Рожденная на БАМе

Так начинался БАМ.
Фото ╘ РИА Новости

Старые альбомы с невзрачными фотографиями «докомпьютерной эры» как магнит периодически притягивают нас к себе. Начинаешь переворачивать плотные листы и мысленно возвращаешься на десятилетия назад, вдыхаешь воздух юности, ощущаешь мгновения лейтенантского задора и гусарской бесшабашности. Смотрю на фотки почти 30-летней давности, и перед мысленным взором во многих подробностях встает тот холодный декабрьский день, когда произошло знаковое событие в моей жизни – родилась дочь.

ПРАЗДНИК ДЛИНОЙ В ЖИЗНЬ

Жена была, как говорится, на сносях – вот-вот должно было случиться. Уходя утром на службу, спросил:

– Когда?

Ее ответ был лишен конкретики:

– Как Бог даст. Но чувствую, что скоро.

– Звони, – напутствовал я супругу и, потуже затянув портупею – казалось, что так на 40-градусном морозе теплее, отправился сооружать «надежные стальные километры».

А в тот же день вечером предстояло грандиозное пиршество с 40 градусами другого рода – проводы на пенсию двух ветеранов БАМа: подполковников Коваленко и Конопелько (имена их за давностью лет, увы, позабылись). Компания скучковывалась традиционная: политотдел, представители особого отдела, редакция многотиражки, в которой я служил, производственники – вся местечковая элита.

Заскочив после трудового дня домой, узнал, что роды пока не намечаются. Проинструктировал жену, как ей действовать, «а если вдруг», и ушел в соседний сборно-щитовой барак, где уже был накрыт «пенсионный» стол. На нем, под стать знаменательному случаю, было море водки в разнокалиберных емкостях, которые возвышались над многочисленными дарами тайги и чисто мужской закусью, приготовленной из пищевых атрибутов офицерского продпайка.

Все в сборе. Пора поднимать первую. Между ней и второй – промежуток небольшой. Все шло чинно. Здравицы, тосты, подарки. От командования, от политотдела, от особистов. От редакции – соответствующие трогательные адреса. Слова сожаления, что время призвало на пенсию таких опытных бойцов Великой Магистрали, которых всем остающимся на ней будет явно не хватать. Водка горячила, хмелила, бередила память, душу. И вот кто-то кому-то уже клялся в вечной дружбе, а заодно и в любви к Родине. Официоз незаметно угас. Затянули украинские песни, пытались танцевать гопака.

На разгоне веселья подходит ко мне один из виновников торжества и, поцеловав брежневским поцелуем (был у политотдельцев такой «священный обычай»), спрашивает:

– А где Лена?

Лена – это моя жена. Ко времени данных проводов пары сослуживцев на заслуженный отдых она была не только на девятом месяце беременности, но и имела славу активной участницы художественной самодеятельности части, лауреата нескольких фестивалей гитарной песни Байкало-Амурской магистрали.

Я попытался отговорить новоиспеченного военного пенсионера от встречи с ней, сославшись на ее недомогание. Но подполковник с упрямой хохляцкой настойчивостью требовал еще большего увеселения банкета. И мне, лейтенанту, пришлось подчиниться, уважить старожила Трассы и пойти за беременной женой.

Уговаривать ее внести посильный вклад в проводы на пенсию двух заслуженных ветеранов Желдорвойск долго не пришлось: уважение к старшим – это на БАМе святое дело. Гулеж был с лихвой продолжен – снова пили, пели, хлопали в ладоши, «эхали» да «ахали». Ленина игра и ее исполнение лирических песен под мелодичный перебор гитарных струн действительно пронимали. У многих в стаканы ручьем покатились слезы. Иные уже не помнили, по поводу чего все это застолье, но всем было весело, хорошо, отрадно. Наступало то умиротворение в плоти, ради чего и организуются и проводятся мероприятия подобного рода.

Однако в самый пик разгула будущая роженица толкнула меня коленкой под столом и, глядя в мои хмельные глаза, прошептала:

– Пора.

Пора – так пора, Бог, значит, так подгадал момент. Я встал и нетвердой поступью направился к начальнику политотдела подполковнику Валерию Дмитриевичу Сафошкину. Начпо в этот момент обсуждал «текущие мировые события» с начальником особого отдела полковником Виктором Антоновичем Поповым. Вот уж они были любители «под это дело» отойти в сторонку и пошептаться! Помешать им могло разве что землетрясение или другой катаклизм планетарного масштаба. Поэтому они с некоторой оторопью устремили свои взоры на лейтенанта, осмелившегося встрять в их беседу. Впрочем, первую фразу я произнес довольно несмело:

– Валерий Дмитриевич, машина нужна.

