Усложнение политической системы

Кто придет на смену нынешнему президенту? Этот вопрос часто заслоняет размышления о том, какова вообще будет политическая система страны после 2007–2008 годов. Не столько о личностях, сколько о перспективах общественной и государственной эволюции России мы разговаривали с политологом Алексеем Юрьевичем Зудиным.

– Главный вопрос – о контурах политического порядка, который начнет формироваться после окончания электорального цикла.

– Давайте для начала отметим, что все, о чем пойдет речь, – лишь «рабочая гипотеза». Отправная точка здесь тривиальная. Она состоит в том, что президент уходит, причем сильный президент. Это создает интригу. Я бы добавил еще одну вещь. Уходит президент, который затеял глобальные реформы. Фактически не осталось ни одной области, где не была бы заявлена, разработана или запущена – иногда неудачно – та или иная реформа. В этой связи возникает вопрос: а может ли он вообще уйти? Чтобы эти реформы получили дальнейшее развитие, укоренились и стали необратимыми, ему необходимо остаться.

Итак, президент должен уйти и одновременно остаться. Эта парадоксальная предпосылка лежит в основе той конфигурации, которая может выстраиваться по итогам 2007–2008 годов. На первый взгляд это конфигурация невыполнимая. Но вероятность ее выполнения есть. Она расшифровывается практически так, что Путин уходит с поста президента, но остается в политике. Причем остается в системе власти.

– Тогда возникает ситуация двоевластия, всегда для России чреватая.

– Ситуация, в которой находится наша страна, в высшей степени нетривиальна. И для решения задач в рамках этой ситуации требуется нетривиальное решение. Какими могли бы быть решения – перед лицом конституционной нормы, согласно которой третий срок невозможен?

– Президент находит харизматическую фигуру в своем окружении, а сам уезжает на Рублевку.

– Тривиальное решение – просто сильный преемник либо просто свободная ротация власти – не подходит. Новый сильный президент будет поставлен перед искушением начать свой курс, но нынешний сам располагает слишком большой силой и затеял масштабные преобразования, большая часть которых остается на данный момент нереализованной или реализованной не до конца. Свободная ротация в условиях фрагментированности российских элит будет означать возврат в 90-е. Есть еще худшая, антиконституционная альтернатива – третий срок: лукашенизация, изоляция, внутреннее вырождение. Моноцентрический режим, который Путин создал, – это режим переходный. Он не может себя воспроизвести, не разрушившись, какой бы вариант мы ни взяли.

Что касается опасности двоевластия – эта перспектива снимается тем, что после 2007–2008 годов неизбежна деконцентрация режима, коль скоро нынешний режим переходный. Вопрос в том, в какой форме она будет происходить – в управляемой или в обвальной. Мы наблюдаем свидетельства того, что ее стараются уложить в управляемое русло, то есть ограничить ее правящей группой, не пустить ее дальше.

– Возникает ли в этой деконцентрации источник всякой жизни – конкуренция?

– Политическая конкуренция, скорее всего, останется ограниченной, но пространства для разномыслия и переговоров станет больше. У нас будет новый президент и экс-президент. Скорее всего, рядом с этими фигурами будет фигура премьера. Возможно, рядом с премьером будет значимая фигура силового вице-премьера. Система будет выстраиваться как система равновесий на разных уровнях. Свое равновесие между президентом и экс-президентом, свое равновесие между президентом и правительством, своя система равновесия внутри силового блока. Но у этой деконценрированной новой системы должно быть одно важное свойство. Она вся, как и прежде, будет замыкаться на Путина. То есть это будет система с неформальным центром власти. Он будет смещен. Здесь аналогия – Китай, но только аналогия, а не образец.

– В некотором смысле это модернизация моноцентрической системы, но подлинная модернизация должна происходить в обществе. Конкуренция идей, диалог будет куда-то распространяться? Возникнут какие-то партии, будут какие-то группы СМИ?

