Ольга Рычкова
|
|
Задушевный пушкинский друг, храбрый офицер, «басманный философ» Петр Чаадаев. Шандор Козина. Портрет П.Я. Чаадаева. 1840-е гг. Государственный исторический музей
|
Но 225-летие Петра Яковлевича Чаадаева (1794–1856), которое случится 7 июня, – тоже вполне александросергеевическая тема. «Друг Пушкина, любимый, задушевный…» – писал о Чаадаеве поэт Федор Глинка. Если резюмировать школьные знания о Петре Яковлевиче, полученные путем небольшого соцопроса, то, во-первых, это пушкинское стихотворение «К Чаадаеву», а во-вторых, тема чаадаевского сумасшествия. То ли он и вправду был не в себе, то ли его власти таковым объявили – тут показания соцопрошенных несколько расходятся. Зато стихотворение многие помнят наизусть. По крайней мере начало:
Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний
туман…
И конец:
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного
счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
Душить прекрасные порывы умели во все времена. И не только в России. Но в случае Чаадаева именно так и происходило. Горе от ума – его случай (кстати, его считают одним из прототипов Чацкого).
Баловнем судьбы его не назовешь. Да, родился в дворянской, причем состоятельной, семье офицера Якова Петровича Чаадаева – автора анонимно изданной сатирической комедии об одном нижегородском чиновнике «Дон Педро Прокодуранте, или Наказанный бездельник. С гишпанского на российский язык переведена в Нижнем Новгороде» – и Натальи Михайловны – дочери историка Щербатова. Но уже в три года остался круглым сиротой и вместе с братом Михаилом воспитывался в семье своей тети, княжны Анны Михайловны Щербатовой. Много читал, рано увлекся науками, с 1807 года посещал лекции в Московском университете, в 1808-м стал студентом и проучился до 1811-го. Изучал право, философию, интересовался математикой. С 1812 года братья Чаадаевы – лейб-прапорщики Семеновского полка, позднее Петр перешел в Ахтырский гусарский полк. Прошел всю Отечественную войну 1812 года: Бородино, Тарутино, Малоярославец, Лейпциг, сражение под Кульмом, взятие Парижа… Как «храбрый обстрелянный офицер, испытанный в трех исполинских походах» (так писал о Чаадаеве биограф и дальний родственник Михаил Жихарев) награжден орденом Святой Анны и прусским Кульмским крестом.
После войны продолжил службу в гусарском полку в Царском Селе, где и познакомился с юным Пушкиным. Произошло это в 1816 году в доме историка Карамзина. «Любви, надежды, тихой славы…» – первое, но не единственное «чаадаевское» стихотворение Александра Сергеевича. Были еще «В стране, где я забыл тревоги прежних лет…» («В стране, где я забыл тревоги прежних лет,/ Где прах Овидиев пустынный мой сосед,/ Где слава для меня предмет заботы малой,/ Тебя недостает душе моей усталой…») и «К чему холодные сомненья?..»:
К чему холодные сомненья?
Я верю: здесь был грозный
храм,
Где крови жаждущим богам
Дымились
жертвоприношенья;
Здесь успокоена была
Вражда свирепой Эвмениды:
Здесь провозвестница Тавриды
На брата руку занесла;
На сих развалинах свершилось
Святое дружбы торжество,
И душ великих божество
Своим созданьем возгордилось.
..........................
Чедаев, помнишь ли былое?
Давно ль с восторгом молодым
Я мыслил имя роковое
Предать развалинам иным?
Но в сердце, бурями
смиренном,
Теперь и лень и тишина,
И, в умиленье вдохновенном,
На камне, дружбой
освященном,
Пишу я наши имена.
«И на обломках самовластья/ Напишут наши имена» – 1818 год. «На камне, дружбой освященном,/ Пишу я наши имена», – 1824-й (кстати, Петр по-древнегречески – камень). За шесть лет между этими датами Петр Яковлевич оставил военную службу, вступил в Северное общество декабристов, пережил первый духовный религиозный кризис, в тщетной надежде поправить пошатнувшееся здоровье путешествовал по Европе, думая, что уехал из России навсегда. Но состояние только ухудшалось, в 1826-м пришлось вернуться на родину. На границе Чаадаева арестовали по делу декабристов. Свою причастность он отрицал, а впоследствии вообще считал, что «их (декабристов. – О.Р.) порыв отодвинул нацию на полвека назад».
Живя уединенно, под тайным полицейским надзором, то в Москве на Новой Басманной (отсюда прозвище «басманный философ»), то в Дмитровском уезде, в 1828–1830 годах создал главное произведение – «Философические письма», сыгравшее роковую роль в его судьбе. После публикации первого (всего их восемь) письма в журнале «Телескоп» в 1836 году (до этого они, выражаясь современным языком, распространялись в самиздате) император Николай I впал в ярость: «Прочитав статью, нахожу, что содержание оной смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного: это мы узнаем непременно, но не извинительны ни редактор журнала, ни цензор. Велите сейчас журнал запретить, обоих виновных отрешить от должности и вытребовать сюда к ответу».