Сафошкин опустил занесенную в эмоциональной жестикуляции руку:

– Зачем?

– Лену в роддом везти, время пришло, – тихо произнес я.

До сих пор помню выражение лиц обоих военачальников. Лена сидела за столом в каком-то балахоне, который скрывал ее живот, играла на гитаре, пела бардовские песни, и всем было видно, что рожать в сей момент она ну никак не собирается. И Сафошкин с Поповым смотрели на меня, молодого офицера, как на хорошо перепившего на сей веселой вечеринке. Сами под хмелем, они никак не могли уловить, что это – розыгрыш или правда?

Благо протрезвление пришло к ним быстро. Один направился в соседнюю комнату звонить дежурному, другой стал предлагать свои услуги – машину особого отдела.

Вскоре мы уже ехали по ночной притрассовой автодороге в ПГТ с лучезарным названием Солнечный. Жена стонала на заднем сиденье, водитель аккуратно объезжал наледи, справа был обрыв, на улице к ночи мороз уже покрепчал за 40 с лишним, а до роддома 12 километров. Но по таежным бамовским условиям – близко.

Сдав свою любимую в детородное учреждение (кстати, именно в нем родился и наш знаменитый фигурист Евгений Плющенко), я отправился в обратный путь. Вернувшись, принял активное участие в продолжении проводов на пенсию.

А в это время начальник базы материально-технического обеспечения майор Владимир Каземирович Волянинов, имевший большой опыт семейной жизни, звонил в Солнечный по полевому телефону. Дозвонился он очень быстро, потому что пообещал солдату-первогодку, дежурившему на коммутаторе, отпуск при условии рождения у меня сына. Уже через пару минут телефонист доложил Волянинову:

– Товарищ майор, пролетаю я с отпуском.

С загадочной улыбкой начальник базы вернулся в комнату, где не утихало пиршество, и, подойдя ко мне, произнес:

– Здравствуй, папа!

Я, зацикленный на своем странном убеждении, ответил:

– Каземирович, рано поздравлять. Дня через три отметим.

– Какой через три?! Дочь у тебя, лейтенант, поздравляю!

Похоже, я протрезвел во второй раз за этот вечер! Кинулся к допотопному аппарату связи, стал остервенело крутить ручку. Солдат-коммутаторщик, уловив мои возвышенные, плещущие за края чувства, с доброй поддевкой обвинил меня в «бракодельстве» и в том, что из-за моей «неювелирности» он лишился отпуска.

Я вернулся к хмельным сослуживцам, и наши «посиделки с водкой» приобрели новый виток. Про «юных» пенсионеров забыли – зело пили за мою родившуюся дочку. При этом, раззадоренные, в товарищеских радостях, чумные от возлияний, путали все на свете: младенца провожали на пенсию, а двух подполковников поздравляли с днем рождения, желая им крепкого здоровья.

Утром – хорошо, что это был выходной день, – праздник продолжился. Начпо выделил клубную машину, написал записку директрисе военторговского магазина, чтобы она продала мне ящик водки. Ночь плавно перетекла в разгульный день. Дочь родилась – какое счастье!

В декабре моей дочери Валентине исполняется 29 лет. Красивая, любимая, самая родная! Значит, все тосты, произнесенные в ту памятную ночь, были от души, как говорится, в жилу.

А солдат-телефонист в отпуск таки съездил. Он опять дежурил на коммутаторе, когда накануне Нового 1984 года у моего соседа, командира роты Женьки Киреечева, родился сын.

К НАМ ПРИЕХАЛ ГЕНЕРАЛ

Наконец-то управление бригады переехало из сборно-щитовых бараков в капитальное трехэтажное здание. На фоне других домов в поселке Новый Ургал оно выделялось своей белизной – что хорошо заметно на старой фотографии той поры.

