0
9928
Газета Печатная версия

27.05.2020 20:30:00

Штольцы и Дидерицы

Немцы как главные антиподы русских

Михаил Лазарев

Об авторе: Михаил Иванович Лазарев – эссеист, основатель образовательных проектов.

Тэги: немцы, русские, литература, философия, психология, карл маркс, ментальность


немцы, русские, литература, философия, психология, карл маркс, ментальность Русские и немцы кардинально противоположны и при этом невероятно близки... Лео Путц. Утро. 1915. Частная коллекция

А знатная утка с красным лоскутком на лапке сказала:

– Славные у тебя детки! Все очень, очень милы, кроме одного, пожалуй… Бедняга не удался! Хорошо бы его переделать.

Ганс Христиан Андерсен. Гадкий утенок

Русская литература XIX и первой трети XX века полна немцами. Это и главные герои – сумасшедший Германн, карикатурный Пекторалис, деловой Штольц. И проходные – к примеру, чуть ли не все доктора. У нас трудно найти знаменитое произведение без явного «немца» или персонажа с подчеркнуто немецкой фамилией. Их поведение удивительно соответствует неожиданно готовому у читателя стереотипу. А как могло быть иначе?

Толстой придумал фамилию Берг своему герою, Булгаков дал имя Тальбергу из «Белой гвардии». Встречаешь в «Даме с собачкой» фамилию Дидериц, ждешь характеристики, и вот: жена определяет – он лакей. Ну конечно! Такая характеристика уже подготовлена рассуждениями князя Болконского о смене Барклая на Суворова: «Ну, у отца твоего немец-лакей, и он прекрасный лакей и пускай он служит». И его заключением, что в опасности нужен «свой, родной человек», может быть, и недостаточно умелый.

Вспомните пушкинское «Как уст румяных без улыбки, без грамматической ошибки я русской речи не люблю» – это умонастроение открытости. Правила нужны для того, чтобы проявлять вкус в умелом их нарушении. Русские писатели-дворяне расчетливость презирали, а немец в их картине мира служил контрастом для безалаберности русских героев и самой русской жизни. У Стивы Облонского часовщик-немец заводит часы, и князь ожидаемо ерничает, что «немец сам был заведен на всю жизнь, чтобы заводить часы». Андрюша Гринев отмечает «строгую немецкую экономию» за обедом у начальника оренбургской крепости, про которого, как и про Германна, можно сказать: «Он расчетлив, вот и все!»

Антиподы Облонский и Левин сходятся в ироничном отношении к немецкому виду рационализма, потому что такова позиция автора «Анны Карениной» – здесь разница лишь в том, что один смеется над часовщиком, другой над немцем-бухгалтером, высчитавшим убыток хозяйства в три тысячи с точностью в четверть копейки. Пекторалис доказывает себе неправильность русской жизни, даже ее невозможность, и умирает от своего упрямства. Штольц пытается наставить Обломова на правильный путь. Германн страстно хочет выиграть и теряет самое ценное – разум.

Не складывалось что-то у немецкой логики в русской общественной жизни. Напротив, на административной, государственной службе немцы были вполне успешны и ценимы. Какому топ-менеджеру от императора до помещика не захочется добавить в свою систему немецкости? Вот писатели-дворяне и мстили где могли за этот успех, то есть на страницах сочинений.

Парадоксальный результат Второй мировой войны в том, что как-либо подчеркивать в герое национальное и даже немецкое стало невозможным. И тем самым немец в русской литературе стал завершенным, готовым к изучению и интересным предметом, по которому мы нынче имеем сотни статей и десятки диссертаций. Но представляется, что один аспект все-таки проработан недостаточно. А он, возможно, важен и практически.

Подсказывает постановку вопроса Лев Толстой в эпилоге к «Войне и миру»: «Чем дальше назад мы переносим в истории предмет наблюдения, тем сомнительнее становится свобода людей, производивших события, и тем очевиднее закон необходимости» (см. статью «Причины мира и войны» в «НГ-EL» от 20.04.20). Когда мы говорим про древних греков и персов, мы видим в их отношениях взаимообогащение и противостояние двух культур, причем культуры выступают как некие самостоятельные сущности. Но почему-то в реакции наших писателей на немцев видим только чисто литературные стороны. Возможно, пора и столь единодушное неприятие немецкости в нашей словесности понимать как общий отклик общества/культуры на внешнее воздействие? Как первоначальный иммунный ответ организма?

