ВИИЯ почти не виден

Путь к лейтенантским погонам отнюдь не прост. Фото с официального сайта Министерства обороны РФ

Начитавшись в юности книг и насмотревшись фильмов о разведчиках, я понял наконец, кем хочу стать. Великая сила искусства! А полвека назад в СССР, да и во всем мире был бум подобных произведений. У нас – «Операция «Трест», «Путь в «Сатурн», «Щит и меч», «Мертвый сезон» и многое другое. У них – блокбастеры об агенте 007.

Но какой вуз надо окончить, чтобы стать разведчиком? И тут московский родственник сообщил мне, что в Москве есть мало кому известное заведение – Военный институт иностранных языков. Сокращенно – ВИИЯ.

А как туда попасть? В самом свежем справочнике, где были перечислены все вузы СССР, о ВИИЯ не было ни слова. Мой отец, старший военпред авиационного завода, сказал: «Пойдешь в военкомат и скажешь, что хочешь поступать в этот институт. Они должны знать». И я пошел.

НАЧАЛИ С ГЛАНД

В военкомате мне сразу указали нужный кабинет. В нем сидел румяный майор лет 40 и изучал чье-то личное дело. Рядом стоял молодой лейтенант.

– Как говорится, ничего положительного, кроме реакции Вассермана! – усмехнулся майор, захлопнув папку. – Его еще не во всякую тюрьму возьмут, не то что в училище!

Отпустив лейтенанта, он выслушал меня и спросил:

– Ты что, отличник?

– Нет, – вздохнул я.

– А родители кто?

Я ответил.

– Туда трудно поступить, – покачал головой майор. – Конкурс высокий. Многие ездили, но все вернулись. Один только поступил, да и то благодаря отцу. Ладно, пиши заявление.

Я написал, упомянув в нем, что готов к опасной работе. Майор одобрил мой порыв, однако первая рискованная операция, на которую меня направили, оказалась медицинской – по удалению гланд. Так решил отоларинголог.

Я вышел от него убитый, словно у меня обнаружили страшную, неизлечимую болезнь. Очень не хотелось идти под нож, пусть даже хирургический. До этого я наведывался в медучреждения лишь за драгоценной справкой, позволявшей безнаказанно прогуливать скучные занятия. Один вид больничной обстановки вгонял меня в уныние. А тут операция!

Придавленный грустью, я сел на скамью в коридоре и стал думать о своей несчастной судьбе. «Ну почему мне так не везет? – сокрушался я, глядя на ребят, проходивших одного врача за другим и везде получавших желанный росчерк «Годен». Вдобавок вспомнились недавние утверждения ученых, что удаление гланд порождает в организме какие-то малоизученные проблемы.

Но делать было нечего, и вскоре я оказался в больнице. В палате уже находились три моих сверстника, отправленные, как и я, на операцию из военкомата. Будущий танкист также собирался удалять гланды, артиллерист – кисту из носоглотки, а связист проходил «общее обследование».

Последний оказался необычным пациентом. Его звали Генкой, и я знал его с детского сада. Он регулярно проживал в этой больнице, словно в богадельне, благодаря своей матери, работавшей здесь завхозом. Ей было спокойнее, когда непоседливый и шкодливый сынок находился в поле ее зрения, к тому же на полном государственном пансионе. Обычно она определяла его сюда в дни каникул, чтобы он не маялся дурью на улице.

ШОКОЛАДНАЯ «ДИЕТА»

Абсолютно здоровый, жизнерадостный балбес, Генка постоянно искал развлечений, самых незамысловатых, без которых он, наверное, заболел бы по-настоящему. Он сразу поведал нам, как болезненно и смертельно опасно проходит удаление гланд.

– Если свертываемость крови плохая, – авторитетно вещал Генка, – кровотечение не остановится и можно запросто сыграть в ящик. Уже были случаи.

«Ничего себе! – подумал я. – Из-за несчастных гланд – в ящик?» А Генка все нагнетал страсти:

– Перед операцией дают пить кальций, но он не помогает. Хоть ведро выпей. Тут шоколад нужен. Он в сто раз полезней. От него кровь классно сворачивается – все врачи говорят. Просто он дорогой, поэтому его не дают.

