Следствие и последствие

Даже обычный с виду сарай может вызвать много воспоминаний. Фото Роя Фрейтега

По окончании срочной военной службы в качестве переводчика английского языка в странах Восточной Африки старший лейтенант Казаченко был направлен в распоряжение Комитета государственной безопасности. Еще через пару месяцев он стал слушателем Курсов подготовки оперативного состава (КПОС) Ленинградской школы КГБ СССР.

В конце апреля 1977 года весь факультет спецшколы был мобилизован на судебный процесс над подданным Нидерландов. Подсудимый, приковав себя наручниками к решетке лестничного пролета Ленинградского университета, разбросал листовки антисоветского содержания.

Чтобы не допустить в зал судебного заседания подельников иностранца из числа ленинградских диссидентов, по указанию руководства Пятого (идеологического) управления КГБ помещение было заполнено офицерами – слушателями КПОС. И группе доброжелателей иноземца во главе с московской уполномоченной по правам человека Натальей Алексеевой оставалось лишь ожидать вердикта у закрытых дубовых массивных дверей. Их расчет на оказание моральной поддержки пострадавшему соратнику не оправдался. Упреждающие действия режиссеров из Комитета не оставили им ни единого места в зале, как и шансов повлиять на ход суда.

Тщетно Ван дер Люффе шарил взглядом по рядам. Ни одного знакомого лица. Ни одного сочувствующего взгляда. Присутствовавшие в зале парни возгласами и всем своим поведением выражали негодование вмешательством иностранца во внутренние дела великой державы. Пару раз они даже пытались прорваться за ограждение, за которым под присмотром дюжих милиционеров находился распространитель идеологической заразы, выказав намерение опробывать крепость своих кулаков на его физиономии.

При таком психологическом прессинге Ван дер Люффе из мессии, в роли которого его убедили выступить ленинградские последователи Хельсинских соглашений, вмиг превратился в жалкое существо. Очутившись один на один с негодующей массой сознательных граждан, сеятель свободного слова, просветитель задуренных советской демагогией народных масс, нидерландский Прометей сник и «раскололся». Поняв, что помощи ждать неоткуда, он сдал всех своих российских вдохновителей. Их тотчас у дверей зала заседания и задержали. А ведь как рассчитывали они, что заезжий бунтарь проявит гранитную стойкость. Не выдаст. Не подведет. Ошиблись. Увы, не тот нынче пошел импортный революционер!

АРТИСТЫ ИЗ КГБ

Сценарием подручных Фемиды из Пятого управления было предусмотрено, что в присутственном месте должны находиться посланцы не только различных слоев и прослоек страны развитого социализма, но и представители разных национальностей. Роль трудящихся назначили играть слушателей Ленинградской школы КГБ. Для этого их соответственно экипировали. Благо закрома оперативных гардеробов неисчерпаемы.

Перед появлением в зале суда курсанты под присмотром инструкторов приоделись согласно традициям социалистического реализма. Каждому участнику наряд был подобран в соответствии с внешними данными: типом лица, его габаритами, цветом волос.

Допустим, вы – брюнет и носите усы. Пожалуйста, вам – плоское широкое кепи «а ля аэродром», джинсовый костюм и майку с вызывающим рисунком: череп со скрещенными костями во весь торс. Вслед за этим вы незаметно для себя, но явно для окружающих становитесь лицом кавказской национальности, спустившимся с гор и, о чудо, попавшим на слушание дела о распространении листовок антисоветского содержания.

Иным курсантам по причине славянской разухабистости их рож выдали кирзовые сапоги и телогрейки. Да такой степени износа, что ребята внутренне сгорали от стыда, добираясь на общественном транспорте к зданию суда. А трем курсантам на щеки подклеили недельной выдержки щетину, а вдобавок к кирзе и телогрейке из оперативного гардероба извлекли холщовые сидоры, балалайку и гармонь-двухрядку. Аборигены колхозной глубинки были так колоритны, что даже инструкторы не брались поручиться, что в нужное место они попадут в назначенное время. И ведь были правы.

Чтобы бесповоротно войти в амплуа людей от сохи и ударно сыграть роль сельских механизаторов, все трое «хряпнули по банке» на брата, закусив чернушкой и луковицей. Окутанные водочно-луковичной аурой, они ввалились в трамвай. Исходивший от них духан,   блатные куплеты под двухрядку и балалайку произвели такое неизгладимое впечатление на едущего в вагоне старшину милиции, что он, обнажив табельный ствол, снял их с маршрута и доставил в отделение.