Две разные культуры приближались к великому столкновению XX века. И наиболее чувствительная часть общества это уловила. Через некоторое время уже непредвзятый, не втянутый в современность исследователь увидит, что Россия не принимается Западом при любом ее политическом устройстве – монархическом, социалистическом, капиталистическом. Разнит нас с Западом что-то более глубокое, некое «несходство характеров», не позволяющее жить в ладу на общей площади.

А как немцы относились к русским? Как целая нация пришла к идее войны на уничтожение «низших» народов? Вот что пишет еще в 1873 году мыслитель, революционер-анархист Бакунин: «Мы думаем, что мало русских, которые не знали бы, до какой степени немцы, все немцы, а главным образом немецкие буржуазы, и под их влиянием (увы!) и сам немецкий народ ненавидят Россию. Они ненавидят и ненавидели французов, но эта ненависть ничто в сравнении с тою, которую они питают против России. Эта ненависть составляет одну из сильнейших национальных немецких страстей».

Бакунин – русский, хотя и прожил почти всю жизнь в Европе. А сами немцы? Отношение германофила Карла Маркса хорошо известно: русские – контрреволюционная нация и ей не место на авансцене истории.

Философы часто в своих прогнозах ошибаются. Но вот роман. Молодой немец приезжает повидать своего брата в санаторий. Там у него развивается чувство к русской женщине. Автор так представляет своего главного героя: он «был рассудителен и потому лишен всякого личного высокомерия; но высокомерие более общего и глубинного порядка было буквально написано у него на лбу и в несколько сонливых глазах, и от него веяло чувством такого превосходства, которое он, наблюдая за мадам Шоша и ее манерами, не мог, да и не желал отбросить». Вот еще о нем и его брате в эпизоде в конторке курорта: «Они молчали и держались строго и скромно, даже подобострастно, как и подобает молодым немцам, которые привыкли переносить свое уважение к чиновнику и канцелярии на каждую служебную комнату и каждую конторскую чернильницу». Чувство героя начинается с высокомерного осуждения «варварских» манер русской, затем идет внутренняя борьба: «Ганс Касторп видел в своем тайном влечении к столь небрежной представительнице особой общины здесь наверху просто каникулярный эпизод, который перед «трибуналом разума» и его собственной благоразумной совести не мог притязать на признание», и наконец Ганс экзальтированно признается в любви: «Я всегда любил тебя, ведь ты – это «Ты», которого ищешь всю жизнь, моя мечта, моя судьба, моя смерть, мое вечное желание». И вот что слышит в ответ. «Брось, брось! – сказала она. – Что, если бы тебя видели твои наставники…»

19-12-2350.jpg
Разные ментальности вгрызаются друг в друга,
 стремясь подмять под себя. Вильям Бугро.
Данте и Вергилий в Аду.
1850. Галерея д’Орсе, Париж
Как точно. Больше всего боится благовоспитанный немец осуждения старших. Автор явно противопоставляет свободную безалаберность в поведении представителей русской общины санатория и немецкое напряженное следование правилам поведения. Вот герой встречает группу незнакомых молодых людей на прогулке (немцев) и первое, что замечает с явным осуждением, – «они были без пальто и даже без тростей». И все это не Лесков придумал про немцев, это роман немецкого писателя Томаса Манна, лауреата Нобелевской премии «Волшебная гора» (1924).

Представьте – через несколько лет после школы вы, бывший круглый отличник, пример всем сверстникам, любимец наставников, встретили одноклассника, того, с задней парты, не самого послушного, пропускавшего скучные уроки, учившегося то на пятерки, то на тройки, увлекавшегося то одним, то другим, и вот теперь он – успешный ученый (или известный телеведущий, путешественник)… Какой вопрос завертится у вас в голове? Что-нибудь вроде: «Так что, так можно было?» Грустный вопрос. А он? Он что, знал, что можно? Нет. Он и не думал о том, что можно, а что нет, – он пробовал делать то, что было интересно. И шевельнется желание доказать ему, что его научные заслуги мало чего стоят, и напомнить ему что-то нелестное из детства…

Россия в начале XX века была задворками индустриальной Европы, к тому же из-за революции и Гражданской войны «очевидно» потерявшая всякие шансы на успех. И вот проходит по историческим меркам мгновение, и эта «деревня» делает скачок в науке, в образовании. Россия вдруг – не только балет, музыка, театр, но наука и вооружение, а затем и космос. Это области, куда, казалось бы, вход открыт только высокоупорядоченным народам.

