Да что ты знаешь о Пушкине!

Совершишь преступление – получишь писательский талант, а иначе никак. Федор Бронников. Сцена убийства. 1859. Вольский краеведческий музей, Саратовская обл.

Я, Сергей Евдокимов, о том хочу рассказать, о чем давно знаю, но все откладывал на потом. И приходили ко мне в моих снах боги, и приходили духи, и приходили люди и даже звери, и говорили они, что дело есть. Но я о деле и слышать не хотел, и всем им отвечал: «Потом как-нибудь».

И прошло десять лет, и прошло еще десять лет, а я от дела все отлынивал, закрывался от него стихами и рассказами и ничего слышать о деле не желал. Но вот совсем недавно во сне пришла ко мне еще тридцать лет назад из-за неразделенной любви покончившая с собой моя двоюродная сестра, и она сказала: «Сергей, боги меня попросили с тобой поговорить. Желают они и твою версию об устройстве мира услышать, так как скольким людям они ни рассказывали одно и то же – потом все рассказчики по-разному это пересказывают. Еще твою версию боги не слышали. Помоги мне – расскажи о том, что знаешь, и боги простят меня».

И я не смог отказать своей бедной сестре, зарыдал и сдался, и вот что сквозь слезы решил поведать.

Началось это в 86-м году, потому что в тот год решил я стать великим писателем. Но не было у меня для писательства ничего, кроме букв алфавита, которые еще со школы я знал. И нарезал я из бумаги 33 небольших квадратика, и на каждом квадрате написал по букве, и разложил получившийся алфавит вокруг себя, и думал так: «Вот я буквы русского алфавита вокруг себя разложил и теперь буду считать, что я великий писатель, потому что эти буквы изначально в себе все гениальные романы и стихи содержат».

Но вдруг вижу, что разложенные мной буквы в фигурки человеческие превратились – и фигурки окружили меня и начали надо мной смеяться и меня ругать. И говорили они так:

– Посмотрите на него – вот он, корыстный и самолюбивый человек, даже дымится весь от желания стать великим! Но он еще не знает – чтобы получить писательский талант, надо преступление совершить.

– Неправда! – с нескрываемым возмущением им в ответ закричал я. – Не мог, к примеру, Пушкин преступление совершить. Великие личности наподобие Пушкина – это добрые, бескорыстные и великодушные яблони, дающие нам, простым смертным, яблоки истины, которые хоть и падают на нас, но не убивают, а вместо синяков рождают от себя плоды жизнеутверждающие.

Фигурки в ответ захохотали и меня передразнили:

– Плоды жизнеутверждающие! Да как так не мог Пушкин убить человека, да он в Дантеса стрелял. Еще как мог –  убил человека! А мы когда увидели, что он по-настоящему низкий человек, так сразу же талант ему дали. Дали ему писательский жезл, который походил на розовый пирог неправильной формы. Вот совершишь преступление, убьешь человека – и мы тебе тоже писательский талант дадим, а иначе никак не получится.

– Неправда! – вновь закричал я. – Таланты даются за заслуги, за добрые дела, а не за убийства. Пушкин был очень добрым и хорошим человеком.

Фигурки захохотали еще сильнее:

– Пушкин? Да что ты знаешь о Пушкине? А мы-то его хорошо помним. Так знай: чтобы получить от нас писательский жезл, Пушкин камнем по голове убил свою няньку Арину Родионовну за то, что она ему еще одну сказку на сон грядущий не рассказала. А мы же после этого увидели, что он по-настоящему низкий, злой, самолюбивый и бесстрашный человек, настоящий преступник и кровавый человек дела – и решили дать ему писательский талант.

Я же, чуть не плача, сказал фигуркам:

– Но если убить человека, то в следующей жизни за такое преступление отвечать придется, а я не хочу.

– А ты что, веришь в перерождения? – удивленно спросили фигурки. – Да как ты можешь так думать! Нет и не может быть никаких перерождений, все очень просто: человек родился, прожил жизнь, а затем навсегда определяется в положенное ему место. Человеческий образ – не рубашка, которую душа время от времени меняет. Человеческий образ – это то, что однажды было дано душе Господом, а второй раз давать ей похожий образ нет никакого смысла – цветок раскрылся в сосуде человеческого тела и показал себя, и незачем цветку кувшин менять – от этого его суть не изменится. Впрочем, если веришь в перерождения, то тогда дело упрощается. Дело в том, что ты уже совершил убийство в своей прошлой жизни. Ты тогда был белогвардейцем и расстрелял рабочего. Поэтому можно тебе смело вручать писательский талант.

