда – вперед, к постмодернизму, как и сам Джойс, написавший предпостмодернистский роман «Поминки по Финнегану» (1939). А обратно – в Средневековье, эпоху мрачную, но очень цельную и хорошо структурированную, как готический собор. «…Средневековье обладало идеальным ценностным центром…  верой в христианского бога» (перевод, кроме оговоренных случаев, Затонского). Брох не религиозен, как и Джойс, он констатирует. Но все начало разрушаться в «…то преступное и мятежное время, которое именуют Ренессансом». Для Джойса же с Ренессансом все только началось. Пожалуй, больше  всего «Улисс» обязан Рабле, его смеховой стихии. А «Смерть Вергилия» – доренессансное не только по теме произведение, роман – философский трактат, хроника, моралите (где на сцене отвлеченные понятия). Можно проще: Средневековье тотально серьезно (бог – не предмет для шуток), Возрождение – тотально весело. Можно еще проще: смех разрушил идеальный ценностный центр.

Никто не любит моралистов. За Джойсом пошли многие, еще до «Поминок» почувствовав направление, – Звево, Музиль, Бруно Шульц, Генри Миллер, Гомбрович, Каннети, Беккет. За Брохом, похоже, никто, и в этом, в одиночестве готического собора среди ярких изящных конструкций предпостмодернизма, его личное место в литературе XX века. Стиль Броха, да, изящным никак не назовешь – но он величественный и монументальный.

Мыслил ли себя Брох анти-Джойсом? Ну да, наверное. У него есть работа (речь на пятидесятилетие Джойса; потом статья, вышла в 1936-м) «Джеймс Джойс и современность». Критики быстро прозвали его «немецким Джойсом» (австрийца; а могли бы и Джойса, ирландца, – «английским Брохом»). «Джойс был любимым писателем Германа Броха, литературное родство с Джойсом признавал сам Брох. Тем не менее, пишет он, сходства между ними не больше, чем между таксой и крокодилом» (Борис Хазанов «Полигисторический роман: Герман Брох»). И в поздней эссеистике в 1949–1951-х появляются фразы «ошибка Джойса» и «Поверхностные наблюдатели полагают, будто я следую за Джойсом, поскольку занимался им теоретически. …Нет надобности убеждать кого-либо, что я далек от этого». Это Брох, уже написавший «Смерть Вергилия» и показавший другой путь модернизма. И кстати, спасенный Джойсом в 1938-м, когда Германия оккупировала Австрию и Брох, еврей, был арестован гестапо. Джойс поднял бучу, расшевелил мировую общественность, Броха выпустили, он уехал в Англию, затем в США.

Как всегда, все упирается в эпоху, и какая она, Брох почувствовал на себе, нет, не лучше Джойса и других – может, более остро или по-своему. И то, что писать стихи после Освенцима – варварство, решил для себя еще до Освенцима, в 30-е. В том смысле, что места для юмора, смеха и вообще для просто литературы, а не литературы философствующей, в наступившую эпоху больше не осталось, танцы на костях.

Так вот кто же кто – кто такса, кто крокодил? По логике вещей, хитрющий, ни слова в простоте Джойс – крокодил; но юркая и всем интересующаяся такса – тоже он. Массивный, если не сказать – громоздкий, Брох – крокодил же? Или все-таки гоняющаяся за своим хвостом такса? Уже скоро, в 1959-м, своим первым же постмодернистским произведением «Жестяным барабаном» Гюнтера Грасса новая эпоха покажет, как можно и нужно писать после Освенцима: абсурдно, смешно. Но Брох и сам это понял: его последний роман «Невиновные» (1950), где речь о виновных – допустивших нацизм, написан легко, озорно и весело. Красиво.

Торнтон Найвен Уайлдер (1897–1975)

Это очень скучный жанр, скучнее притчи. Насаждать добро, апологизировать хорошее, читать мораль, вообще учить, учить, учить – это конец писателю, конец Толстому в связи с толстовством, и Гоголю жирный крест – «Выбранными местами из переписки с друзьями». Собственно, культ писателя, столь развитый во всех странах, выделяющий его из других профессий (водопроводчика, лавочника, управленца), на том и держится: от писателя ждут призывов поступать хорошо, это мобилизует душу. От писателя, если он сам еще не понял, всегда ждут проповеди – громкой да с пританцовкой, чтобы гром гремел и бесы от этого прятались по углам. Писатель – он душепользительный, добропроводчик.

