0
4591
Газета Заметки на погонах Интернет-версия

25.07.2014 00:01:00

Зачем волку жилетка…

Сергей Быстров

Об авторе: Сергей Иванович Быстров – капитан 1 ранга в отставке, военный журналист.

Тэги: рассказ, воспоминания, армия, флот


рассказ, воспоминания, армия, флот При швартовке корабля требуется слаженная работа всех членов команды. Фото Reuters

Закончились маневры «Океан». Вернувшись из Филиппинского моря, мы швартовались во Владивостоке к 33-му причалу. На стенке – разноцветная толпа встречающих женщин благоухала цветами. Строгие шеренги моряков, серебро бравого оркестра, звуки которого рвались навстречу крейсеру, пока еще не достигая его. Два крутолобых буксирчика, обвешанные кранцами из автомобильных покрышек, держались под бортом, как маленькие рыбки-лоцманы около огромной акулы. Они в любой момент готовы были прийти на помощь громоздкому и оттого казавшемуся неуклюжим крейсеру. Но их помощью командиры кораблей стремятся (в чем проявляется особый флотский шик и мастерство) пользоваться в исключительных случаях даже в иностранных портах, не говоря уже о своей базе, как бы тесно в ней ни было.

ПОД ЗВУКИ ОРКЕСТРА

Как-то «Александр Суворов» ходил в Индийский океан с заходом в Бомбей (сегодня – Мумбаи). Там в очень стесненных условиях забитой судами и кораблями под флагами разных стран бухте он швартовался к стенке на глазах у моряков многих стран мира. Командир корабля, несмотря на стесненные условия и немалый риск, сумел блестяще занять свое место у причала без посторонней помощи, подняв в заключение сигнал для буксиров с благодарностью за обеспечение.

Конечно, наша швартовка после маневров проходила в не столь экзотической ситуации, но по-своему тоже не рядовой. Во-первых, кормой к стенке, что требует особого расчета и мастерства, во-вторых, ни мало ни много, а с флагом командующего флота на грот-стеньге.

Глаза встречающих искали на палубе родные лица, а глаза швартующихся видели только стенку – надвигающуюся долгожданно и всегда чуть опасно.

Мощные винты при реверсах содрогали всю махину корабля, и вода вспучивалась мощными водоворотами, норовисто, но послушно, то одерживая, то отпуская корабль. Мой друг командир второй башни главного калибра старший лейтенант Александр Кибкало руководил швартовой командой. Его доклады с юта о расстоянии до стенки были для командира сейчас самой главной информацией о происходящем вокруг.

Вот крейсер окончательно погасил инерцию. Винты швырнули толщу воды в каменную стенку – вода отскочила, захлебываясь собственной пеной. Заработали шпили, натягивая заведенные на берег швартовы – и две стальные «ниточки», швартовы чуть ли не в руку толщиной, бережно и плавно подтащили двести с лишним метров стали, сложенной в строгое изящество корабельной архитектуры, закинувшей в небо клотик грот-мачты выше, чем иная церковь крест, к причалу на расстояние чуть меньше длины сходни. Сходня, обтянутая вдоль перил брезентом с выписанным матросскими руками названием корабля, перекинулась с палубы на родную твердь. И тогда вдруг явственен стал голос оркестра, заливавшегося в приветственном марше, обрели отчетливость лица встречающих.

Нет у моряка более счастливого момента, нежели возвращение домой. И ничто не остановит его стремления снова уйти в море. А взлеты сходни между палубой и пирсом – как взлеты переворачиваемых страниц флотского бытия. То печальных, то радостных, то легких, то значительных, как сама жизнь, ее лучшая часть, отдаваемая флоту.

МУЗЫКАНТ, СТАВШИЙ МОРЯКОМ

В кают-компании артиллерийского крейсера, по размаху и убранству превосходящей многие приморские рестораны на берегу (с тонкими колоннами, убранными бронзой, с дубовыми столами, подернутыми хрустящими скатертями, с причудливыми плафонами и изящными бра) самый престижный столик – самый маленький, у ближней к носу крейсера переборки. Он напротив буфетной, где, внимательно следя за залом, в готовности кинуться с очередным блюдом к обслуживаемому столу, стоят аккуратно-белые с ног до головы вестовые. За этим столиком никогда не бывает более четырех человек: командир, если он, отказавшись от своего салона, решил пообедать с офицерами, старший политработник крейсера, старпом и помощник командира. Вчетвером они не только делят трапезу, но и главную ответственность за корабль.

С тех пор, как Кибкало, став помощником командира крейсера, сел за этот столик, он почти перестал бывать за столом в моей комнате в коммунальной квартире на третьем этаже старинного владивостокского дома, выходящего окнами на бухту Золотой Рог.

