Сергей Сибирцев
Сибирцев равняется не только на современников...
Фото Максима Дубаева
Умозрительное авторское предуведомление
Это очередная неприличная непричесанная непридуманная биография моего современника. И, как всегда, в жизнь главного персонажа я, обреченно вздыхая, попытался засадить самого себя. Благо, этот поднадоевший примелькавшийся тип всегда под рукой. И, разумеется, не оставил без внимания родных, приятелей, друзей, любовниц и прочих лиц без определенного местожительства – местожительства в моем сердце. Однако по мере продвижения в жизнь (постижения его реального существования в этой солнечной действительности) главного персонажа – обнаружил, что тип, который вдруг материализовался, отнюдь не второе или какое угодно моё «Я», – это черт знает кто вломился в мои мирные юмористические сочинительские записки┘
Случился, именно так – случился(!), не придумался, не вспомнился, исходя из каких-то запредельных нечеловеческих сочинительских критериев – странно обаятельный, до не политкорректности простодушный (полагаю, что все-таки до неприличия искренний) столичный сорокалетний дядька-монстр, совершенно непредсказуемый, ни в поступках, ни в мыслительных посылах, изъясняющийся какими-то, в сущности, чуждыми мне словоформами, идиомами┘
Да, а еще, кажется, вчера держал себя за сочинителя, прозаика, – писателя!
Самонадеянно самодовольно, не считаясь не с чьими критическими посылами, любовался своим (собственно замышленным) персональным портретом с нимбом земного творца, отягощенного не университетским: культурологическим, филологическим, журналистским, литературно-редакторским и прочим земным знанием-ремеслом, но истинно Божественным талантом сочинителя-ваятеля!
Я, который не от мира сего, я творец-художник, созидаю, создаю(!) земной несуществующий мир, героев со всеми их взаправдашними смешными настоящими и страшными страстями┘
И написавши очередную историю: роман, новеллу, притчу, – с горечью убеждался: всё взято (со всей дамской щепетильностью, тщательностью и педантичностью выдрано, выцарапано) из жизни, причем из моей собственной непутевой, смешной и страшной.
Я листал (уже черт знает которое) опубликованное прозаическое творение, выхватывал какие-то куски еще недавно не существующего текста, диалогов, – и узнавал самого себя, своих приятелей, подружек, друзей, родных┘ Копаясь в этих печатных символах, я погружался в ту самую кошмарную действительность, от которой пытался бежать, хотя бы на какие-то часы не существовать в ней, в её постылой рутинной обыденности, – и до меня, наконец-то стало доходить: уважаемый, вы всего лишь старательный очеркист, копиист, заурядный фотограф, и отсутствие прижига от Божественной искры на вашем челе лишнее тому подтверждение, голубчик вы наш!
Однако, уважаемый голубчик, некогда пораженный странным умственным недугом, который среди просвещенных читательских масс именуется графоманией, в который раз хватается за перо, усаживается перед призывно мерцающим экраном компьютера, полагая вновь засвидетельствовать свое искреннее уважение к выше обозначенной мозговой немочи.
Вторая записка автора, посмертная
Человеческая жизнь всегда притворяется жизнью.
Жизнь – это такая незатейливая игра Создателя. В минуту Божественного безделья был выдуман потусторонний и посюсторонний мир. Солнечная система, планеты – мертвые и живые. Выжила, правда одна – Земля. На ней мы живем, уже сами сочиняем свою человеческую цивилизацию. Люди, извлеченные из Ничего, из Абсолюта, из космической водородно-гелиевой пыли давно научились подыгрывать Создателю, теша Его самолюбие и прочие (сугубо человеческие!) амбициозные наклонности.
Я тут на днях решил попрощаться с этой поднадоевшей (лично для меня) игрой. То есть культурно, по-английски, не попрощавшись с Хозяином, выйти из неё. Выходить из жизни не очень приличная идея. А я человек идейный. Поэтому засел за сочинение предуведомительного послания самоубийцы. Ручкой писать разучился давно. Оставить послание в электронном виде┘ Что-то мешало.
Все-таки ушел.