Вот только ни мораль не вяжется с литературой, которая, как ни крути, имморальна, ни стиль проповеди не попадает в литературу. Все это не так страшно, если проповедь и не претендует на литературное звучание, но если да и выдает себя за – тогда и начинаются серьезные проблемы.

Но сын протестантского пастыря Торнтон Уайлдер не маскировал и не выдавал, во многих, от первых до поздних, его произведениях раскиданы мысли о том, что литература, стиль – так, вспомогательное и подчиненное, не главное, а главное – призыв к хорошим поступкам. Или же, как в ранней повести, прославившей его на весь мир, «Мост короля Людовика Святого» (1927) – что есть литература-стиль и она безделушка, и есть настоящая, стиль там не важен, или что мы читаем – неправильно, наслаждаясь побочным эффектом: «…думал, что, смакуя стиль, он питается всем их богатством, и упускал (подобно большинству читателей) самый смысл литературы, которая есть код сердца. Стиль – лишь обиходный сосуд, в котором подается миру горькое питье».

Вообще-то так никто с литературой не поступает, не насилует ее добром, сверххорошими положительными героями, честными и благородными, готовыми отстаивать правду и всегда помочь ближнему. От всего этого веет занудством, нафталином или соцреализмом, сводит скулы от сладко-кислого. А Уайлдер еще как назло везде рассовывает людей веры и церкви – то настоятельница монастыря, то «маленький рыжий францисканец», то архиепископ Чикаго, подливая масло в огонь, до того они у него правильные и хорошие, учителя жизни. Так, в «Мосте короля Людовика Святого» (да и само название) последнее слово в споре о жизни – финальная фраза повести – за клерикалкой: «Мать Мария стояла спиной к столбу; больные лежали рядами, глядя в потолок и стараясь дышать тише. Она говорила обо всех тех, кто один во тьме (она думала об одиночестве Эстебана, думала об одиночестве Пепиты), где не к кому обратиться, о тех, для кого мир, наверное, более чем тяжек – бессмыслен. И лежавшие на кроватях чувствовали, что ограждены стеной, которую возвела для них настоятельница; за нею тьма, а внутри тепло и свет, которых они не променяют даже на избавление от мук и от смерти».

И в итоговом своем романе «Теофил Норт» (1973), то  есть прожив жизнь, Уайлдер (который, к слову, скончался во сне) ничуть не меняется: его проповедь все так же продолжает звучать и взгляд на человека и мир не мизантропичен. Теофил Норт попадает в маленький городок, где все ему чужие, и занимается только тем, что всем ненавязчиво помогает, творит добро.

Пожалуй, случай Уайлдера в литературе, уж точно в литературе XX века, уникален: ему удается недозволительное, и дается так естественно, без апломба и, кстати, стилистически так совершенно, как будто это самые простые вещи. А может быть, и есть самые простые. О своей пьесе «Наш городок» (1938), которая принесла ему Пулитцеровскую премию – первую из трех его и до сих пор не выходит из репертуара театров, Уайлдер сказал: «Это простая пьеса, в которой присутствуют все сложные темы; и это сложнейшая пьеса, где я с любовью рассказываю о простейших вещах на свете».

«Торнтон» звучит неоправданно угрожающе, куда больше ему подходит его второе имя – Найвен: наивный, верящий, простодушный.

Ален Роб-Грийе (1922–2008)

Человек любит поклоняться себе, это называется гуманизмом. Только и знает, что этим занимается разными способами. Представляя животных, растения, неодушевленные предметы похожими на него – антропоморфными.

То ли это род хвастовства («венец природы»), то ли заклинание, чтобы оттянуть свой конец (ну как такая лапа может умереть, «Я бессмертен!»), а скорее всего – вы не поверите – от нечего делать, недостатка ума. Проще всего ковыряться в себе – а ты поковыряйся в махаоне или синхрофазотроне: что у них вместо психологии, что вместо любви и вместо денег. То-то же.

Когда после Второй мировой уже не осталось сомнений, что человек не венец, а трындец природы, и, нагнув ее, счастлив, как дурак, – а надо бы притормозить, одни писатели, не самые умные, еще отчаянней занялись гуманизмом, чтобы выдоить досуха, другие – Беккет, Голдинг, возможно, Макс Фриш, точно Ионеско, многие – попытались взглянуть не на вещь как на человека, а на человека как вещь, избавить литературу от антропоморфизма. Из них, пожалуй, Роб-Грийе самый известный неантропоморфист-шозист (французское chose – «вещь», «предмет»), он шозизм и придумал.