– Вопрос – как оценивать эту новую систему, да и прежнюю путинскую, с точки зрения модернизационных критериев. Чтобы ответить на него, нужно свежим взглядом посмотреть на систему 90-х. Политическая модернизация России началась где-то с 85-го года. В 90-е был сделан кардинальный прорыв. Происходил импорт институтов, но одновременно – их частичная деградация. С такой противоречивой судьбой политической модернизации в 90-е связаны и ее полярные оценки. Одни говорят, что 90-е – это эпоха демократии, делая акцент на импорте институтов, другие – делая акцент на деформации этих институтов по мере их вживления, – что это олигархическая система. Имеется в виду, например, авторитарная адаптация институтов выборов или переход ведущих СМИ под контроль узких групп интересов. Деформация новых институтов началась не в Кремле, ее начали при Ельцине российские губернаторы, которые стали устраивать на местах собственные губернаторские партии власти и брать под контроль местную прессу. Москва здесь яркий пример. Политика свелась к межэлитному взаимодействию. При том что официально она осуществлялась в рамках современной демократической системы, которая предполагает институционализированное, но все-таки массовое участие. Из этой политики была исключена основная часть российских граждан.

Режим, созданный в 90-е, – это режим гибридный. Там присутствовали как демократические институты, так и институты и практики, унаследованные от советского прошлого. Эти унаследованные институты и практики заявляли о себе через социальную и политическую безответственность элит, авторитарную адаптацию демократических институтов, через тот факт, что политика свелась к внутриэлитной конкуренции.

Изоляция от социального большинства сделала гибридный режим 90-х политически слабым, и чем дальше, тем больше он разрушал конструкцию, которую призван был интегрировать, – российское государство. Главным вопросом после 98-го года был не вопрос, куда идет Россия, а сохранится ли Россия. Начался закономерный распад системы, которая сложилась в 90-е. Было два направления трансформации – превращение в конфедерацию и парламентский режим. Для России с учетом нерешенных внутренних проблем, фрагментации элит, отсутствия ценностного консенсуса, наконец – внешних вызовов и давлений это означало путь к политической дезинтеграции. Как ответ на это и появился фактор Путина. Придя к власти, Путин восстановил прямые связи между институтом президентской власти и большинством общества. Благодаря этому стало возможно все остальное.

– А в новой системе не хватает вертикальной мобильности и борьбы идей, конкуренции, чтобы яркие личности, лидеры поднимались наверх. Может в будущем здесь что-то поменяться?

– Наверху появятся диалог, переговоры.

– Но это та же внутриэлитная политика, что и в 90-е годы. А как со всей страной быть?

– Снова неизбежны сравнения с 90-ми. Граждане в 90-е годы элитам были не нужны. Это была помеха. А режим, который опирается на поддержку большинства, для которого поддержка большинства – единственный ресурс, не может себе позволить плевать на граждан. Он просто приговорен к тому, чтобы постоянно прислушиваться к социальному большинству. Это первое. Второе. Задачу восстановления субъектности, восстановления государства, которая решается, можно переформулировать. Нужно создать такую Россию, которая будет способна меняться, развиваться, не разваливаясь. Для этого необходимо создать в обществе и в элитах ценностный консенсус. Провести консолидацию ценностей. Разумеется, если консолидация будет проходить в отсутствие диалога, это будет консолидация на бумаге.

– Не это ли мы сейчас наблюдаем?

– Трудно сказать. Проблема в том, что мы вынуждены оценивать мерками электоральных циклов работу, которая является исторической по масштабам и глубине. Я согласен с принципиальной ролью диалога, с его центральным местом в этом процессе. Если исчезнет диалог, процесс девальвируется.

– Эта опасность есть.

– Я рискну предложить прогноз. Важнейшая функция президента, который уйдет и останется, будет функция постоянного слушания общества. Конечно, не только эта – иначе он потеряет возможность влиять на властные рычаги.

– Он может влиять на властные рычаги только неформально. Мы опять придаем большее значение неформальным рычагам, чем формальным. Я в этом вижу демодернизацию.

– Деинституционализация. Это верно. Важнейший вызов, перед которым стоит страна, – создание устойчивых формальных политических институтов. Система, которая будет создана, будет действовать поверх этой структуры. В этом смысле утверждение нового режима будет сопровождаться деинституционализацией.

– Это, я полагаю, плохо.

– Все зависит от масштаба оценки. Замещение институтов, импортированных и отчасти деградировавших в процессе вращивания в российскую практику, может иметь и позитивные характеристики. Или это неизбежный этап в выправлении, адаптации этих институтов к российской реальности, к российским вызовам.

– В любом случае влияние Путина должно осуществляться в будущем через какие-то институты – партийные, парламентские.