И вот, оказавшись в нынешней потусторонней действительности, решил на досуге поделиться наблюдениями о той – тамошней жизни.
В той посюсторонней действительности я успел предостаточно поколобродить. Грешил налево и направо. Собственно, никогда не задумывался о том, что это такое: мораль, нравственность, религия и другие выдуманные человеческими существами вещи, которые, в сущности, никому не нужны в практической жизни. Впрочем, я не прав, – эти человеческие нематериальные ценности – мешают играть в жизнь.
В той земной жизни почему-то полагалось жить сразу набело. Если кого-то обидел, скажем: изменил любимой, кого-то сгоряча или случайно покалечил, убил, – вернуться и исправить нанесенный ущерб, – увы! Можно было лишь извиниться, деньгами задобрить несчастного индивидуума, или в тюрьму, или под расстрельную (пожизненную) статью загреметь.
В общем, все это достаточно странно, нелогично, тупо, – зато – по-человечески справедливо. В теперешней потусторонней, – всегда можно заступить назад, и вместо диких слез сожаления о содеянном, – вовремя жмешь на тормоз, и дуралей-пешеход остается при своем живом организме, и никаких мучений совести.
Совесть – это такая душевная маетная изжога, которую дурное человечество культивирует с детства. Смешные существа – эти земные хомо сапиенс: непоследовательные, непредсказуемые. И поэтому – ужасно страшные для прочих обитателей планеты.
Смертоубийство в ЦДЛ
Нынче вот довелось стать реальным очевидцем взаправдашнего красивого душегубства. Преступление свершилось, можно сказать, в моем присутствии, прямо наискось от моих глаз. Я, положительный интеллигентный человек, существующий на порядочную ренту от дурного, но внушительного наследства, не очень уважаю натуралистическую человеческую кровь. Мне от своей не по себе при случайном порезе┘ А тут пришлось наблюдать неоспоримый кровавый фонтан! Струя кровяная выплесками как бы выстреливала, точно помидорный сок из порушенного пакета, прямиком из взрезанной шейной артерии гражданина.
Я внимательно оглядел незнакомца, который исходил собственной драгоценной кровью буквально в моем непосредственном соседстве – нет, с этим положительным типом я не имел чести ручкаться.
И тут меня некстати замутило: буфетные литераторские бутерброды напомнили о своем приятном местонахождении... Не каждый день живьем лицезришь: разговорчивого жизнерадостного человека среди белого дня режут, как откормленную домашнюю свинью. Довелось однажды, еще в советской деревне, поприсутствовать при показательной убойной экзекуции. Но человек все равно не животное. А по правде – ну конечно же, животное, но уговорившее самого себя, что оно существо высшего номенклатурного порядка.
И сейчас это существо, этот царь природы ликвидировался совсем неэстетично. Напротив, скорее противно и как-то по-домашнему, запросто. Жил-жил еще пару минут назад, а тут пришла старая с косою и шамкает: мол, милок, пришла за твоей душенькой, сердешный! А сердешному кажется, что все понарошку, все это не с ним.
Познавательное и жалкое зрелище – агонизирующее человеческое существо.
В кино намного приятнее следить: главный герой-любовник, еще весь в желаниях, добровольно опутанный житейскими незадачами, – этот киношный персонаж начинает понимать происходящее и по сценарию, по указанию режиссера, по-актерски прощается с миром, с другими эпизодическими коллегами. Некоторые из них, случается, сочувственно и растерянно хлопают глазами или, если враг, значит, с благожелательностью ждут окончательной завершающей кладбищенской мизансцены.
Будучи послушным телезрителем, я давно привык смотреть, как преставляются сочиненные симпатичные люди. Ко всему ведь привыкаешь. Особенно когда сам к этому нормальному исходу непричастен. А тут вот удостоился: присутствую в качестве случайного любознательного зрителя.
То есть шел себе и мимоходом, краем глаза засек: два мужика нецензурно изъясняются друг с другом. И прошагал бы мимо, но зачем-то поворотил глаза вслед. И наблюдаю уже только одного, и хлещет из его шеи кровища. Интересное кино, подумал я, крутят в Доме сочинителей. Надо досмотреть. Это чуть позже тошнота подперла. Я даже в кресло присел, чтоб ногам дать лишний передых и досмотреть до конца зрелище умирания еще секунду назад живого упитанного гражданина.