Роб-Грийе окончил агрономический институт, специалист по болезням банановых деревьев и искусственному осеменению крупного рогатого скота, работал по специальности в Марокко и Гваделупе, и ему припомнили это, когда вышли первые его романы «Ластики» (1953) и «Соглядатай» (1955), вызвавшие серьезный переполох, бурю. Роб-Грийе требовали судить за оскорбление общественной нравственности или/и посадить в психиатрическую больницу, называли спятившим агрономом, а не писателем. Общественную мораль Франции на этот раз оскорбила не «порнография», как это было с «Цветами зла» Бодлера и «Мадам Бовари» Флобера, которых реально судили, а нечто похуже, отчего и вправду можно наложить в штаны, – мина замедленного действия для литературы и всей культуры (а Роб-Грийе стал и кинорежиссером): «Они хотят подпилить сук, на котором мы все сидим».

«Они» – «новые романисты». Отвечая на критику, по сути,  оскорбления, Роб-Грийе написал в 1955–1956-х несколько статей, манифестов (они вышли сборником «За новый роман» в 1963-м), и создал новое направление в литературе, где «…мир не является ни значимым, ни абсурдным. Он просто есть. Во всяком случае, именно этим он наиболее примечателен. И внезапно очевидность этого факта поражает нас с такой силой, против которой мы не можем устоять. …неожиданно открыв глаза, мы еще раз испытали шок от встречи с этой упрямой реальностью, которую мы притворно считали до конца изученной. Вокруг нас, бросая вызов своре наших животных или обиходно-бытовых прилагательных, присутствуют вещи. Их поверхность чиста и ровна, нетронута, лишена двусмысленного блеска и прозрачности. И вся наша литература до сих пор не смогла ни приоткрыть малейшего ее уголка, ни выровнять малейшего ее изгиба». А чтобы это произошло, «…должен измениться сам язык, используемый в литературе; он уже меняется. Мы отмечаем возрастающее день ото дня неприятие, питаемое наиболее сознательными из нас по отношению к словам интуитивного, аналогического или магического характера. И одновременно распространение терминов оптического, описательного свойства, которые довольствуются тем, что измеряют, расставляют по местам, ограничивают и дают определения, указывает, вероятно, нелегкий путь для нового искусства романа» (статья «Путь для будущего романа»).

А теперь самое страшное – каков он, новый, оптический язык на практике. Вот, например, начало романа «В лабиринте» (1959): «На полированном дереве стола пылью обозначены места, где какое-то время – несколько часов, дней, минут, недель находились куда-то потом переставленные вещи; их контуры еще сколько-то времени отчетливо рисуются на поверхности стола – круг, квадрат, прямоугольник или иные, более сложные фигуры, порой сливающиеся друг с другом, частично уже потускневшие или полустертые, словно по ним прошлись тряпкой».

Потом он еще много чего сделал для литературы, вещей и человека, разъединив их и вынув из салата, обстебал все жанры масскульта, написав на них романы-пародии, не получил Нобелевской премии, потому что решили, что он киносценарист, а за сценарии не дают, и напоследок, в 1980–1990-е, когда все взялись писать мемуары, создал жанр «новой автобиографии», где автор живет наравне с персонажами своих книг. Впрочем, не напоследок – в 2004-м стал академиком Французской академии.

Умберто Эко (1932–2016)

Известный ученый – семиотик и медиевист, лингвист, философ и культуролог, – в 48 лет он выпустил первый роман. Роман прогремел, но удачная проба пера удивила в первую очередь самого Эко, и три года спустя он издает «Заметки на полях «Имени розы» – как бы отвечая на многочисленные письма читателей, но на самом деле чтобы разобраться и ответить себе, зачем он это сделал и для чего из исследователей литературы перешел в противоположный – и не побоимся: враждебный – стан. Чистая наука как чистое искусство. Зачем ее загрязнять и портить себе карму, литература – это несерьезно. Всегда, конечно, для исследователя литературы есть соблазн перейти границу, стать лазутчиком, шпионом, посмотреть, как все это сделано – происходит – изнутри, но ученый, настоящий ученый не должен ему поддаваться. Поддаваясь, ты признаешь, что литература выше науки, что наука, по сути, паразит, обслуживающий персонал, халдейство, а писатели – небожители. В «Заметках на полях…» Эко говорит: «Я написал роман потому, что мне захотелось», – значит, не сдержался. И там же: «Если автор уверяет, что творил в порыве вдохновения, он лжет», – значит, нет, я не хочу сказать, что ничего не понял, наоборот, понял, что искусство работает не по правилам науки, а по своим. Вопрос в другом: можно ли приложить правила науки к искусству, чтобы получилось не хуже, иначе говоря, сконструировать произведение искусства, обойтись без вдохновения? Это, конечно, напоминает создание голема, искусственного разума, андроида с душой и самосознанием. Понятно, что он не повторит человека, но вдруг получится, дух божий витает где хочет, может, и сюда залетит.