Я немедленно поспешил к телефону-автомату и попросил мать привезти мне побольше шоколада. В тот же вечер он был доставлен с расчетом на всю палату. Генка был очень доволен. Операция ему не грозила, но шоколада он съел больше всех. На следующий день моя мать подвезла еще, и Генка объелся им так, что два дня не ходил в столовую.

Я же со страхом ждал операции. Раньше меня совершенно не интересовала свертываемость моей крови, теперь же это стало для меня вопросом жизни и смерти. И вообще мне было тревожно в этом мире белых халатов и лекарственных запахов. Любая операция воспринималась мной как издевательство над телом и психикой человека. В коридоре я встречал ребят, которым удалили аденомы или кисту из носоглотки. Их лица были плотно обмотаны бинтами, сквозь которые в области носа проступала кровь, а выше, в узкой щелке, бегали диковатые глаза. Я представлял себя на их месте, и по моей спине густой волной бежали мурашки.

Мой печальный вид вдохновлял Генку на пересказ жутких больничных историй, реальных и вымышленных, и он упивался производимым эффектом.

Перед обедом Генка вручил мне какой-то бланк и сказал:

– Дежурный врач велел передать. Желудок твой будут обследовать. Будешь глотать кишку.

– Какую кишку? – перепугался я.

– Зонд.

– Какой зонт!!!

– Шланг с набалдашником. Он здоровый, в горло не пролезает, люди мучаются, давятся, блюют даже…

Это было выше моих сил. Я уже хотел звонить домой и просить, чтобы меня забрали отсюда, но Генка объявил, что он пошутил, после чего я долго гонялся за ним по коридорам больницы.

ХИРУРГ-СЛЕСАРЬ

Он рассказал нам об одном здешнем хирурге, вырезающем гланды:

– Настоящий живодер! В горле шерудит, как сантехник в канализации. Слесарь его кликуха. Полосует направо и налево. От него людей без сознания выносят.

На следующий день выяснилось, что оперировать меня и соседа будет именно он. В палате повисла гнетущая тишина, словно в камере смертников за минуту до экзекуции.

Первым повели меня. Траурным шагом, в сопровождении нянечки я вошел в операционную. У стола, на высоком табурете восседал здоровяк в халате хирурга. Медицинская шапочка и повязка на лице позволяли видеть лишь мрачные, пронзительные глаза, что делало его похожим на средневекового палача в маске. Не доставало лишь топора в руке. Правда, скальпелей перед ним было много. Прочие его медицинские инструменты ассоциировались у меня с орудиями пыток.

Врач усадил меня в операционное кресло, взял в руки большой шприц и не колеблясь вонзил его мне в горло. Это вызвало у меня рвотный рефлекс, и я сделал движение, будто собирался заглотить шприц целиком вместе с его рукой. Вскоре изо рта у меня пучком торчали стальные зажимы, похожие на длинные, кривые ножницы. Хирург просунул меж ними скальпель и принялся увлеченно им орудовать.

Горло мое начало заполняться жидкостью. Я думал, что это слюна, но, когда кашлянул, на халате врача появилась кровь.

– Это что такое?! – возмутился он. – Прекрати!

Я пытался держаться, но кровь быстро скапливалась в глубине горла, затрудняя вдох. Естественно, я поперхнулся и вновь кашлянул. Кровавые брызги попали врачу на лицевую повязку.

– Ты как себя ведешь! Я тебя выгоню! – во весь голос заорал Слесарь и еще энергичнее зашуровал скальпелем в горле.

Я дышал как можно осторожнее, но в какой-то момент у меня вновь возникло желание откашляться. Я долго держался и в итоге кашлянул так, что сам изумился результату. Кровь залила врачу зеркало и часть шапочки. Несколько капель угодили ему в глаза.

Слесарь вскочил с табуретки и завопил:

– Вон отсюда! Не буду оперировать! Уходи! Уведите его!

«Куда же я пойду, недорезанный? – думал я. – Пусть уж кромсает до конца, садюга!» Хотя я уже всерьез опасался, что он опять психанет и в сердцах полоснет меня скальпелем по трахее.

Но Слесарь благополучно завершил операцию и предложил мне сплюнуть.

– Только не в меня, – уточнил он устало. – Меня ты уже всего заплевал…

ГОДЕН!

Неделю я не мог ничего есть и даже пил с трудом. Майор не сразу узнал меня, когда я вновь предстал перед ним: я похудел на 7 кило. Соседу по палате повезло меньше. Он потерял много крови и восстанавливался месяц.