А гражданин по-животному хрипел и выбулькивал кровавые шары прямиком из горла. Очень родственные мыльным пузырям, только окраса праздничного, коммунистического: розоватые в кумачовых прожилках.
Да, а все это занятное представление происходило прямо в фойе Клуба писателей. В ЦДЛ, одним словом. Поднялся из нижнего буфета и собрался выйти на улицу, а тут такое бесплатное кино. Хорошо, что не спустился в сортир по малой нужде. А-а, думаю, вроде не очень хочется. Схожу, если что, у метро. Честное слово, повезло мне в тот раз. Одно дело любоваться деревенской истерической хавроньей, которая на всю округу голосила, когда ее, симпатичную, сливочную, профессиональным ножовочным тесаком бессердечно прикалывал специально приглашенный мужик-механизатор, нетрезвый, с кирпичной коряжистой шеей.
Смотреть на зарезанных еще живущих людей, имеющих приличную творческую наружность, всегда пикантнее. Потом, я ведь порядочный потребитель беллетристических книжек, в которых предпочитаю таинственные детективные каламбуры.
Ну вот, сел в казенное кресло поудобнее, ноги вытянул, расстегнул пиджак. Славно так устроился и прямо-таки засмотрелся. Только бы, тревожусь, охранники не помешали. Там два парня в униформе, один за выгородкой у входа, другой из Арт-кафе подошел. Тоже, оказалось, любители. С таким живейшим интересом затаращились. Правда, один, который у входа, стал по мобильнику кого-то вызывать. Наверное, напарника, чтоб тоже полюбовался на бесплатный спектакль-ужастик.
Хорошие у нас земляки, не жадные, подумал я тогда. Правда, тут же и запереживал, а вдруг догадается сдуру «скорую помощь» вызвать. А полный гражданин, прямо как настоящий заслуженный артист, уже сипел, как-то по-бабьи стал руками хватать воздух, подгребая под себя, взялся вибрировать женским тазом, раскачивая все собственное крепенькое туловище. Все, думаю, наверное, уже сил не хватает подольше продержаться.
Эх, думаю, жаль будет, если полный гражданин так скоропостижно грохнется на пол!
И надо же, цепляясь за воздух, этот полузарезанный товарищ дотянулся до стенного зеркала и трясущейся, исправно загорелой растопыренной пухлой кистью стал елозить по его опрятной полированной поверхности, оставляя на нем кривые кумачовые борозды.
Я даже про подступающую к самому зобу перемолотую закусь забыл.
Я совершенно явственно вообразил (почувствовал!) себя режиссером на площадке павильона, в котором снимается качественный детективный фильм. Мегафона, жаль, не доставало для полного антуража!
– Глаза, глаза, дорогой товарищ, не прячь под веками! Води, води зрачками-то, с мольбою, с тоскою┘ Пойми, зритель у нас нынче искушенный! Его нужно подольше, пошибче подержать! Нерв его чувствительный нащупать, слезу вышибить, пойми же!
Это, оказывается, мой родной голос обнаружил свою состоятельность и надобность именно в эти зрительские щекочущие мгновения и вовремя поддержал подрезанного симпатичного полного гражданина.
Есть во мне этакая дерзость и адекватность в экстремальных ситуациях – я не стыжусь этого, немножко простодушного, неравнодушного взгляда на мир. Приучен с детского сада, чтоб человеческая справедливость процветала и в родимом малышковом коллективе, и во взрослом обществе, в котором большие дядьки и тетки, часто обижают друг дружку, заодно и собственного ребенка, который такой весь нежный и послушный, почти целый день┘ Да, я с нежностью и признательностью вспоминаю собственные детсадовские проказы и шалости!
Вот хотя бы эту, незатейливую, юмористическую. Молоденькая тоненькая воспиталка угомонила всю группу на послеобеденный гигиенический сон и сама калачиком угнездилась на детской кроватке и сморилась настоящим взрослым сном.