– Правда! – обрадовался я перспективе получить жезл. – То-то я думаю, почему живу в России, да еще и в Томске. А это же и есть моя расплата за совершенные в прошлой жизни злодеяния.

Фигурки вновь рассмеялись и ответили:

– Рыбе надоело в болоте жить, хочет она в море перебраться, да убитый рабочий ее не пускает – держит рыбу за хвост, а сам камнем на дне лежит. Но мы можем, оживив на мгновение рабочего, его мертвую руку разжать, а ты в тот же миг из его объятий выскочишь и наконец-то сможешь, в птицу превратившись, на юг на море улететь.

– А кто же вы тогда будете, раз можете такие дела творить-выстраивать?

– Мы духи. Мы те буквы, которые собой слова заклинаний и молитв составляют. И заклинаем тебя – не поспи трое суток. Так надо. Иногда полезно не поспать, с нашей луною пообщаться. С нашей луною – от кадушки крышкою злою. А напоследок еще раз, последний, тебя спросим: значит, ты категорически не желаешь быть каким-нибудь бесталанным сантехником Васей?

– Нет, не желаю: здесь даже и обсуждать нечего и вопроса такого быть не может!

– Хорошо, – сказали духи. – Пусть будет по-твоему.

И духи исчезли, а ночь пришла. И как только я начинал дремать, так сразу же слышал раздававшиеся со всех сторон страшные стуки. И как только я пробуждался, то все тут же стихало. И так я трое суток не спал, страдал; а на четвертые сутки как убитый уснул: и ничего не слышал и не видел в этом мире, но зато очень хорошо в тот момент начал видеть и слышать в ином мире, в мире снов.

И видел я там мертвых, которые сидели в большом помещении, похожем на зал ожидания железнодорожного вокзала. И ждали они решения своей участи, и было их очень много, а поезд решения все не прибывал. И у мертвых был вид до крайности измученный, словно они уже несколько дней не спали, не ели и не пили. И жаловаться им было некому, и, увидев меня, начали они мне жаловаться и рассказывать о том, как здесь страдают.

И одежды их были пыльные и паутиной покрытые, они рыдали и говорили мне: «Сергей, раз ты писатель, то напиши о нас, бедных; может, Господь прочитает твое письмо и поможет нам».

И мертвые обступили меня и начали совать в карманы моего пиджака свернутые записки с жалобами и просьбами. Да только я те просьбы не брал, потому что были они очень тяжелы, и записки их тут же выбрасывал, и отбивался от мертвецов как мог, а они кричали: «Страдаем, страдаем!» – и надвигались на меня со всех сторон, словно хотели меня раздавить и капли живой крови из моего тела выдавить.

И надвигались мертвецы, и просили помочь им, и просили крови живой, словно вина, дать им испить. И просили они от моего тела отщипнуть плоти, словно кусок от хлеба или от оладьи.

И уже вплотную придвинулись ко мне мертвецы, и даже за мой пиджак крепко уцепились, как вдруг, словно страшный гром, голос раздался. И сказал голос: «Отойдите от него, это вам не Христос. Надо было вам при жизни церковь посещать и причащаться к вину крови Христовой и к хлебу тела его, тогда бы вы сейчас не мучились, а были бы сыты и не испытывали жажды. Вы, вновь преставившиеся, чем недовольны? Сидите тихо и спокойно дожидайтесь своей участи. А то если уже сейчас вам невмоготу и вы страдаете, так что будет с вами потом, когда отправитесь в мир настоящих страданий? Надо было при жизни вам причащаться и запастись от тех причащений вином и хлебом Христовым, тогда сейчас были бы сыты и не испытывали жажды».

И посмотрел я в том направлении, откуда голос был, и увидел большое рогатое существо, которое походило на вертикально стоящего огромного железного жука или даже на печку-буржуйку: и жаром от него веяло, и сам он был как печная плита, докрасна раскален. И существо сказало, обращаясь ко мне: «Подойди и прижмись к моей груди».

Но я подумал, что получу сильные ожоги, даже расплавлюсь и сварюсь заживо, если прижмусь к этому жуку: и мне стало страшно и больше не хотелось писательского жезла, а желал я только одного – проснуться.

 Томск