Ганс Касторп – немец, обнаруживший, что можно жить не по орднунгу и быть счастливым. Его эго оскорблено: разве, как обещали Лютер и Кальвин, правильный путь не единственный, неужели могут быть и другие правильные?

Если он не погибнет в Первой мировой, то пойдет на фронт Второй мировой все с той же целью – доказать, что есть единственно верная логика жизни и она неумолима, и Запад ее понял и должен наказать тех, кто еще в этом не убежден. Как часто и сейчас из уст западных политиков, выпускников реформатских школ, слышны именно эти слова – «Россию нужно наказать», «ей будет больно». Они – жертвы «черной педагогики», задача которой воспитать послушность. Эта «послушность состоит в том, что дети: 1) охотно делают то, что им приказано; 2) охотно не делают того, что им запрещено; 3) бывают довольны распоряжениями, которые делаются по отношению к ним» (из книги немецкого психиатра Кристиане Бассиюне «Воспитание народоубийц» о психологических корнях фашизма). Если я сам был послушным, то, конечно, мне захочется наказать всех, кто посмел вести себя свободно.

Психологи выделили потребность в завершенности как независимый параметр личности и даже научились сравнивать по нему представителей разных культур. На этой шкале средние американец и китаец расположены вблизи разных полюсов (см. «Психология культуры» Луиджи Анолли). Потребность в завершенности стимулирует к додумыванию, обоснованию гипотезы, но она же может помешать услышать другую точку зрения, если та противоречит неким уже принятым базовым аксиомам. Платон хотел сжечь книги материалиста Демокрита. Известно высказывание Гегеля: «Если факт противоречит моей теории, тем хуже для факта». Самые продвинутые физики иногда трудно принимали вероятностную модель микромира – «господь не играет в кости», воскликнул Эйнштейн. Если так обстоят дела в философии и физике, что уж говорить о спорах идеологических и религиозных.

Даже ученому непросто принять другую парадигму, а обычному человеку осознать, что само понятие счастья в другой культуре иное, тем более сложно.

«Естественно» думать, что если я живу по правилам и достиг успеха, значит, я прав и мои правила правильные. Осталось полшага до того, что другие системы жизни ошибочны. И их надо исправлять. Это ловушка, в которую элита легко затягивает массы. Тем более когда масса подготовлена, например, религией. Так, реформатская доктрина объявляет полную предопределенность Богом будущего. Для воли человека места нет. Избранные Богом уже в этом мире – успешны. Остальные не спасутся. (В восточной ветви церкви Бог предвидит результат каждого выбора, но сам выбор оставляет человеку.)

После Второй мировой войны Манн уже с горечью писал, что Германия «всегда держалась больше Лютера, нежели Гете». Без этих слов сказанное Бакуниным еще в XIX веке звучало бы слишком предвзято: «В этот период времени, то есть в продолжение почти двух с половиною столетий, выработался до конца, именно под влиянием этой проповеди, ее послушный и до истинного героизма рабски-терпеливый характер. В это время образовалась и вошла в целую жизнь, в плоть и кровь каждого немца система безусловного повиновения и благословения власти». Это и про двух братьев в конторке «Волшебной горы».

Но, может быть, не в Лютере дело. Вот что сам он говорит на эту тему: «Я соблюдаю заповеди, данные Моисеем, не потому, что так заповедал Моисей, но потому, что они привиты мне в силу моей природы, а Моисей вторит этой природе слово в слово» (Лютер. «Как христианам нужно относиться к Моисею»). К тому же идеи лютеранства в каком-то виде были «привиты» немцам их историей до Лютера.

А Россия выбрала православие и коммунистический проект, потому что они соответствовали ее ментальности. Данилевский пишет об удивительно «мирном и беспрепятственном» принятии христианства, и неудивительна быстрая смена большой частью населения одной веры на другую в XX веке. Идеологии совпадали в главном – общее настоящее и светлое будущее всем вместе. В отличие от западных вариантов христианства «русское спасение не зависело от индивидуальной нравственности . Спасение относилось ко всему православному сообществу и приходило само собой» (из лекции филолога Виктора Живова «Русский грех и русское спасение»).