Я неслышно, как советский героический разведчик из кино про фашистов, подкрался, и веревочкой, которую еще утром нашел в песочнице, привязал одну ножку воспиталки к железной ножечке кроватки и не дыша забрался под остывшее одеяльце, и┘ И, гад такой, зачем-то не удержался и ушел гулять в сон. А проснулся от шума и пронзительного, совсем девчоночьего плача.
Воспиталка-то сама пробудилась, резво попыталась сесть или встать на ноги, а ножка-то ее не свободная! И во весь свой взрослый рост как хлопнется да как заплачет, все равно, что девчонка Нинка-плакса и задавала из соседней группы.
Я маленький, еще весь не выбрался из сна, лежу, таращусь на ножку воспиталки, а из ножки какие-то розовые щепочки торчат, и все вокруг такое красное-красное, как кровь!
Мама потом мне рассказала, что это не щепочки в ножке торчали, – это живые косточки воспиталки поломались и выскочили из ножки┘
Хорошо, что я не смеялся долго, когда воспиталка все плакала, ревела, и даже взрослые сопли стали сочиться, такие прозрачные и тоненькие┘
Хорош бы я был, малыш-мужчина, который изо всех веселых сил хохочет над плаксой-воспиталкой! А смеялся я, наверное, не больше пяти минут, пока повариха, кадушка-тетушка, не примчалась и так разохалась, раскудахталась, как телевизионная курица из мультика!
Вот и сейчас прискочит какая-нибудь слезливая наседка и примется причитать над нешутейно умирающим, прилично упитанным незнакомым гражданином.
Только успел я воссоздать эту упадническую мысль, как почти тут же получил въяве, вернее, вполне одушевленную встревоженную впечатляющую тетку бальзаковского призыва, которая явно побывала в моих мозгах, так как в следующую секунду разразилась истероидной тирадой:
– Господи, мужики! Срочно «скорую»! Милицию! Вы что как дебильные тут! Человек ведь помирает!
И все это выпалилось с таким апломбом и выражением бровей топориком, точно она, такая вся корпусная, дипломированный военный чин, а мы зеленые курсантики, которым свежая человеческая кровь еще в новость┘
Ну загибается мужичок – ну ведь все равно же отдаст концы. С аналогичной пробоиной на шее, даже не будучи фельдшером райбольницы, я ясно догадывался: незнакомый дядя вот-вот даст дуба. И при чем здесь наше культурное молчаливое любозрение факта агонизирующего господина? Мне что, надо было броситься и собственной недезинфицированной пятерней запечатать эту кроваво-мясистую устрашимую амбразуру, сооруженную чуть ниже тщательно выбритого, добровольно отвисшего подбородка, уже небрежно захватанного кровью, мелко по-старушечьи тряского?
Мне всегда претила глупая немотивированная милосердная тема некоторых моих соплеменников, которая по прошествии энного отрезка времени превращалась в свою противоположность – в нелогическую жестокость по отношению к своему ближнему: к мужу, например, или чужой собаке, которая с испугу ухватилась за любимую икру ноги! А взамен тут же заполучила такового сногсшибательного фашистского пендаля!
– Вы бы, милая сударыня, не мешали тут! Тут все-таки не кабанчика зарезали! Сами убедились, на живом электоральном элементе шею вскрыли! И ваше кляузное замечание, что, мол┘ Уж позвольте, сделайте милость – не застите света новопреставленному! Хотя ножками еще сучит, значит, еще ищет опору┘ Все одно, минутой раньше, минутой позднее отойдет душа в Эдемов заповедник.
Это опять мой приятный интеллигентский баритон не преминул озвучиться в неловко затянувшейся паузе. Мне мой родимый тембр всегда как-то ближе и привычнее, потому как приучен еще с октябрятских советских слетов изрекать все с подлинностью необыкновенной, чтоб слова шли прямиком из самого сердца.
Почему-то некоторые верхогляды иногда опрометчиво высказывают пошлые догадки, что, мол, этот приглядной гуманитарной выправки гражданин разыгрывает идиота-монстра, а еще подозревают, что я специально подыгрываю любителям экстравагантных ощущений.