Было время, когда «Александр Суворов» стоял почти под окнами моего дома. Я выходил на маленький полукруглый балкон, чуть прикрытый верхушкой дальневосточного тополя, и безо всякого усилия различал на палубе крейсера фигуры знакомых людей. Прежде всего Кибкало. Я даже слышал его голос, когда помощник распоряжался через мегафон на юте. И это было наше частое одностороннее общение. Не то чтобы помощник не имел возможности сойти на берег, он не мог себе этого позволить, еще глубже окунувшись в службу, которую выбрал тогда, когда мало что знал о ней.

По одной из интерпретаций своих юных лет (Сан Саныч и здесь больше придерживался остросюжетного домысла, нежели строгой действительности), родители избрали для Кибкало будущее музыканта. Чтобы укротить его вольный характер, они определили Саню в воспитанники при одном из военных оркестров в Ленинграде. А возвышенность чувств ему решили привить скрипкой.

Порки и поощрения довольно долго двигали смычок юного скрипача, пока наконец родители не убедились, что четыре струны одержали верх над далеко не музыкальной фантазией будущего музыканта. Когда неунывающий подросток клятвенно заверил отчима и мать в том, что другой мечты, как консерватория, у него нет, в футляре от скрипки он носил саксофон, а в голове юного паганинианца носилась идея о поступлении в военно-морское училище, которое оградит его от насилий семьи. Эту партитуру он расписал точно: скрипка осталась дома, а Кибкало с саксофоном – в стенах Высшего военно-морского училища имени М.В. Фрунзе в Ленинграде.

Он стал лейтенантом и постепенно все свои увлечения: научную деятельность, музыкальные репетиции – оставил. Вынудила обстановка. Как говорят на флоте, у хорошего корабельного офицера может быть одно хобби – служба. Помню, как я однажды спросил у Кибкало, что он больше всего любит.

– Детей и матросов, – не задумываясь, ответил он.

Детей в то время у него не было, так как не было семьи. И о ней он задумывался меньше, чем, скажем, один из его старших начальников, весьма благоволивший жизнерадостному офицеру. При редких, как и положено, встречах старший начальник непременно спрашивал:

– Ну как, Кибкало, дела?

– Отлично! – бодро отвечал Сан Саныч.

– Нe женился еще? – игриво интересовался старший начальник, дочери которого Кибкало давно приглянулся.

– Зачем волку жилетка, товарищ капитан 1 ранга, по кустам трепать, что ли?

– Ну, ну, – отвечал старший начальник удовлетворенно.

ОТДЫХ ЧЕРЕЗ ОБЩЕНИЕ

Сан Саныч служил так, будто его крейсер – по меньшей мере космический корабль, выйти за пределы которого если и можно, то на ограничительном лине.

Встречались мы чаще всего на корабле. То он позвонит мне по телефону в редакцию и пригласит на обед. То что-то с крейсера нужно подготовить в газету. А то, когда особенно уставалось и было муторно на душе, я просто заходил навестить Саню, поболтать в его каюте, подпитаться его неиссякаемым юмором, оптимизмом, жизнерадостностью.

Как-то, уже на Севере, когда я там временно служил, наша троица – командир «Жгучего» Кибкало, командир «Зоркого» Правиленко и я – несколько неожиданно, благо у обоих командиров выдался редкий сход на берег, погуляли вечером чисто мужской компанией. Когда все было опустошено и переговорено – спохватились: домой-то отцам-командирам идти неприлично поздно. Переночевали у меня. Чуть свет оба приятеля устремились на свои корабли. А уже потом, после подъема флага, мы накоротке встретились на большом противолодочном корабле «Жгучий» у Кибкало.

Валера Правиленко – высокий, тонкий, с чуть тронутым восточным налетом лицом – имел тот вид, который он сам называл печальным, как у больной коровы. Валера тяжело переживал непопадание домой. Поминутно брал стакан с горячим чаем, подносил к губам, но ставил назад и отчаянно затягивался сигаретой. Неосуществление задуманного он называл обломом и искренне об этом скорбел. Правда, всегда недолго.

– Раз в неделю собрался домой, принял душ, рубашку свежую надел и вместо супружеской постели попал на серегин диван…

– Валера, – Кибкало смазывал перед зеркалом треснувшую на морозе губу, – но это же не последняя неделя в нашей жизни. На следующей я тебя лично доведу до дома.

– Во-первых, – заволновался Валера, а потому заторопился, чуть глотая слова, – тебя, Саня, если помнишь план боевой подготовки, на следующей неделе ждет наше милое Баренцево море. А во-вторых, неужели тебя никогда совесть не грызет?

– Грызет, конечно, грызет, – Кибкало удивленно посмотрел через зеркало на ударившегося в самобичевания товарища, – но мы ведь не дадим ей себя загрызть?

Он повернул лучезарную физиономию – и Валера, рассмеявшись, бросил в пепельницу окурок.

