Дональд Рейфилд ≈ Насколько написание биографии Чехова прояснило для вас творчество Чехова?
≈ Прояснения, конечно, были, но коренного переворота в моём восприятии чеховского творчества не было. До того как я занялся биографией, я уже тридцать лет пропитывался чеховской прозой и драматургией, написав четыре монографии об эволюции его творчества и бесчисленные доклады, в которых меня интересовала не личность автора, а его приемы, его собственное восприятие того, что он читал. К тому же мы со студентами регулярно ставили чеховские пьесы, и это даёт всем возможность гораздо глубже, чем чтение, вникать в чеховское творчество. Но кое в чём биография помогла мне лучше понимать, во-первых, как Чехов пользовался для литературы собственным опытом и материалом из жизни своей семьи и своих друзей, и, во-вторых, как Чехов, опубликовав рассказ или поставив пьесу, иногда добивался совершенно не литературных целей. Например, фразы из писем (не говоря о случаях из частной жизни) старшего брата Александра и таких подруг, как Ольга Кундасова и Лика Мизинова, часто появляются в речи персонажей и в фабуле рассказов. Ещё более поразительно, сама пьеса «Чайка» действовала как взрывчатка в личной жизни автора: на первую постановку были приглашены прототипы действующих лиц ≈ Лика Мизинова, Игнатий Потапенко, Лидия Авилова, Алексей Суворин ≈ так что то, что произошло в аудитории, было более драматично, чем действие на сцене. И такие рассказы, как «Попрыгунья» или «Ариадна», тоже имели кроме литературной цели какую-то личную, даже мстительную подоплёку. Важнее всего в биографическом свете последние три рассказа ≈ «Архиерей», «Невеста» и неоконченное «Расстройство компенсации» ≈ обретают совершенно другой смысл, как прощальные письма трём женщинам (матери, сестре и жене), оставленным умирающим Чеховым.
≈ Какие факты в биографии Чехова стали для вас неожиданными, быть может, шокирующими?
≈ Меня шокировать нелегко, и вполне неожиданного в жизни Чехова я не нахожу. Я даже получил облегчение, видя, что Чехов не святой и не ангел, и как его обычные доброта и терпение иногда лопаются, и он мог, хотя редко, с жестокостью отозваться на требования других, например овдовевшего алкоголика брата, просящего взять в семью своих несчастных сыновей, или сестре, жалующейся на мигрень и одиночество. Конечно, любой англичанин с ужасом недоумевает, как мог Чехов отдать своего любимого мангуста в Московский зоопарк, который он сам обозвал кладбищем для животных, или как он уехал из Мелихова в Крым, бросив своих такс (единственные существа, которые он у всех на глазах ласкал) буквально на растерзание.
≈ При более глубоком изучении биографии Чехова пришлось ли вам поменять ваши взгляды на личность писателя, а каким предварительным предположениям нашли подтверждение после ознакомления с документами?
≈ Существенных изменений не было, но я лучше понял, до какой степени он был перегружен ответственностью за неблагодарную семью, заботами (часто добровольно взятыми на себя) о несчастных влюблённых девицах, хозяйственным, медицинским и литературным трудом, ни на минуту не забывая, что он обречён на раннюю и трудную смерть. Может быть, я предварительно подозревал, что в его любовной жизни была какая-то доля патологии, что это не просто Дон Жуан, а мужчина, который требовал от женщин невозможного (после первого счастья стушеваться), и что его брак с Ольгой Книппер не мог оказаться каким-то Happy End.
≈ Изучая биографию, невозможно не изучать историю страны. Какой образ дореволюционной России сложился у вас?
≈ У меня всегда был довольно розовый образ дореволюционной России. Частично потому, что я учился у эмигрантов первой волны, частично потому, что я хорошо изучил весь ужас послереволюционной России. Конечно, изучая журналы, которые Чехов читал, обстановку, в которой он жил, нельзя было не признать, что грязь, голод и безнадёжность крестьянской жизни были ещё ужаснее, чем я думал. Но, когда видишь, как при царях хорошо работали почта, российские железные дороги, газеты и журналы, банки, уголовный кодекс, университеты, когда понимаешь, что, несмотря на цензуру, на самом деле была в России такая свобода мысли, и речи, и, хотя только для дворянства и купечества, движения, тогда почти завидуешь. Конечно, не идиллия, но вполне терпимые условия для интеллигента.
≈ Предполагали ли вы, что те страницы, в которых вы касаетесь интимной жизни писателя, будут подвергнуты критике? Что бы вы могли ответить вашим оппонентам, которые полагают, что вы не все смогли доказать документами?