Ничего подобного, мои любезные соотечественники. Я таков, какой я красуюсь здесь, прямо сейчас, в этом заповеднике профессиональных советских вралей, приспособленцев и пьяниц. Да и с какой стати мне врать перед самим собою? Да, я обожаю подглядывать за всякими конфузливыми непотребствами человечков. А кто не любит? Стесняются признаваться. Потому что основная масса народонаселения лицемерна до блевотного омерзительства.
Я точно знаю, что Н. (мой одноклассник – приятель) всегда готов изменить своей постаревшей, но все еще носящей сексуальное гузно супруге, но┘ Но трусит, паренек, страшится. Не способен отыскать в себе нужного подъездного хулиганства и прочих технологических приспособлений для левака. Зато вот я за милую душу уже давно сожительствую с его разлюбезной супружницей, и еще вожделенно заглядываюсь на его же подрастающую дочку-студентку. Дело ведь житейское, как подчавкивал вареньицем душенька Карлсон – славный перец-персонаж одной сумасшедшей шведской тетки-сказочницы.
И убивать наши обыватели еще не очень-то горазды. Хотя оперативная статистика МВД вроде бы вопиет: каждые столько-то минут от руки законного супруга (супруги) отдают Богу души российские несчастливые обыватели.
А я полагаю, что все равно недостаточно. Потому что стоит только выйти из дому и попасть в столичное метро, чтобы тут же удостовериться, что милицейская статистика лжива, – народу такая прорва, и в основном малосимпатичная и малодостойная всяческих государственных и прочих поощрений и пенсий.
На выходе из метро хорошо бы спаренные крупнокалиберные пулеметы, огнеметы и прочие гранатометы установить, как было бы славно! В особенности подобные заградустановки у стадионов приспособить после футбольных матчей – насколько бы чище стала атмосфера и на физиологическом уровне, а уж о моральном аспекте можно даже не упоминать.
Но разная сволочь (которая любит заглядывать и в этот Дом графоманов и вралей) в виде моралистов всевозможных мастей и религий запрещает даже помечтать на любимую для любого нормального гражданина тему: как бы замочить любимую половину, соседа, начальника, министра-капиталиста и вообще вырезать часть населения на всех континентах, чтоб легче наконец-то задышалось!
Нет, я предчувствую, вскорости на земной общечеловеческий престол взберется настоящий чистильщик, из последних на память приходят: Наполеон, Гитлер, Сталин, Мао, и этот, который лидер красных кхмеров из Кампучии┘
А нынче такая бездарная мелочь, что просто совестно становится за человеческую расу. Вырождаются людишки, плодятся, как ничтожные муравьи или кролики, а истребительных настоящих войн все-то избегают, все-то каких-то гнилых дряблых дипломатов засылают – противно, одно слово!
Есть надежда на порядочных людей-смертников, но они пока в основном мусульманского племени-роду. Не вижу бойцов-буддистов, самураи вообще выродились, христиан-крестоносцев бы возродить, а варвары-варяги цивилизованно сами давно спились – разброд полнейший. Любительством все отделываются. Отлынивают людишки убивать по-настоящему, с азартом, с воодушевлением.
Сюда бы в наши дни, геракаклов дядюшки Гомера, с их прямодушием и короткими тяжелыми мечами, чтоб дымящимися человеческими кишками мостовые устлать, чтоб миллиарды частных машин в этих зловонных пульсирующих кишках застряли бы на веки вечные!
Вот и сейчас, как же кстати, дали возможность нервам распрямиться, сердце примером обязать: вот же, наконец-то, стали вспарывать живых еще причитающих сограждан, на которых ни зарплаты, ни пенсий не напасешься, и какая-то сука встряла со своей коммунистической патокой-патетикой.
И придется, видимо, эту несносную гражданку ликвидировать целиком и по возможности скоренько, чтоб долго не мучила нас, зрителей, своими необдуманными жалостными воплями.
Сказано – сделано. Вернее, подумано и исправлено.