Под типографию нашей многотиражки выделили подвал. Это и понятно: ведь у нас тяжелые полиграфические машины, которые могут проломить пол. Над обустройством трудились всем миром. Офицеры политотдела на многочисленных субботниках «планировали» землю, заливали бетон. Стройка по масштабам чем-то напоминала знаменитый Беломорканал. И вот все готово. Доложили на «верха», и «верхи» дали знать, что к нам едет командир корпуса генерал-майор Юдин оценить, как обустроилась одна из подчиненных ему бамовских бригад.

Я к этому времени носил уже погоны капитана, занимал должность ответственного секретаря редакции. Шеф уехал в отпуск, поэтому мне пришлось одновременно выполнять и обязанности редактора.

Начальник штаба бригады по телефону предупредил, чтобы личный состав подготовился к встрече высокого начальства, не ударил лицом в грязь.

И тут надо сказать, что типографские солдаты – это отдельная категория в армии. Рабочая форма одежды: синие, как правило, перепачканные черной маслянистой краской халаты. На ногах – прикроватные кожаные шлепанцы. Таковы были условия их труда (надо сказать, нелегкого), и подобным образом более никому не разрешалось одеваться. Для несведущего человека – банда. Вот ее, называемую в штатном расписании типографским отделением, мне и предстояло представить комкору. Проинструктировав эту дикую орду, я в трепетном ожидании дорогого гостя уединился в кабинете.

И вот пронеслось: «Приехал!» Генерал начал обход с третьего этажа, постепенно опускаясь к нашей «преисподней». На каждом горизонтальном перекрытии ему, как я знаю, представители различных служб предлагали по рюмочке коньячка. Юдин не отказывался, что было добрым знаком. Дойдя до подземелья, генерал, уже подогретый «живительной влагой», потерял интерес к новому зданию и, похоже, мечтал только об одном – скорейшем отъезде. Но, с другой стороны, его, похоже, мучили некие угрызения: почти все осмотрел, осталось не так много, негоже обижать людей, которые хотят до конца не ударить в грязь лицом. К тому же в подвале были стрелковый тир, магазин военторга с его директрисой Людмилой (а у нее опять коньяк) и типография многотиражной газеты.

Солдаты мои, не дождавшись обещанного генерала, который задерживался по упомянутым выше причинам, выскочили через пожарный выход на свежий воздух – покурить. Тут-то и раздался долгожданный звонок в дверь. Я открываю. На пороге – комкор при красных лампасах, за ним – свита корпусных и наших бригадных полковников. Я – ладонь к виску, как положено, представился. Начал экскурсию по типографским катакомбам. «Это печатный цех, а это наборный, это то, это се», – объяснял, показывая генералу многочисленные помещения.

Вдруг со стороны пожарного выхода раздались матерные выкрики, топот ног и казачьи гиканья. Это моя «дикая дивизия» галопом возвращалась с перекура. «Эскадрон» в синих халатах аллюром «три креста» проскочил перед очами благочинной свиты и через считанные секунды затих в наборном цехе. Отстал только один «казак»: рядовой Даракчан – маленький худенький солдатик, которого призвали в Армении. Несуразный халат сидел на нем, как пеньюар на огородном чучеле.

Повисла зловещая тишина. Все так хорошо шло – и на тебе! Мой подчиненный, наполненный животного ужаса, стоял перед многочисленными гостями словно вкопанный. Генерал, однако, не спешил затопать ногами и пуститься в ор (а опасность подобного всеми явно ощущалась), но с интересом рассматривал этот феномен военной службы.

– Ты кто? – спросил Юдин у «чучела».

Насмерть перепуганный юный работник армейской печати прошептал чуть слышно:

– Наборщик рядовой Даракчан.

– Кто-кто? – прищурившись, будто от этого лучше услышит, переспросил генерал.

– Наборщик, – еще тише пролепетал армянин.

– Какой же ты уборщик?! – развеселился комкор. – Нет такой должности в армии!

И, сопоставив все увиденное: магазин военторга, какие-то цеха, необычную форму солдат, – пришел к выводу, что перед ним – кухня. Он немного подумал и произнес, по-отечески обращаясь к Даракчану:

– Ты – повар, сынок. Только вот халат у тебя очень грязный. Негоже.

И, повернувшись ко мне, приказал:

– Выдайте повару новый халат!

– Есть! – ответил я, будучи в этот момент на грани того, чтобы неудержимо рассмеяться.

Если бы это случилось – возможно, была бы катастрофа. За спиной генерала в толпе полковников моего легкомыслия не разделяли. А начальник штаба бригады четко показывал мне кулак.

Екатеринбург