Медкомиссия продолжилась. Теперь я легко проскочил отоларинголога, но застрял в следующем кабинете, у терапевта. Врач, немолодая строгая дама, замерила у меня пульс и была поражена его частотой – около 100 ударов в минуту без физической нагрузки.

– Что это с тобой? – изумилась она. – Ты бежал только что?

Раньше со мной такого не было. Оказалось, что после болезненной операции у меня возникла негативная реакция на белые халаты и прочую медицинскую атрибутику. И я ничего не мог с собой поделать. А мысль, что по такой глупой причине я не попаду в желанный институт, усиливала стресс. На следующий день все повторилось.

– Нет, я не могу тебя пропустить, – объявила терапевт и недрогнувшей рукой вписала в медкарте приговор: «НЕГОДЕН».

Словно сомнамбула, я вышел из кабинета, оделся и поплелся к майору. Тот прочитал вердикт врача, выслушал мое объяснение про условный рефлекс и махнул рукой: «Если так, не проблема!» После чего взял со стола ластик и уверенно стер с медкарты частицу «не» перед словом «годен». При этом едва не проделал в бумаге дыру.

– Вот так! – произнес майор, любуясь результатом. – Теперь иди назад и проходи остальных врачей. Если все нормально, поедешь на медкомиссию в областной военкомат. Перед осмотром у терапевта поешь триоксазинчика. Это успокоительное. Но если уж и там зарубят, тогда все – я больше помочь не смогу.

Обнадеженный, я без проблем прошел остальные кабинеты и спустя пару дней поехал в областной военкомат. Там, чтобы попривыкнуть к обстановке, я для начала направился к окулисту. Пожилая дама заглянула в лежавшие на столе бумаги и принялась с помощью увеличительных приборов рассматривать что-то в глубине моих глаз. Это продолжалось так долго, что можно было подумать: она изучает мою грешную душу.

Потом врач закапала мне глаза и сказала:

– Посиди в коридоре. Когда будешь видеть расплывчато, зайдешь.

И она не обманула: через минуту предметы вокруг стали выглядеть так, будто я находился под водой без маски. «Когда кончатся эти издевательства?!» – думал я, возвращаясь к ней в кабинет.

Увидев меня, врач смутилась.

– Прошу прощения, – сказала она, – но я перепутала медкарты и решила, что ты поступаешь в летное училище. Хотела получше изучить твои глаза и закапала препарат для расширения зрачков. Но это не страшно. Через два часа все восстановится.

Хлопая подслеповатыми глазами, я отправился по следующим кабинетам. Наконец, все они были пройдены. Остался только терапевт. До этого сердце билось нормально, но стоило мне приблизиться к заветной двери, пульс мой вновь пошел вразнос. Я принял триоксазин, однако эффекта не последовало. Подождал, принял еще, но также безрезультатно. Через полчаса я окончательно понял, что препарат на меня не действует.

«Что же делать? – подумал я. – Неужели все?! Ведь теперь, как сказал майор, помочь будет невозможно!»

И тут мной овладел отчаянный кураж, переходящий в злость на самого себя. «А почему это меня можно запугать всякими медицинскими принадлежностями?! – мысленно воскликнул я. – Неужели они настолько страшные, что смогут повлиять на мою судьбу?!»

И тут я почувствовал, как мой пульс начал замедляться. Минута, другая, и он пришел в норму. Я решительно шагнул в кабинет терапевта и вскоре вышел оттуда с резолюцией «Годен».

Какое это было счастье! Я шел по улице к трамвайной остановке. Был конец марта, температура стояла минусовая, но уже ярко светило солнце и в воздухе пахло весной. Это еще больше поднимало настроение.

Однако солнечные лучи, отражаемые свежевыпавшим снегом, начали раздражать закапанные глаза. Зрачки мои по-прежнему были расширены, а значит, пропускали излишний ультрафиолет, и я забеспокоился, как бы это не повредило зрению.

Я зашел в универмаг, купил большие темные очки и тут же надел их, изумив этим продавца. Вместе с большой меховой шапкой и зимней одеждой солнцезащитные очки смотрелись странновато. Ведь вокруг был город, а не заснеженные горы.

Прохожие косились на меня с подозрением, уверенные, что под очками я прячу синяк. Но это не волновало меня. Теперь я мог поступать в ВИИЯ!