Эта тетка даже не впала в раздумчивость о собственной жалкой жизни, потому что не успела мучительно попросить пощады и прочей противной мишуры – только зенки растопырила, как ноги во время полового соития, и в таком призывном положении, суча пятками, и исторгла дух.
А перед этим пришлось приемчик удушающий восстановить по памяти из японской драчки дзюдо – в армии баловался, отлынивал от дурной солдатской беспорочной службы: затесался в стан спортсменов, даже разряд выдрал, присобачили значок мастера спорта СССР за несколько дрянненьких побед над хилыми япошками.
Укротил сердобольную тетку уже в партере, то есть грамотно перевел ее сдобное, странно напрягшееся тело в положение навзничь и придушил ейным же собственным шерстяным шарфиком: один конец намотал на кулак, а на другой аккуратно встал обеими чистыми итальянскими подошвами – и шейка ее так смачно хрястнула. И всех-то делов!
И пока занимался с несознательной гражданкой, зарезанный упитанный гражданин окончательно поперхнулся собственной кровушкой, сделался неприлично желтеньким и сделал ноги из этого несправедливого мира┘
Вот всегда так – только ополчишься на какое-нибудь настоящее зрелищное мероприятие, ан билеты и закончились, и вынужден отплывать восвояси в свою до обидного обыденную жизнь столичного обывателя!
Опыт вивисекции
Моя родимая деревня по прозвищу Москва, как всегда, даровито притворялась, что живет столичной обеспеченной жизнью.
Москва, она всегда этим славилась – своей двуличностью, лицемерием, бездушием. Собственно, любой приличный городишко России может похвастаться этими приличными вечными увлечениями. Но Москву все равно никому еще не удалось переплюнуть в отношении коварства и злокозненности к собственным и приезжим транзитным пассажирам. Во времена великого хохла, Гоголя, его нелюбимая столица, Петербург, тоже давала прикурить так, что неповадно становилось любому простодушному идиоту самодержавной стороны.
Чем мне и люба всегда родимая столица, что не играет в придурковатых милосердников. Никаких идиллических признаков не замечено на ее имперской физиономии, зверской, величавой. Вавилон натуральный, беспримесный и беспощадный есть Москва. И в стародавние времена на заточенные кованые пики вздевала вельможные тушки бояр, неугодных воевод, а уж ныне┘
А нынче простор еще шибче для естественного отправления нужды: как то – злоба, вероломство, развратишко всех мыслимых и немыслимых фантазий. Людям вроде меня такая неописуемая радость от всего этого содомства и бедлама, что остается только Создателя благодарить каждый день за его милость такую и нескаредность по части дьявольских распоряжений духа и плоти!
Особенно это касаемо художников разного калибра и цеховой предназначенности. Художнички за милую душу гребут деньгу, какая не снилась никаким социалистическим членам творческих Союзов.
Взять мое гражданское достоинство, ведь не за вшивый же неконвертируемый рубль продамся – за полноценный американский или же евроказначейский билет за милую душу! Потому что собственное мое личное достоинство мне всегда дороже и краше любых партийных лозунгов и манифестов.
Вот размышляю сейчас актуальным слогом, потому что я свободный обеспеченный гражданин. А сидишь иной день в этой, прости Господи, творческой ресторации, а кругом всякий литераторский и телевизионный мыльный сброд, который испражняется исключительно морально-нравственными монологами и подтирается только патриотическими прокламациями. Это когда милашки творцы еще не заложили за воротнички┘ И ведь не приелось это совковое блюдо блевотины, которое, надо признаться, прокисло донельзя, и аромат такой уж удушливо сортирный! Но зато родной, привычный, приладчивый.
Потому как народец тутошний насквозь свой, россиянский, а Америка всегда им, сердешным, враг и должник по гроб жизни.
А мне смешно слушать, и правдиво поддакиваю некоторым смешным знакомцам-сочинителям. И невдомек им, моралистам-алкашам, что перед ними – Я, который сама правда!
Я такой же, как родимая Москва, куда ветер подует, туда и морду поверну, туда паду и молиться возьмусь. И это моя позиция самая практическая для выживания.
