Максим Артемьев Иосиф Бродский, «Лидо»: Команда в одном исподнем – бабники, онанюги – /загорает на палубе, поскольку они на юге. Лев Лосев, «Двенадцать коллегий»: /Я там узнал, что комсомол неистов, /Что что бы я им там ни плел, козел, /Из этих алкашей и онанистов /Со мной никто б в разведку не пошел.
На глазах нашего поколения произошел качественный сдвиг в словоупотреблении. Термин «онанист» более не используется в медицинской литературе и исчезает из повседневной речи. Ранее он означал некий порочный тип подростков (и людей постарше), склонных к постыдному занятию (вспомним слова Толстого об «ужасном грехе рукоблудия», за который он винил себя даже в старости, вспоминая детство, отрочество и юность).
Сегодня медициной онанизм (предпочтителен термин «мастурбация») уже не рассматривается как нечто опасное и вредное, а видится необходимым этапом в становлении взрослой половозрелой личности, а у половозрелой личности мастурбация представляется неотъемлемым и даже полезным компонентом сексуальной жизни.
Но если сенсационные исследования Кинзи по части сексологии, изменившие наши взгляды на сей предмет, прошли еще в 30–40-е годы прошлого столетия, то общественное сознание двигалось за ними, как всегда, медленно. Что уж говорить о жителях Советского Союза, где пуританское отношение к вопросам секса доминировало в официальной печати вплоть до конца 80-х. Но и в неформальном общении господствовали всевозможные домыслы и стереотипы чуть ли не викторианских времен.
Это нашло свое отражение в вышеприведенных цитатах. Стихи обоих поэтов звучат для уха современного читателя несколько «неполиткорректно» или архаично. Матросы на корабле – «онанюги» в силу естественного отсутствия женщин. Греховное пристрастие не может быть «ставимо им в вину лично», говоря ленинскими словами. Впрочем, Бродский тут не осуждает и не смеется над бедными румынами, а просто констатирует факт, да и к тому же через запятую называет их «бабниками», давая понять, что в нормальных условиях они парни – хоть куда.
Сложнее ситуация в стихотворении Лосева. Почему комсомольские вожаки – «онанисты»? В силу пуританских правил в их среде (описывается середина 50-х)? Закомплексованные ли они неумехи, которые топят в алкоголе свои страхи и нереализованные желания и которым поэт противопоставляет незакомплексованных свободных художников – предшественников будущих митьков? Дилемма «секс–алкоголь» характерна для многих обществ с ханжеской моралью. В той же викторианской Англии герои Киплинга, например, дружат с бутылочкой, но не с девочками.
В более позднее время комсомольский актив уже представляется (см. писания Юрия Полякова) как скопище развратников и бабников, в отношении которых употребление слова «онанисты» просто неуместно. Но тогда, полвека назад, в эпоху Семичастного и Павлова, вполне вероятно, что взаимная слежка и стукачество делали свое дело, и воинствующий ригоризм выражался не только в призывах к коммунистической нравственности с трибун и газетных передовиц, но и в личном поведении ноленс-воленс.
Слово «онанист» вышло из употребления как лишившееся смысла. В советском детстве с его амбивалентной моралью оно было одной из кличек, прилипания которой к себе должен был опасаться каждый, символом подростковых страхов. Помню, как ходили слухи, что учителя ведут записи в журналах, где отмечалось, кто онанист.
Ставшая крылатой фраза Иосифа Бродского из «Представления» – «между прочим, все мы дрочим» – первый шаг на пути к признанию неотразимости этой привычки, уже, наверное, не столь вредной, раз все ей подвластны.