Чтобы выбраться из гостеприимного околотка, ребятам пришлось до копейки выпотрошить свои кошельки. А все потому, что служебные удостоверения у всех участников процесса были отобраны, а ссылаться на принадлежность к Школе, как и упоминать это слово, было категорически запрещено приказом – конспирация превыше всего. Абсурд, конечно, и секрет Полишинеля, ибо ленинградцы знали о предназначении казенного здания на Малой Охте задолго до введения его в эксплуатацию. В дальнейшем едва ли не каждую неделю в окрестностях сверхсекретной школы фиксировались многочасовые парковки иномарок с дипломатическими номерами.

Со слов горе-проказников известно, что они до последнего междометия исчерпали свой запас непечатных выражений, кляня и Нидерланды с их революционерами, и свою откровенно славянскую внешность, да и своих инструкторов, под чьим недреманным оком они входили в образ. В итоге за артистизм и умение перевоплощаться все трое получили от руководства Школы устную благодарность, а за отсутствие на судебном процессе – по выговору. Мораль: не переусердствуй.

Наибольшим преимуществом обладали курсанты, внешне походившие на выходцев из Прибалтики. Их одели в добротные макинтоши и плащи, береты и мягкие велюровые шляпы. На нос водрузили пенсне без диоптрии и наклеили аристократические бородки. Всем без исключения вручили импортные зонты или трости. Кроме того, каждому из «прибалтов» в кассе выдали по 1 руб. 10 коп., чтобы к зданию суда они подкатили на такси.

Почему только «по рупь десять»? А просто. Новоиспеченным аристократам из Прибалтики было рекомендовано добраться до нужного района на трамвае, а затем в двух-трех кварталах от Дворца правосудия поймать машину и с шиком подкатить к присутственному месту. На глазах у кучкующейся у здания суда диссидентствующей публики надо было барским жестом вручить рублевый фантик так, как если бы ты облагодетельствовал водилу купюрой в сто рублей.

В ходе инструктажа какой-то курсант-острослов спросил, не предвидятся ли практические занятия, то есть репетиции, по расплате с извозчиками. Инструктор, придирчиво вглядевшись в лицо любителя покататься на такси за ведомственный счет, обнаружил в нем атавистические признаки выходца из Средней Азии. Охальнику был вручен цветасто-полосатый халат на ватине и тюбетейка.

Более того, «Хоттабыча-ибн-Люля-Кебаб» – так прозвали сокурсники штрафника – обязали научиться выговаривать слова на среднеазиатский манер, для чего он по четыре часа в день занимался в лингафонном кабинете, слушая магнитофонные записи бесед жителей Ташкента, Ашхабада и Душанбе.

По прошествии лет Олег не раз задавался вопросом: кому нужен был этот маскарад, фестиваль ряженых? Ведь диссидентствующая публика, пытавшаяся попасть на суд, сразу раскусила присутствующих на процессе «прибалтов», «узбеков», «кавказцев», безошибочно определив в них закамуфлированных чекистов. Куда уж проще! На каком судебном заседании в те годы можно было увидеть скопище молодых людей приблизительно одного возраста? Ладно там, старушки, завсегдатаи всех судебных разбирательств. Делать им все одно нечего. Вот и «челночили» они из зала в зал. Но молодежь-то! Она ведь у станка тогда стояла, у кульмана. Молодыми праздношатающимися, сбившимися в косяки и табуны, могли быть только люди с чистыми руками, холодными головами и горячими сердцами. Другими словами, только «клевреты Софьи Власьевны» от «Константина Григорьевича Баранова», что в переводе с диссидентского новояза означало: «активисты Советской власти из КГБ».

Едва только имена диссидентов, вдохновивших заезжего революционера на акцию, были им оглашены, их, как уже было сказано, задержали, а по местам жительства провели обыски с целью изъятия листовок, клише и других средств изготовления антисоветчины. Внутрикамерной разработкой двух диссидентов было установлено, что один из них хранил шрифты у себя на даче под Ленинградом. В оперативную группу, выехавшую для обнаружения и выемки указанного «имущества», вошел и Казаченко.