Сейчас я православный, а надо – в мусульманство переметнусь, аль в иудеи подамся – где слаще кашу разогреют, там и зазимую. Главное – жить по своей природе, не страшиться натуральности желаний, которые заложены самим Создателем.
До недавнего времени было на моем единоличном попечении домашнее привередливое животное кошачьей метисной породы трех мастей. На заостренной хитроватой морде пятнистый рваный нос, надкусанное правое ухо, зато оно, родимое, всегда торчало нагло и пришпилилось к разномастной башке всего один раз, когда соседский юноша-бульдог прямо через порог с простодушной заинтересованностью, хлюпая слюнями, потянулся своей сплющенной складчатой физиономией к моему сожителю и зараз же заполучил по сопливому шагреневому шнобельку классного кошачьего свинга!
Хозяйка идиотика-кобелька в ответ на профессиональную шутку моего личного кошарика наглядно, по-сержантски разродилась лагерным спичем.
– Семен Альфредович! Уберите вашу кошку! Я ей, заразе!..
– Ниночка, добрый вечер! Не крушите мои интеллигентные локаторы вашим солдатским лексиконом. Я этого добра уже в ЦДЛ нахлебался. Это, во-первых. А во-вторых, я вашего слюнявого Шарика кастрирую прямо на ваших же великодушных глазах┘ Усекаете, барышня, расклад? – зачем-то затесалась в мой доверительный монолог изящная социалистическая клятва.
И чистя себя под образцового народного мстителя, я сдержал слово и на деле исполнил свою чекистскую угрозу.
Правда, вмешался юмористический рок, который вместо юноши-пса вынудил меня поквитаться с любовником грубиянки-соседки. Паренька кликали почему-то на чужестранный манер Джеком, хотя в графе «Национальность» стоял странный прочерк┘
Держа еще зачехленными садовые кривые ножницы, через час я, как порядочный бандит, заявился в квартиру Ниночки, которая в припадке трусливости, пятясь, допустила меня внутрь своей частнособственной приватизированной жилплощади, допустив этим гостеприимным жестом грубейшую промашку. Без факсимильной санкции ветеринарной службы я не имел права претендовать на хирургическое вмешательство, а точнее, произвести удаление половых признаков, под коими реально подразумевались член и отвисшая мошонка Шарика, который по собачьему паспорту значился Ульрихом.
Однако счастливая звезда Ульриха выручила его в тот раз. Прошарив все закоулки и даже потыркавшись во все три антресольных шкафа, я не обнаружил законной собачьей добычи. Зато в процессе изысканий в разобранной постели приметил интимно разоблаченного молодого русоволосого гражданина, скорее всего студента-абитуру.
И я, потряхивая зеркальными гнутыми ножами новеньких ножниц, отбросив мешавшее обзору узорное мятое покрывало, явил свету съежившийся мальчишеский пенис любовника Нинки. И, не уведомляя последнюю, приступил к выношенной экзекуции: или, как было позднее записано в дознавательном милицейском протоколе: ударом в лоб потерпевшего привел последнего в надлежащее бессознательное состояние и, убедившись в этом путем недолгого тормошения, приступил к хирургическому самовольному акту: при помощи садового секача напрочь отделил все природно причитающиеся причинные признаки мужественности от безвольно возлежащего маловолосистого тела.
Аккуратно затолкал отстриженные, сочащиеся красной мокротой мертвые органы в целлофановый пакет, не торопясь, перетянул зеленой аптекарской резинкой и доверительно переправил все содержимое самой хозяйке жилплощади, которая, в свою очередь, развалясь на пыльном паласе рядом, голосила, норовя нырнуть в истеричный окончательный полуобморок.
Да, малоинтеллигентная Нинка, машинально приняв еще тепленький презент, притиснула его к аппетитно дыбящейся груди, кинематографически взрыдывала и членораздельно выражалась слогом, в котором преобладали матерщинные эпитеты, угрозы насильственной участи и прочие уголовно наказуемые советы по моему личному адресу.