С годами оптимизм в товарищах ценится все выше. Но и в молодости он нередко остро необходим. Бывало, посмотришь, как Кибкало работает, как общается с людьми, – и становится веселее.

Застать Саню в каюте было невозможно. Но не потому, что он следовал флотской мудрости: «Если хочешь спать в уюте – спи в чужой каюте». (Не найдут и не разбудят.) А потому, что свободное время предпочитал проводить в матросском кубрике.

Любопытно было незаметно пробраться в кубрик второй башни главного калибра «Александра Невского» и понаблюдать за взаимоотношениями Сан Саныча с моряками. О своем пристрастии пообщаться с матросами он говорил так: «Если устал или что-то не ладится, отправляюсь в кубрик. И наругаешься, и насмеешься, а выйдешь на верхнюю палубу, словно обновился».

РАЗНОС С ЮМОРОМ

Обычно Сан Саныч играл с матросами в домино или шиш-беш. Болел, конечно, весь кубрик, и у командира башни, видимо, из матросской вежливости, болельщиков было всегда чуть больше. Шутки, смех, всякие истории и, конечно, хоть и между прочим, но какой-то деловой разговор. Главное же, вторая башня не была для ее командира тайной, как впоследствии не были для Кибкало тайной гораздо более объемные заведования, вплоть до корабля.

Иногда приходилось попадать и на кибкаловы «разносы», которых виновные боялись не столько из-за наказания, сколько из-за сарказма. Остальные же встречали такое действо с удовольствием, как своеобразное представление.

Двух матросов из второй башни вернули с развода суточного наряда для устранения замечаний по форме одежды. Оказались недостаточно свежими подворотнички.

Башня построилась в кубрике, Кибкало расхаживал вдоль строя, и голос его со звонкой хрипотцой гремел, отскакивая от низкого подволока и гулких переборок.

– Советский матрос на лучшем крейсере флота заступает в наряд в сомнительном подворотничке! У вас, что средств на это не хватает?

Оба матроса виновато никнут головами.

– Вам государство бешеные деньги платит. Три восемьдесят лопатой гребете! (Да, в то время матрос получал денежного довольствия 3 рубля 80 копеек в месяц. – прим. С.Б.)

Вторая башня едва сдерживает улыбки.

– А старшина! Где был старшина? Перед заступлением в наряд подчиненного он должен был оглядеть его с ног до головы и, как лебедя, выпустить на верхнюю палубу. Старшина же у нас в это время спит, играет в шиш-беш, а если позволяют умственные способности – в шахматы!

Потупившийся старшина, скрипя зубами, переживает свой позор. Но командир прав, куда денешься.

Я вспомнил этот эпизод с матросами на большом противолодочном корабле «Жгучий», когда перед выходом в дальнее плавание командир собрал офицеров в кают-компании на подведение итогов приготовления корабля. Недостатков оказалось много. Командир был строг в оценке деятельности подчиненных. Каждый из названных вставал с беспокойством, а садился вспотевшим. Казалось, Кибкало хватил через край – такая напряженная была обстановка в кают-компании. А ведь офицеры устали, они давно уже вкалывали, не покладая рук. Даже домой им в эти дни не удавалось сходить, впереди же – несколько месяцев океана. «Закручивая гайки» в такой ситуации, очень легко «сорвать резьбу».

С тревогой я стал поглядывать на своего разбушевавшегося приятеля, его побелевшие от гнева поджатые губы, не прищуренные, а холодно-чужие глаза. Его хлесткие, язвительные слова, казалось, уже все испепелили. И тогда он неожиданно хлопнул по столу.

– Вы меня довели до седых волос! Я стареть начал раньше времени! Иду по городу – на меня девки внимания не обращают!

И кают-компания облегченно вздохнула. Командир пошутил – и ему забылись все обиды.


Комментарии для элемента не найдены.

Читайте также


В Совете Федерации остается 30 свободных мест

В Совете Федерации остается 30 свободных мест

Дарья Гармоненко

Иван Родин

Сенаторами РФ могли бы стать или отставники, или представители СВО-элиты

0
239
Россияне хотят мгновенного трудоустройства

Россияне хотят мгновенного трудоустройства

Анастасия Башкатова

Несмотря на дефицит кадров, в стране до сих пор есть застойная безработица

0
272
Перед Россией маячит перспектива топливного дефицита

Перед Россией маячит перспектива топливного дефицита

Ольга Соловьева

Производство бензина в стране сократилось на 7–14%

0
380
Обвиняемых в атаке на "Крокус" защищают несмотря на угрозы

Обвиняемых в атаке на "Крокус" защищают несмотря на угрозы

Екатерина Трифонова

Назначенные государством адвокаты попали под пропагандистскую раздачу

0
331

Другие новости