Татьяна Купченко В моё время любой таксист в Москве знал, что такое Трифоновка. Можно было на любом вокзале сказать: «Трифоновский Гранд-отель», и оттуда везли на Трифоновку, 45 б, в общежитие ГИТИСа. Идёшь после спектакля – во всех домах свет погашен, а здесь горит.
Все уже проснулись – общежитие ещё спит. Особенно по выходным дням.
В комнате, где должно было жить четыре человека, мы жили втроём. Ребята с курса специально сделали так, потому что я увлекался фотографией. Одно место было отгорожено одеялами, там у меня была фотолаборатория: стояли дополнительно тумбочка и стол с пузырьками, где я проявлял плёнки. Однажды пришли проверяющие, причём неожиданно, так чтобы застать за какими-то занятиями. Всё как обычно – из парторганизации, представители одной кафедры, другой. Они вошли, видят, что тут все сидят. И главная проверяющая, воскликнув: а там что? – бросилась ко мне за занавеску, а я там плёнки проявлял. И я её послал всякими словами, потому что не видел, что это завкафедрой речи и секретарь парторганизации. Она сразу всё поняла. Оргвыводов не последовало. Все на курсе были заинтересованы, чтобы я фотографировал. Фото отдавали на киностудии – не всегда же можно было сделать хорошую фотографию, а у меня уже получались хорошие портреты. Ещё я оформлял стенды.
Очень много было историй с художниками, которые жили внизу. Они оставались на июль и выступали в качестве консультантов для поступающих абитуриенток. Художники их прослушивали, представляясь мэтрами, как в фильме «Приходите завтра». В общежитии был строгий режим прохода. Но все умели проходить. Особенно весело было, если задержался и не уехал сразу на каникулы, приезжали абитуриенты, и тут начиналось. Они же, бедные, лезли и в окна, и в форточки, только чтобы попасть в общежитие. Им же ночевать негде было. Многие приезжали поступать по нескольку раз, это уже было как бы формой отдыха. Такое особое состояние души – приехать поступать, не поступить, потом на следующий год опять приехать. В общем, определённая романтика.
Общежитие, кроме всего прочего, было местом работы. Мы с моим приятелем Вовкой Жмакиным устроились дворниками в детский парк поблизости. И Вовка, он ловкий был, всегда говорил: я нашёл работу ≈ не бей лежачего. Мы долго получали зарплату, как только выпал снег – уволились.
Фото из архива В.А. Баринова |
А недалеко от нашего общежития была станция Рижская Товарная. Надо было брать зелёный чайник, идти туда, постучать в определённый вагон-цистерну. Затем отдаешь три рубля и чайник – назад тебе его возращали полным вина, три литра. Вино было очень хорошее, потому что его привозили для розлива по московским ресторанам. Студенты очень часто пользовались этим. Тридцатого собирались, и кому выпадал жребий, тот шёл. Мне часто выпадало. Но самое замечательное, что в студенческие годы я совсем не пил. Это было удивительно! Прошёл Трифоновский Гранд-отель и остался непьющим! Один раз на каком-то концерте пригубил шампанского. Это был целый праздник на курсе. На стене сделали огромную надпись, по-моему, Женя Балашов: «Пей, пей с удовольствием, пей и никого не слушай!» И всё равно лет до 20 я не пил. Из упрямства, наверное. И не курил из упрямства. Я же вырос в Орле, в бандитском районе, Монастырке. Там была самая отъявленная шпана. Курили все чинарики и уже пробовали выпивать. Я же никогда не любил делать то, что делают все.
Когда я вырвался из дома, то для меня это казалось совершенно фантастическим существованием. Во-первых, здесь сразу становишься самостоятельным. У тебя и своя тумбочка, и своя кровать, и своя бутылка, из которой ты воду пьёшь. Каждую комнату старались убирать по-своему. Мы нашли на свалке старый корпус от термоса и сделали из него люстру. И каждую койку отгородили ячейками для яиц из прессованного картона по тридцать штук. Тогда они только появились, нам это было удивительно, мы считали, что это красиво. Во всяком случае так можно было меньше видеть друг друга. Но потом они оказались таким пылесборником, что вычистить это было невозможно.
Мы учились параллельно с Виталиком Шаповаловым. Он очень здорово пел и играл на гитаре. Вот это было, конечно, в каждой комнате, каждый старался учиться играть на гитаре. Виталик пел громко, много, когда он возвращался после занятий, все быстро шли и запирали комнаты, потому что он мог прийти и петь всю ночь. Хотя пел он замечательно, но даже замечательное пение всю ночь – это много.
Когда проходили чемпионаты по хоккею, все шло живьём, тогда не было записи. Из Канады или Америки – где-то в три ночи. И в три крошечные разгороженные комнаты, в которых был как бы клуб и стоял маленький телевизор, набивалось человек по сто. И вот как-то раз вырубается свет. Все выскакивают: что такое, в чем дело? Выходит монтёр и говорит: как в чём дело, тут вот в буфете надо холодильник чинить, вот я свет и выключил. Как этот монтёр убежал, я даже себе представить не могу. Эта орущая толпа его могла закатать в этот холодильник и уничтожить.
