0
8257
Газета Заметки на погонах Интернет-версия

28.04.2017 00:01:00

Война была "как будто вчера"

Равиль Мустафин

Об авторе: Равиль Зиннатуллович Мустафин – подполковник в отставке, военный переводчик, журналист.

Тэги: день победы, воспоминания, великая отечественная война, 9 мая, парад победы


день победы, воспоминания, великая отечественная война, 9 мая, парад победы Парад Победы на Красной площади в 1965 году. Фото © РИА Новости

Самые первые воспоминания о Дне Победы, очень расплывчатые, нечеткие, относятся к концу 50-х годов, когда я еще не ходил в школу. На 9 Мая к нам в гости приезжал кто-нибудь из подруг матери или друзей отца. Всего человека два-три, больше наша 20-метровая комната в коммунальной квартире просто не могла вместить. Помню мамины слова: «Сколько лет уже прошло, а как будто это было вчера».

На самом деле после окончания войны тогда прошло совсем немного лет. Может быть, 12, 15… Но и через 30, 40, через 50 лет после того, как отгремели залпы салюта в победном 45-м, я слышал от своих родителей это – «как будто вчера». Слишком тяжелым и долгим испытанием для нашей страны была та война. С годами что-то забывалось, а какие-то детали, наоборот, проступали в памяти контрастнее и отчетливее.

Для мамы, пережившей войну в Москве, это были вой бомб, падающих на Пресне, хлеб по карточкам, паника в октябре 41-го и слухи о высадке немецкого десанта в Филях. А еще была острая тревога, когда немцы, захватив Химки, вплотную подошли к Москве. Терзала неизвестность за судьбу мамы, Анисьи Ефимовны и младшего брата Ивана, оказавшимися на оккупированной Смоленщине, за брата Григория, воевавшего на Ленинградском фронте, и брата Николая, служившего в НКВД и вместе с нашими войсками отступавшего к Москве.

Для отца война по-настоящему началась в ноябре 1943 года, когда его, 17-летнего паренька из глухой татарской деревни, с трудом говорившего по-русски, призвали в армию. Сначала служба в 15-м запасном полку связи, где он прошел школу молодого бойца, а потом, с апреля 44-го – на фронт. В составе 310-го отдельного полка связи участвовал в освобождении Украины, Польши, Чехословакии, Венгрии, потом воевал на Дальнем Востоке против Японии и демобилизовался только в 1950 году.

Пока взрослые сидели за столом, я листал альбом с фотографиями военных и первых послевоенных лет. Больше всего меня привлекали снимки, на которых были запечатлены затянутые ремнями военные, особенно, если в руках у них было оружие. Я подолгу, как завороженный рассматривал на фотографиях знаки отличия – погоны, петлицы, детали снаряжения, отличал на снимках автомат системы Шпагина от автомата Судаева.

Еще в памяти отложились песни, которые пели собравшиеся в тот день взрослые. «…Каким ты был, таким остался, казак лихой, орел степной…», «Ой, цветет калина…». Мне нравились совсем другие песни – военные, боевые, бравые. Я все время ждал, когда кто-нибудь из взрослых поднимет крышку небольшой радиолы, опустит на черную пластинку стальную иглу, и комната наполнится сначала легким шипением и потрескиванием, а потом музыкой. Больше всего я любил песни о том, как «по берлинской мостовой кони шли на водопой, шли, потряхивая гривой, кони-дончаки…», или про летчиков, для которых первым делом всегда были самолеты, а потом уже – девушки.

Во времена нашего счастливого и казавшегося нам абсолютно безоблачным детства, победа представлялась чем-то постоянным, праздником (почти по Хемингуэю), который всегда с тобой. Чуть ли не основным нашим развлечением была игра в войну, где непременно верх одерживали «наши». «Немцы» всегда проигрывали. Когда проводили военный парад, мы, дворовые мальчишки, бежали на утопавшее в зелени Хорошевское шоссе смотреть боевую технику. Мы с восторгом глядели на ревущие мощными моторами танки, на пушки и ракеты, возвращавшиеся с Красной площади, и понимали: пройдет совсем немного времени, и кому-то из нас придется работать на такой технике.