– Я знал, что английский подход к биографии («с бородавками») до сих пор неприемлем для некоторых русских критиков, особенно чеховедов, привыкших относиться с благоговением к замечательным писателям. Но почему-то все с улыбкой изучают донжуанский список Пушкина, а умалчивают про донжуанский список Чехова? Но я не оспариваю таких критиков: мой лозунг ≈ ИМХО. Что касается недоказанного, то я процитирую, во-первых, англосаксонскую пословицу: «Есть три неисповедимых явления: путь орла в небе, путь корабля на море, и то, что было между мужчиной и девицей». Во-вторых, оппонентам, которые с негодованием бросились на моё предположение, что Ольга Книппер забеременела не от Чехова, а от другого, я напомню, что в 1960-е годы д-р Мёве, написавший монографию «Медицина в творчестве Чехова», также заподозрил неверность Книппер, достал из больничных архивов медицинское свидетельство, которое с тех пор исчезло, и получил от Сергея Михайловича Чехова подтверждение, что отцом выкидыша Памфила мог быть Вишневский. Когда я издавал книгу в Англии, я этого не знал, но я уже понял, что странное, холодное отношение Чехова к Книппер летом 1902 года ≈ ведь он уехал в Ялту, ни слова не сказав, ≈ можно объяснить только его подозрением, что она ему изменила. К тому же крайне неразборчивые записки доктора Щуровского намекают, что Чехов не мог иметь детей; Книппер оперировали в полночь, а в начале XX века после выкидыша так не делали, оперировали только, когда исход иначе был бы летальным. Я советовался с ведущими гинекологами, и они подтвердили мои подозрения, что у Книппер была эктопическая беременность и что такой серьёзный кризис мог наступить только в третьем месяце беременности, таким образом, исключая возможность, что ребёнок от Чехова. Вполне доказать, конечно, нельзя, но эта версия гораздо более правдоподобна, чем все остальные. Тот факт, что документы были (они ещё числятся в архивах), но исчезли в начале 60-х годов, только подтверждает мои подозрения.
Когда-нибудь полностью рассекретят архив МХАТа, и какой-нибудь бесстрашный исследователь напишет полную биографию Ольги Книппер: я предсказываю большой скандал.
≈ Почему Чехов так популярен в Великобритании?
≈ На этот вопрос можно ответить целой монографией. Я скажу только следующее:
1) английская проза и драматургия попали к концу XIX века в тупик. Чехов научил наших писателей отказаться от громкой развязки, от мелодраматизма, от шаблонов, стать менее многословными и поучительными;
2) язык Чехова, несмотря на тонкость и использование всех нюансов русской речи, относительно легко даётся переводчику, и в начале века начали появляться хорошие переводчики, неплохо знавшие русский язык и превосходно выражавшиеся на своём родном языке. Первая мировая война изменила английские предрассудки о России: мы убедились, что вчерашние дикари на самом деле стали союзниками и в культурном, и в политическом смысле. Читатели были подготовлены. Первая серьёзная переводчица, Констанс Гарнетт, иногда допускала ужасные ошибки (например, она путала черепа и черепки) и плохо соображала, как произносятся русские слова, но у неё были и трудолюбие, и чуткость настоящего гения. С тех пор всё чеховское творчество переводилось заново и не раз: последние переводы, особенно пьесы в переводе Майкла Фрейна, более чем адекватны;
3) чеховская недосказанность, конечно, англичанам по душе. К тому же писатель, который был в то же время и садовник, и врач, внушает нам доверие. Его действующие лица ≈ интеллигентные дворяне, юристы, врачи, женщины в поисках независимости ≈ аналогичны нашим. К тому же чеховская философия, которая окончательно ничего не утверждает и ничего не осуждает, соответствует английскому отвращению ко всяким громким воззваниям;
4) надо сказать, что популярность пришла не сразу. Пока в Англию не приехали Федор Коммиссаржевский и Михаил Александрович Чехов, чтобы обучать английских актёров, как надо играть чеховские комедии, эти пьесы не имели успеха. Только в 30-е годы, когда Джон Гилгуд, Пегги Ашкрофт и Лоренс Оливье начали играть Чехова, у Шекспира появился соперник на английской сцене. Конечно, такие подражания Чехову, как пьеса Шоу «Дом, где разбиваются сердца», способствовали успеху Чехова. Что касается прозы, тут прозаик Катерин Мэнсфилд, страстная русофилка, которая гордилась, что она, как Чехов, умирает от чахотки, сделала самое главное под влиянием Чехова (которого она читала по-немецки). Она писала самые лучшие английские рассказы XX века. Прочитав ее «Прелюдию» и «Вечеринку в саду», читатель не может не вспоминать «Степь» и «Именины» Чехова. Таким образом, трудно назвать современного английского драматурга или прозаика, не испытавших на себе влияние Чехова.
С уважением, Donald Rayfield
Дарья Гармоненко 