Разница с Западом глубока и особенно явна в отношениях индивид–общество. Грубо говоря, в вопросе, кто для кого. Существуют два полюса на этой шкале. Две чистые стратегии. Охотника и земледельца. Первой пользовались сотни тысяч лет, другая начала распространяться 10 тысяч лет назад. Общинные связи допускают риски: сегодня повезло мне – я делюсь с тобой, завтра – ты со мной. Такая страховка больше требовалась охотнику в его рисковом деле. Земледелец в устойчивых условиях, наоборот, зависел от своего труда, а не от удачи. Взаимопомощь в его случае рационального смысла не имеет.

В России, где дольше кормил лес, а климат не позволял надеяться на стабильный урожай с индивидуального участка, естественно, позже начал прорастать индивидуализм. Возможно, это одна из причин разницы ментальности. Выбранная установка обрастает мифами, сказками, приемами воспитания и передается из поколения в поколение. Чувство общности особенно важно в экстремальных обстоятельствах, но оно как раз невычислимо «на сухом берегу». В этом одна из причин просчета немецких аналитиков в войне с Россией.

То, что усваивается в детстве мимоходом, само собой, воспринимается как естественное. Например: бежит малыш, споткнулся и упал. В одной культуре он чаще услышит: «Что ж ты, под ноги смотреть надо», а в другой: «Ничего, со всеми бывает». В одной малышу сразу помогут подняться, а в другой дольше оставят одного с его личной проблемой. И в одном случае человек, возможно, получит больше чувства личной ответственности, в другом – ощущение общности и обязанности помочь ближнему. И то и другое подходит для жизни внутри соответствующей культуры. Тысячи таких микрооценок окружающих и производимых ими действий формируют ментальность. Этот алгоритм будет потом перерабатывать поступающую человеку информацию, и, как в одинаковых условиях из двух разных семян вырастут разные растения, так и два человека разных культур из одних и тех же сведений сделают разные выводы. И чем естественнее усвоилось домашнее, тем страннее будут казаться чужая мораль и культура.

Разница ментальности России и Запада не исчезнет, это две разные «системы аксиом», и обе эффективны в своих координатах. Сожительство на общей площади, несмотря на «несходство характеров» без попыток «переделать» одну из ментальностей, может быть общей целью. Из двух древних, как жизнь, реакций на чужое – страха (бить или бежать) и любопытства (нельзя ли приспособить для чего-то?) должна победить вторая.

Взять, к примеру, тысячелетнюю эволюцию борьбы веры и атеизма. Никто не победил, и уже понятно, что дело не в недостатке аргументов или логики с каждой стороны. Но важный результат в том, что даже по столь чувствительному моменту можно прийти от войн к мирному сосуществованию. Сожительство на общей площади, несмотря на «несходство характеров», без попыток «переделать» ментальность соседа под себя может быть общей целью. Андерсеновская утка явно не разбиралась в генетике.

Благодаря последним техническим достижениям наша Земля оказалась «Волшебной горой», где рядом живут люди разных взглядов и моделей поведения. Будем ли мы любопытны друг к другу или остановимся на фазе презрения, неприятия Другого, пока не ясно. Но в любопытстве мать-природа нам не отказала.


Оставлять комментарии могут только авторизованные пользователи.

Вам необходимо Войти или Зарегистрироваться

комментарии(0)


Вы можете оставить комментарии.


Комментарии отключены - материал старше 3 дней

Читайте также


Перечеркнутый Джанхот

Перечеркнутый Джанхот

Ольга Грибанова

Может ли ползающий взлететь

0
169
Кедров нарасхват

Кедров нарасхват

Всю неделю – День поэзии

0
163
Белорусская оппозиция ждет, что Киев разорвет отношения с Минском

Белорусская оппозиция ждет, что Киев разорвет отношения с Минском

Дмитрий Тараторин

Конференция белорусов мира обсудила стратегию борьбы с Лукашенко

0
2144
"Хорошая девочка": удобно всем, кроме нее самой

"Хорошая девочка": удобно всем, кроме нее самой

Оксана Кулакова

Мы давно выросли, но по-прежнему боимся не угодить окружающим

0
1713

Другие новости