Каждый день над нашим домом пролетал небольшой самолет, скорее всего это был Ил-12, во всяком случае, взрослые называли его «Дугласом». Не долетев до Ваганьковского моста, летчик закладывал левый вираж, разворачивался и приземлялся на Центральном аэродроме. Это был, пожалуй, один из основных объектов нашего детского внимания. Мы пробирались туда через известные только нам дыры в заборах. Нас часто ловили, ругали, грозили оборвать уши, сообщить в школу и даже отвести в милицию. Но мы все равно шли. Нас тянуло как магнитом в какой-нибудь укромный уголок тогда еще огромного поля, где стояли отслужившие свой срок самолеты, возились с разобранными вертолетами техники и инженеры. Мы набирались то ли смелости, то ли наглости и канючили: «Дядь, прокати на вертолете». От нас обычно отмахивались. Но иногда попадались добрые дяди и разрешали нам посидеть в кабине настоящего, «всамделишного» геликоптера. И это был верх счастья.

Почти все отцы моих дворовых друзей-товарищей, родившихся, как и я, на исходе первого послевоенного десятилетия, прошли через фронт. Дядя Витя Шмелев, отец Кольки, служил танкистом, дядя Витя Лашко, отец Петьки, крутил баранку по фронтовым дорогам, дядя Женя Новоселов, отец моей одноклассницы Лариски, в которую я был безнадежно и безответно влюблен с первого класса, был летчиком. Глава большого татарского семейства дядя Сайяр Туктаров, которого мы часто дразнили «дядей Сараем», воевал то ли в пехоте, то ли в артиллерии.

Отца другого моего приятеля-одноклассника Витьки Шмонина все во дворе звали по имени и отчеству – Яков Давидович. Не только потому, что тот был намного старше наших отцов, почти ровесник века. Яков Давидович отступал вместе с частями Красной армии чуть ли не от самой границы, попадая в окружение, воевал партизаном, добровольцем, был много раз ранен, контужен, носил в себе изрядное количество железа, которое врачи боялись извлекать из тела, потому что осколки сидели где-то совсем близко к сердцу. На войне он почти полностью потерял зрение, сильно хромал.

В нашем большом коммунальном доме жили и другие ветераны Великой Отечественной войны. В соседнем подъезде на первом этаже жил дядя Гриша Карташов. Тот воевал еще в Гражданскую в Первой конной. С Карташовым, вечно носившим застегнутый на все крючки китель со стоячим воротничком, синие форменные галифе и хромовые сапоги, у нас, дворовых пацанов, отношения долгое время не складывались. Он почему-то все время смотрел на нас, насупив мохнатые брови, гонял по двору, норовя ожечь прутом. Потом, когда мы подросли и достигли призывного возраста, Карташ вдруг сменил гнев на милость.

На День Победы он выносил из дома и показывал нам десятка два пожелтевших от времени и покрытых паутиной заломов фотографий. На них был запечатлен молодой еще Григорий Карташов в лихо сдвинутой набок папахе, при шашке и маузере в деревянной кобуре в компании Семена Михайловича Буденного и Климента Ефремовича Ворошилова, других командиров и бойцов. Большинство фотографий было изуродовано совершенно варварским способом. Лица, а то и фигуры людей на снимках были густо замазаны чернилами или соскоблены лезвием. На иных снимках из 10–20 человек нетронутым оставалось двое-трое.

– Дядь Гриш, а это кто там был, почему вы их замазали чернилами? – наивно спрашивали мы бывшего красного казака.

– Та, они сволочи, враги народа оказались, – коротко отрезал дядя Гриша. На этом его объяснения заканчивались. Иногда, когда дядя Гриша слегка перебирал по случаю всенародного праздника, он выносил во двор шашку. Сжав рукоятку здоровенной ручищей, наполовину вынимал клинок из ножен и показывал нам выгравированную на металле дарственную надпись от кого-то из легендарных красных полководцев.