И надо же, мой молодец-организм откликнулся на вызов женской дурацки скорбящей плоти – внизу моего собственного живота как бы взялся возвеличиваться бамбук, а именно все более наливающееся раскочегаренной кровью фаллическое мое достоинство┘
И не препятствуя природе естества органа, взявшегося мраморной твердостью, кавернозно разбухшего до состояния вменяемости, я опрокинул всхрапывающую соседку навзничь, вследствие чего полы ее мини-халата задрались до самых ее сливочных поварешек-грудишек, демонстрируя моим скорбным очам обнаженную рыже-прореженную натуралистичность лобковой кости, в нижнюю еще разъято-слякотную часть которой я и вправил свое впечатляюще назревшее мстительное ендало.
И в продолжение получаса, а может, и больше, трудоголически совокуплялся с изрядно дышащей, хлюпающей взопревшим пупком, изнемогающей гражданкой, по возрасту подходящей мне в дочери.
Насильственного акта вандализма я так и не почувствовал, а, напротив, обнаружил благорасположение в виде подмахивающих (фрикционных) толчков и сопутствующих благотворных стонов, которые тотчас же сменили подлый ненужный плач-лепет двадцатипятилетней соседки, давно по моим интуитивным сведениям на меня заглядывающейся и втайне мечтающей о возобладавшей прелюбодейной конфузии.
Женская внутренняя психопатия, которую простой народ кличет стервозностью, – с младенческих моих ногтей была мне люба, понятна и признаваема, потому что она – чиста и природна. Стервой, голубчики мои, притвориться невозможно ни под каким кровожадным актрисным соусом. Все мои любимые женские организмы в этой моей жизни всегда отдавали предпочтение своему прирожденному сволочизму. И как же иногда мой возмущенный разум пытался изыскать мало-мальски понятную логическую связь причины и следствия и всегда, паршивец, пасовал. С удовольствием, сладострастно пасовал, восторженно воя внутри себя на манер дикого серого зверюги.
И, чтобы спастись, не отравиться женской аномальностью психики, я отыскал в закромах атавистической памяти пример достойной выживаемости с этими милыми существами. Эти нелюбимчики Творца всегда жаждут подчиниться грубой топорной работе над их священным женским нутром.
Чем эффективнее осаживаешь любимую половину, чем звероящерски оформляешь представление, это когда не придерживаешь за узды законной накопившейся остервенелости, – тем больше прелестница любит, уважает, холит и потрухивает своего, то есть меня, единственного любимого и неповторимого.
А иначе нельзя, иначе сплошные пошлые бракоразводные дебоши, провокаторские судебные процессы, которые губят бытовой удел и мой, всегда лелеемый, и убогое настоящее существование подружки-жены-любовницы┘
И это не книжная дурь-философия, это сама правда-матка о человечках, которых еще в добиблейские времена крепко запрезирал сам Отец-Творец и проклял, и наслал Всемирный потоп┘
А вот выжили после той вселенской хляби единицы: у памятливых аккадских шумеров – дядька Гильгамеш, у древних евреев – Ной и прочие аналогичные шустрые парни с прибытком нажитым и потомством┘ От этих загребущих цинических ребят вроде бы и народились все наши нынешние человечки, царьки природы!
Во всяческих легендарных преданиях за командиров сплошь родимое мужичье. И вот на тебе, снизошла на землю-матушку сплошная цивилизация-эмансипация, социализм всякого рода, и тут бабское племя вздумало качать свои невостребованные гендерные права и прочую умственную заразу, запуская ее нежадными пригоршнями в половозрелые людские массы.
И ведь есть же тормоз на их злонамеренные поползновения: нужно включать свою мужскую волю и, не пряча вспухающую нежность, ставить гражданок на их законное место любым приглядным для их конституции способом. Вот маньяков-душегубцев, этих бравых ребят, не принимает мое сердце. И этих-то ребятишек, распознавши их особенную генную порчу, с детства следует на астронавтов готовить, как будущих диверсантов на враждебные склочные планетарные системы.
Если подойти с умственным положительным анализом к подобным шуткам природы, из всякой каверзы всегда можно извлечь потаенную выгоду и для себя, и для человечков, которые заправляют нынешней земной цивилизацией.