Сказать, что Эко, семиотик, полагался на бога, будет неверным, он рассчитывал на собственные силы и был уверен в себе как ученом: ученый всегда умнее, дай бог, перехитрит. В «Заметках…» он пишет: «Когда писатель (и вообще художник) говорит, что, работая, не думал о правилах, это означает только, что он не знал, что знает правила. Ребенок отлично говорит на родном языке, но не мог бы описать его грамматику. Однако грамматик – это не тот, кто единственный знает правила языка. Их превосходно знает, хотя об этом не знает, и ребенок. Грамматик – единственный, кто знает, почему и как знает язык ребенок». То, что Эко выбрал для примера ребенка, очень красноречиво.

Итак, бог, ребенок, писатель – все это ерунда и сказки. Писателем может быть любой, обладающий знаниями и правильно их расходующий, применяющий в тексте. А уж знаний у Эко – можете быть спокойны. В том числе и, так сказать, по специальности: что такое литература – текст, – давно им уже было изучено в монографиях «Открытое произведение» (1962), «Поэтики Джойса» (1965), «Отсутствующая структура» (1968) и многих других.

В целом Эко все правильно продумал и решил: раз знания, огромное количество информации – его самая сильная сторона, то нужно их использовать, и придумал информационный роман, роман, делящийся с читателем знаниями. Нет, и до этого в литературе то, что говорится, бывало (допустим, роман-летопись, или производственный, как у Хейли, или «новый журнализм» Тома Вулфа), литература вообще понятие резиновое, вмещай туда что хочешь. Но именно так, чтоб роман информировал читателя – держа занимательную интригу,  планомерно и методично, и в полном объеме, как это делается в науке, по какому-либо вопросу, например, монашеские ордены, средневековая схоластика, нюансы идейных разногласий – нет. О том, что Эко придумал новый жанр, свидетельствует и как быстро и целиком его оприходовала массовая литература: ведь что такое «Код Да Винчи» (2003), как не «Маятник Фуко» (1988) Эко, а уж у Брауна-то продолжателей и подражателей.

Но выложить всю информацию по поводу – мало, вернее, много. Искусство всегда – искусство недосказанности. Речь не о недоговорках и даже не о подтексте – об интонации. Она делает текст произведением, дышит, если хотите, тем витающим духом. Интонация что-то принимает, что-то нет, весь информационный блок, массив, не укладывается в нее напрямую.

Неважно, что Эко писал о вдохновении, первые три его романа, от «Имени розы» (1980) до «Острова накануне» (1994), интонационно, а не только информационно насыщены, это не область знания, а область искусства. К сожалению, после них, начиная с «Баудолино» (2000), иначе – в них Эко торопится выложить все, что знает, поразить читателя эрудицией, а не стилем. Голем победил. Но первые три романа Эко в литературе остались.

Харьков (Украина)



Комментарии для элемента не найдены.

Читайте также


Правительство донастраивает налоговую систему перед реформой

Правительство донастраивает налоговую систему перед реформой

Ольга Соловьева

Бюджет оплатит закупку лекарств от разных форм гепатита

0
562
Путин собрал голоса 76 миллионов избирателей из 112 миллионов

Путин собрал голоса 76 миллионов избирателей из 112 миллионов

Дарья Гармоненко

Иван Родин

Партийные кандидаты показали патриотические чувства и локальные успехи

0
563
Россияне подолгу хранят верность своим старым машинам

Россияне подолгу хранят верность своим старым машинам

Анастасия Башкатова

Автовладельцы ищут способы сэкономить на запчастях и ремонте

0
506
Гастарбайтеров можно и штрафовать, и выдворять

Гастарбайтеров можно и штрафовать, и выдворять

Екатерина Трифонова

Нелегальный мигрант попытался найти защиту у Конституционного суда РФ

0
502

Другие новости