Оснований для монаршего гнева было, в общем-то, предостаточно. В том самом, первом, философическом письме было, например, сказано: «Массы подчиняются известным силам, стоящим у вершин общества. Непосредственно они не размышляют. Среди них имеется известное число мыслителей, которые за них думают, которые дают толчок коллективному сознанию нации и приводят ее в движение. Незначительное меньшинство мыслит, остальная часть чувствует, в итоге же получается общее движение. Это справедливо для всех народов земли; исключение составляют только некоторые одичавшие расы, которые сохранили из человеческой природы один только внешний облик. Первобытные народы Европы, кельты, скандинавы, германцы, имели своих друидов, своих скальдов, своих бардов, которые на свой лад были сильными мыслителями. Взгляните на народы северной Америки, которых искореняет с таким усердием материальная цивилизация Соединенных Штатов: среди них имеются люди, удивительные по глубине. А теперь я вас спрошу: где наши мудрецы, где наши мыслители? Кто из нас когда-либо думал, кто за нас думает теперь?
А между тем, раскинувшись между двух великих делений мира, между Востоком и Западом, опираясь одним локтем на Китай, другим на Германию, мы должны бы были сочетать в себе два великих начала духовной природы – воображение и разум, и объединить в нашей цивилизации историю всего земного шара. Не эту роль предоставило нам провидение. Напротив, оно как будто совсем не занималось нашей судьбой. Отказывая нам в своем благодетельном воздействии на человеческий разум, оно предоставило нас всецело самим себе, не пожелало ни в чем вмешиваться в наши дела, не пожелало ничему нас научить. Опыт времен для нас не существует. Века и поколения протекли для нас бесплодно. Глядя на нас, можно сказать, что по отношению к нам всеобщий закон человечества сведен на нет. Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, мы ни в чем не содействовали движению вперед человеческого разума, а все, что досталось нам от этого движения, мы исказили. Начиная с самых первых мгновений нашего социального существования, от нас не вышло ничего пригодного для общего блага людей, ни одна полезная мысль не дала ростка на бесплодной почве нашей родины, ни одна великая истина не была выдвинута из нашей среды; мы не дали себе труда ничего создать в области воображения и из того, что создано воображением других, мы заимствовали одну лишь обманчивую внешность и бесполезную роскошь».
Чаадаевские идеи о поисках национальной идентичности и попытках реализовать утопию привели к оформлению двух философских направлений – западников и славянофилов (сам Петр Яковлевич, разумеется, относился к первым). А автор был официально объявлен сумасшедшим. Домашний арест и постоянный медицинский надзор продлились год, после чего Чаадаеву разрешили жить «нормальной» жизнью с условием ничего не писать.
Но всякое действие рождает противодействие: в 1837-м появилась «Апология сумасшедшего». Проявив несвойственное «сумасшедшему» благоразумие, автор не пытался публиковать ее при жизни. «Апология» вышла в свет в 1862-м, а русский перевод (как и в случае с письмами, оригинал написан на французском) – уже в начале ХХ века. Отвечая на обвинения в антипатриотизме, Чаадаев утверждал: «Есть разные способы любить свое отечество; например, самоед, любящий свои родные снега, которые сделали его близоруким, закоптелую юрту, где он, скорчившись, проводит половину своей жизни, и прогорклый олений жир, заражающий вокруг него воздух зловонием, любит свою страну, конечно, иначе, нежели английский гражданин, гордый учреждениями и высокой цивилизацией своего славного острова; и без сомнения, было бы прискорбно для нас, если бы нам все еще приходилось любить места, где мы родились, на манер самоедов. Прекрасная вещь – любовь к отечеству, но есть еще нечто более прекрасное – это любовь к истине. Любовь к отечеству рождает героев, любовь к истине создает мудрецов, благодетелей человечества. Любовь к родине разделяет народы, питает национальную ненависть и подчас одевает землю в траур; любовь к истине распространяет свет знания, создает духовные наслаждения, приближает людей к Божеству. Не через родину, а через истину ведет путь на небо. Правда, мы, русские, всегда мало интересовались тем, что – истина и что – ложь, поэтому нельзя и сердиться на общество, если несколько язвительная филиппика против его немощей задела его за живое».
Пушкин, восхищаясь Чаадаевым-мыслителем, не во всем соглашался со старшим другом: «Что касается нашего исторического ничтожества, то я положительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные войны – ведь это та же жизнь кипучей отваги и бесцельной и недозрелой деятельности, которая характеризует молодость всех народов. Вторжение татар есть печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ход к единству (к Русскому единству, конечно), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и окончившаяся в Ипатьевском монастыре, – как, неужели это не история, а только бледный, полузабытый сон? А Петр Великий, который один – целая всемирная история? А Екатерина II, поместившая Россию на порог Европы? А Александр, который привел нас в Париж? И (положа руку на сердце) разве вы не находите чего-то величественного в настоящем положении России, чего-то такого, что должно поразить будущего историка? Думаете ли вы, что он поставит нас вне Европы?»
И еще на тему Александра Сергеевича. Сегодня в Крыму открывается Международный литературный фестиваль имени Пушкина – читайте о нем в следующем номере «НГ-EL».
комментарии(0)