Сергей Секиринский Переписка цесаревича Александра Николаевича с императором Николаем I. 1838–1839/ Под ред. Л.Захаровой, С.Мироненко. – М.: РОССПЭН, 2008. – 744 с.
Император Николай I и цесаревич Александр Николаевич активно переписывались в 1838–1839 годах, когда наследник путешествовал по Европе. Перед прибытием цесаревича в Англию отец прямо указывает сыну на особенности британской политической жизни и одновременно наставляет: «Общество состоит там из разных партий, тебе до этого нет дела; будь ласков со всеми, но ни с которой партией не сближайся и по нашему отдавай полное уважение употребленным правительством». Но случилось как раз не «по нашему». «Кажется, он приехал затем, чтобы свалить министерство┘» – шутила потом императрица Александра Федоровна. Наследник посетил парламент в тот самый момент, когда там было объявлено об отставке всего кабинета вигов. Сразу не было ясности, кому будет поручено сформировать новое министерство. «Ничего решенного еще нет, – сообщал цесаревич отцу. – Но, впрочем, это до нас не касается, но, я признаюсь, оно довольно интересно смотреть со стороны, как все это тут суетится┘» Эти два «но» в одном предложении весьма показательны. Сначала, будто спохватившись, Александр Николаевич как почтительный сын повторяет наказ отца: «до нас это не касается» («тебе до этого нет дела»). А потом все-таки признается, что увлекся развернувшейся перед ним картиной открытого противостояния партий несколько более, чем требовал от него отец.
Островное положение Великобритании, помноженное на ее непривычные для русских политические порядки, породило в письме императора и совсем не шутливую метафору: «рад буду, когда узнаю про возвращение твое на твердую землю». Границы «твердой земли» на континенте четко очерчены маршрутом путешествия цесаревича по дружественным России монархическим государствам Европы: от Швеции на севере до итальянских владений Габсбургов и Неаполя на юге через германские земли до Нидерландского королевства. Этим маршрутом не предусмотрено посещение ни недавно отложившейся от Голландии Бельгии, ни тем более Франции, в 1830 году снова давшей толчок росту «бунтарских» настроений далеко за ее пределами. Сообщая из Англии о «беспорядках» в Париже – попытке поднять восстание 12–13 мая 1839 года, цесаревич, видимо, в полной гармонии с ходом мыслей отца, подводит промежуточные итоги: «Теперь, говорят, все успокоилось, но рано или поздно оно дурно и кончится, впрочем, туда им и дорога». Когда же знакомишься с отзывом самого императора о министерском кризисе в Великобритании и событиях на континенте, создается впечатление, что вопрос стоит шире: «Хорош порядок в Англии, нечего говорить! <┘> Но в Париже, говорят, уже дрались; помни, что я тебе всегда говорил: основанное на дьявольщине не состоится никогда, и должно рано или поздно низвергнуться; чуть ли мы не близки уже к этому». Парламентская борьба в Лондоне и настоящая «драка» в Париже, судя по всему, уподоблены разным фазам подготовки к неминуемому «низвержению»!
Как видно из писем, отец живо интересовался впечатлениями сына от посещаемых мест, делился и собственными воспоминаниями, например, об изобилии «хорошеньких» среди англичанок, но в первую очередь подробно рассказывал о повседневной жизни семьи, остававшейся в Петербурге: «┘Ничего особенного не приходится мне тебе повещать, тогда как ты ежедневно видишь новое и любопытное. Но я знаю, что все эти подробности о нашем обычном быте для тебя занимательны именно своею единообразностию, перенося тебя мысленно в наш круг, как будто ты нас не покидал». Схожая «единообразность» как противовес непредсказуемости всего ее окружающего видна и в образе жизни сына при европейских дворах. Но события, о которых извещают друг друга наследник и император, подчас независимо от их воли создают впечатление о двух контрастных мирах, в которых пребывают корреспонденты. Наследник с осуждением пишет о волнениях в Стокгольме, вызванных приговором присяжных в отношении одного газетчика «за дерзкие и неприличные сочинения против короля и правительства», совсем нелицеприятно – о вооруженных «беспорядках» в Париже; с очевидным любопытством – о смене министерств в Англии. Для Николая и смена министерств – не к добру. Но огорчительные события, о которых он сообщает наследнику из России, иного свойства: «Особое нещастие преследует Государственный совет, в течение 12 месяцев вот 9-й член умирает!» Правда, на западных рубежах империи возникают и другие поводы для огорчения и тревоги. Из Польши отец сообщает сыну: «Варшава по наружности спокойна; везде меня принимают шумно, но я этому не верю. <┘> ┘повторяю, я им ничуть не верю». Характерно, что единственный крупный вопрос внутренней жизни империи, о решении которого Николай информирует путешествующего за границей цесаревича, прямо связан с последствиями польского восстания 1830–1831 годов.
Император не хотел создавать сыну трудности, имея в виду другой вопрос, важный для «будущности России», который цесаревичу предстояло за границей решить. Первоначально речь шла не только о поисках невесты – главной цели всего путешествия, но и об изживании цесаревичем любви к другой женщине, согласно законам империи, не достойной по своему происхождению его выбора. «┘Чувство теперешнее может охладеть, – открывал наследник душу отцу, – тогда я буду свободным и непременно буду искать случая исполнить Долг мой┘ <┘> Но поставь себя, милый Папа, на мое место, скажи по совести, решился ли бы Ты жениться на той, которую не любишь, и сделать ее, невинную жертву, несчастной на всю жизнь и себе самому испортить все свое существование». Император настаивал, оставляя наследнику полную свободу в рамках «достойного выбора». Поисками невесты, возможно, объясняется и нежелание императора отвлекать сына вопросами, не относящимися к основной цели его поездки. Ведь если судить по переписке, то других важных вопросов, кроме «униатского», в империи не было. В любом случае это проливает свет на приоритеты российского императора: о самом важном, с его точки зрения, он все-таки доверительно цесаревичу сообщал. Что касается главной цели заграничного путешествия, то, повинуясь внушенному отцом долгу, подавив недозволенную законом страсть, встретив и полюбив принцессу Марию, – наследник этой цели достиг. Но добрым семьянином следующий император не стал. Как многое из того, что удавалось его отцу, это достижение оказалось непрочным.