В 65-м по случаю 20-й  годовщины Великой Победы Леонид Ильич Брежнев, незадолго до этого пришедший на вершину власти, сделал этот день еще и выходным (до этого он был отмечен в календаре красным праздничным цветом), придав ему особый статус, наполнив глубоким смыслом, уважением к ветеранам, признанием их заслуг.

С тех пор наши воевавшие отцы в этот день стали собираться во дворе. Так продолжалось еще много лет, несмотря на то что со временем их становилось все меньше: кто-то уходил из жизни, потому что открывались старые раны, обострялись болезни, кто-то получал отдельную квартиру и уезжал в другой район Москвы.

Они никогда не договаривались заранее собраться к какому-то конкретному часу. Просто выходили из дома, прихватив с собой бутылку водки и самую простую закуску: соленые огурчики, сало, буханку черного хлеба, нарезанную толстыми ломтями. Рассаживались за столом в беседке, разливали по стаканам водку.

У каждого дома стоял накрытый стол по случаю праздника, но все равно всех тянуло в разбитый во дворе квадрат скверика с клумбой, только что распустившимися тюльпанами, беседками, столами для лотошников и любителей «забить в козла», серым бетонным кубом – навершием вентиляционной шахты бомбоубежища. (В те времена на случай новой, теперь уже атомной войны почти все новые жилые дома обязательно строились с бомбоубежищем). Люди понимали, что победа была общей. Одни ковали ее в тылу, другие воевали на фронте. И это чувство общей победы, преодоления всем миром страшной беды вело людей во двор. Не только ветеранов-фронтовиков, но и вообще всех желающих отметить праздник вместе.

Их тосты были короткими, как команда в бою. Они не растекались словами, не запутывались в них. В середине 60-х им было чуть за 40, и они далеко на всегда выходили во двор «при полном параде». Не потому что стеснялись, а скорее из скромности, из нежелания выделяться среди  других, таких же, как они, ветеранов. Прошедшие войну, познавшие цену жизни и смерти, они приобрели особую мудрость. Никогда не хвастались друг перед другом наградами, не сочиняли о себе каких-то особо геройских историй, да и просто не любили говорить о войне. Это мы, пацаны, их сыновья, норовили сочинить о своих отцах какую-нибудь героическую сказку и потом спорили до хрипоты, а то и до потасовки, доказывая, что его отец совершил больше подвигов.

Они чокались, если выпивали за победу, и не чокались, если за павших. Смачно выпивали, лихо опрокидывая в горло стакан водки, хрустели соленым огурцом. Потом доставали «Беломор» и, дунув в мундштук, постучав им по пачке, бросали в рот папиросу. Щурились от дыма и гоняли «беломорину» из одного угла рта в другой.

В эти минуты наши отцы были счастливы. Они были счастливы, что вернулись с войны живыми, что у них были семьи и росли дети, что они жили мирной жизнью, могли дышать, любоваться природой, выпивать с друзьями. Они никогда не жаловались на жизнь, не требовали для себя особых льгот, да и о каких льготах могла идти речь, если война прошла через все семьи? Не была исключением и наша семья. В ней тоже были потери как по отцовской, татарской линии, так и по материнской, русской.



Комментарии для элемента не найдены.

Читайте также


В Совете Федерации остается 30 свободных мест

В Совете Федерации остается 30 свободных мест

Дарья Гармоненко

Иван Родин

Сенаторами РФ могли бы стать или отставники, или представители СВО-элиты

0
822
Россияне хотят мгновенного трудоустройства

Россияне хотят мгновенного трудоустройства

Анастасия Башкатова

Несмотря на дефицит кадров, в стране до сих пор есть застойная безработица

0
962
Перед Россией маячит перспектива топливного дефицита

Перед Россией маячит перспектива топливного дефицита

Ольга Соловьева

Производство бензина в стране сократилось на 7–14%

0
1349
Обвиняемых в атаке на "Крокус" защищают несмотря на угрозы

Обвиняемых в атаке на "Крокус" защищают несмотря на угрозы

Екатерина Трифонова

Назначенные государством адвокаты попали под пропагандистскую раздачу

0
1083

Другие новости