– Мы не можем сейчас точно назвать место, которое займет уходящий президент. Мы можем только попробовать сформулировать условия, которым оно должно удовлетворять. Первое условие. Каждый из элементов этой системы должен быть связан друг с другом не напрямую, а через фигуру экс-президента. Только так, оставаясь формально вне системы принятия решений, президент сохранит возможность входа на каждый ключевой участок. Второе. Для того чтобы сохранить политическую силу и общественную поддержку, президент должен сохранить институциональную возможность связи с обществом. То есть та совокупность позиций, которую он займет, должна включать публично-политическую составляющую.

– С первым непонятно. Как части системы, прописанные в Конституции, могут взаимодействовать через одного человека, в Конституции «не прописанного»?

– Представим систему, которая состоит из следующих элементов. Умеренно-либеральный президент и умеренно-дирижистское правительство. При этом у нового президента и нового главы правительства есть опыт конфликтных отношений. Возникновение между ними прочной связки невозможно. Точно так же выстраивается взаимодействие на всех остальных участках. Внутри силового блока и внутри правительства, законодательная – исполнительная власть: взаимодействовать должны люди, которые находятся в конкурентных отношениях. Чтобы всем им работать, нужен Путин. Возможно, это слишком сложная система, и она окажется нежизнеспособной. Но модель, при которой президент уходит, но остается, если быть последовательным, рождает деконцентрацию, а конкретное воплощение деконцентрации – такая система принятия решений и конфигурация игроков. По крайней мере, один из ее вариантов.

– Вроде бы система эта может привести к возникновению почвы для конкуренции хотя бы идей.

– Первоначально я исходил из того, что взят курс на формирование доминантной партии. По образцу скорее Мексики. Но доминантной партии в классическом смысле явно не будет. Потому что если сейчас создается доминантная партия и она получает то, что ей нужно – то есть партийное правительство, – то зачем ей экс-президент? И вообще президент? Мы тогда получим 80-е, брежневскую эпоху. С перспективой того, что все это через пять лет со страшным треском лопнет. Со всеми вытекающими последствиями.

Нынешние элиты переходные по определению, и естественно, что они хотят в полной мере пользоваться преимуществами своего положения. Страна стоит перед очень серьезными вызовами, связанными с развитием, с необходимостью перемен, встраивания в современный мир не какой-то своей частью, как это было в 90-е – встроилась только элита и связанный с нею немногочисленный новый средний класс, – а целиком. Это стремление воспользоваться преимуществами противоречит необходимости перемен. Именно поэтому отдать все нынешним элитам – значит вернуть страну в брежневское состояние. Но вот еще одна проблема. У нас есть только такие элиты, нынешние элиты безальтернативны. Их можно постепенно менять, но от опоры на них никуда не денешься. Отсюда и неклассический формат доминантной партии. Опорная партия пользуется поддержкой большей части общества. Как эта поддержка создается – второй вопрос. Но это не единственная партия, и в этом принципиальное значение появления «Справедливой России». Это первое. И второе – этой партии полностью не отдается исполнительная власть. Здесь совпадают эгоистические интересы нынешней правящей группы, прежде всего Путина, и стратегические интересы развития страны.

Современный российский политический режим, а также режим, который будет формироваться по итогам выборов 2007–2008 годов, сложно оценивать исходя из модернизационных критериев. Одновременно это и шаг назад, и шаг вперед. Для будущего режима шаг назад – деинституционализация, а шаг вперед – деконцентрация. Шаг назад, который сделан при Путине, – ограничения политической конкуренции. А шаг вперед – то, что единственным легальным и легитимным актором этой конкуренции стали партии. Что вообще политическая система стала опираться на большинство. Прошлая система была призвана максимально ослабить единственную сильную дееспособную политическую партию, коммунистическую. Но такая система предполагает резко сниженный реальный статус политических партий. Сейчас политические партии – монополисты избирательного процесса, и это правильно, это везде так. Это реальная реформа, шаг в сторону модернизации. Превращение их в ответственную политическую силу – расширение влияния на правительство и выстраивание относительно устойчивых и двусторонних связей с избирателями – это следующий шаг. Он займет достаточное количество времени, потому что быстро такие вещи не делаются. Новый режим сохранит двойственность. Это будет опять смесь модернизации и традиционализма. Так будет продолжаться, пока в нашей стране не произойдет ценностной консолидации, пока все игроки не согласятся относительно некой общей системы координат, в рамках которой они будут между собой конкурировать. Если этого не произойдет, значит, российской модернизации не будет. Но не хочется быть пессимистом.