ОШИБКА СТАРШЕГО ЛЕЙТЕНАНТА

Подъехали к дому, пригласили понятых, разбрелись по комнатам. Олег вышел во двор, чтобы выяснить, нет ли на дачном участке других, кроме дома, построек. Его роковая ошибка заключалась в том, что вышел он, никого не предупредив, но главное – не пригласил с собой понятых.

На крыльце Казаченко осмотрелся и в глубине двора обнаружил сарай. К нему от крыльца вела хорошо утоптанная тропинка. Вдыхая ароматы весенних цветов, Олег   двинулся к сараю. Неожиданно тропинка уперлась в небольшой бугорок площадью полтора на два метра. «Что за чертовщина», – мелькнула мысль у Олега.

Говорят, умный в гору не пойдет. Казаченко, хоть и не дурак, – пошел. Да еще как пошел! Какой размах шага может иметь уверенный в себе молодой человек ростом 182 см? Правильно: не меньше метра. Поэтому, шагнув, Олег угодил в центр выгребной ямы, над которой некогда возвышалась знакомая всем дачникам деревянная будка «М» и «Ж». Старую будку, после заполнения выгребной ямы под самую прорезь, зимой свергли. Новую поставить не успели.

Окунувшись в экскременты по самый подбородок, Казаченко завопил благим матом. Скорее от неожиданности, чем от страха. Да кто ж услышит? Если даже его небесный ангел-хранитель пребывал в дреме, ибо бодрствуй он, разве вляпался бы Олег?

Резким движением Казаченко выбросил обе руки вверх. Со стороны могло показаться, что он разминается перед заплывом в стиле баттерфляй. Тверди под ногами не было. «Без паники!» – закричал сам себе Олег, пытаясь повернуться на 180 градусов. Не тут-то было! Вязкие, склизкие нечистоты сковывали движения, хуже того – засасывали вниз, в небытие. Работая руками, теперь уже в стиле брасса, Олег попытался подтянуть колени к животу. Сгруппировавшись, он синхронным рывком рук и ног сумел не только выбросить из жижи плечи, но и развернуться в ту сторону, откуда сорвался секундой раньше.

Первый успех вселил надежду, придал силы. Однако теперь появилась невыносимая резь в глазах. Растревоженная ядовитая жижа, булькая и пузырясь, испускала клубы аммиачных испарений, которые проникали во все поры. Дышать становилось все труднее.

Обливаясь потом, Олег с третьей попытки достиг ближней оконечности ямы и ухватился руками за край. Под тонким слоем земли ногти вонзились во что-то твердое. Бревно! Когда-то оно служило опорой убранной будке. Теперь бревно стало последней опорой Казаченко. Вцепившись в деревянную находку, Олег попытался отдышаться. Какое там! Дышать в этом смраде было невозможно. От напряжения, казалось, вот-вот закипит кровь под ногтями. На последнем издыхании Казаченко проверил, удержит ли его бревно, не обрушится ли на голову, когда он подтянется на руках. Удержит!

Вложив в рывок всю волю и остаток сил, Казаченко отжался руками на бревне. В жиже остались только ноги. Рухнув грудью на землю, он раскинул руки, прижался щекой к тверди земли, вмиг ставшей родной и желанной. Выкарабкался! Радости не было. Вместо нее – опустошенность и безразличие. Лишь губы по инерции продолжали шептать: «Шалишь... шалишь... шалишь!»

С трудом приподняв голову, Олег заметил, что из прокушенной губы сочится, капая на землю, кровь. Попытался вытереть рот. Спохватившись, отдернул руку в сторону с такой силой, что заныло плечо. Боль вернула способность воспринимать реальность. Первый раз в жизни он ощутил, как хрупка грань между жизнью и смертью.

«Муштруй себя, а не вынянчивай», – возникли вдруг в памяти Олега любимые строчки стихов. Он сделал над собой усилие, встал на ноги и, пошатываясь, побрел к дому.

На крыльце курили курсанты. При появлении Казаченко они оцепенели. Пожалуй, выйди из кустов снежный человек или инопланетянин, они встретили бы его с меньшим изумлением. «Водки! – заорал следователь, возглавлявший опергруппу, – Быстро!» Хозяин с готовностью подал початую бутылку «Столичной». Следователь заставил Олега опорожнить из горлышка всю бутылку и заговорщицки прошептал ему на ухо:

– Мы ему, подлецу, за то говно, что он тебе подложил, дополнительный срок впаяем!

И, потирая руки, ехидно хихикнул своему импровизированному каламбуру.