Орхан Карабааги
Хамдам Закиров
Название фестиваля не случайно: оно и не могло быть иным. Новое кино Ирана - это кино нового Ирана, древней страны, начавшей в 1979 году свою историю с белого листа. Исламская революция, принесшая с собой новый, так напугавший Запад порядок, словно подхватила подзабытый к тому времени и у нас ленинский лозунг о наиважнейшем из искусств. Оставив в стороне политический контекст, остановимся вкратце на путях развития иранского кино.
Исламские требования, ставшие отныне государственными, устанавливали в отношении личности по большому счету один-единственный императив - нравственный. Это, кстати, тот самый ключ, который необходим для понимания процессов, происходящих в этой близкой и одновременно далекой нам стране, мнения о которой из-за скудости информации варьируются в России от "закрытая и консервативная" до чуть ли не "тоталитарная". То, что узаконенная теперь мораль подкреплялась религиозными атрибутами, было вполне естественно для общества, где искони исповедуется мусульманство, как, впрочем, и для любого другого неисламского общества. Возможно, требования эти были на первых порах слишком жестки, но на развитие иранского кино они оказали самое благотворное влияние.
Отправив на пыльную полку истории практически весь прежний "безликий и бессодержательный" кинематограф, революция требовала новых "певцов", идеологических сторонников. Впрочем, в отличие от нашей истории, никто не требовал от новых ли, старых ли кинематографистов создания киноплакатов, "агиток". Не было определено некой догмы, которая бы сковывала режиссеров и сценаристов в их творчестве.
Кроме, правда, одной, уже упоминавшейся. Причем, исламская мораль не была более жесткой, чем любая иная конфессиональная в иных странах и при иных режимах. Характерный пример: среди редких зарубежных фильмов в персидских кинотеатрах регулярно показывают картины Андрея Тарковского, чье творчество было признано мусульманскими богословами абсолютно приемлемым для иранского общества.
На начальном этапе, не имея достаточно денег, но имея желание и массу профессионалов и любителей, желающих делать кино, новое руководство страны нашло все же силы и средства для развития киноискусства. В первые годы революции было создано множество факультетов в вузах, студии, киношколы и центры, где молодое поколение обучалось азам кинопрофессий. Изыскивались средства для создания пусть и короткометражных, а порой и вовсе снятых на бетакам кинолент. И хотя средства были невелики, а некоторые короткометражки (причем, не только студенческие, но и снятые профессионалами) и малобюджетными не назовешь, для стремительного роста иранского кино из младенца в зрелую кинематографию эти первые годы оказали решающее значение.
Предоставленная студентам возможность изучать не только теорию, но и осваивать практику принесла плоды уже через несколько лет. К концу 80-х на международных кинофестивалях было заявлено о существовании нового иранского кино, чье появление в условиях, когда отношение к стране было если не негативным, то настороженным, вызвало в киномире удивление и восторг.
Поначалу это были детские фильмы, либо фильмы о детях, и это было характерно не только для "фестивального", но для всего персидского кино. Возможно, это была планомерная установка, возможно, иранские режиссеры интуитивно (верней, вполне естественно) искали и находили ту самую нравственную чистоту в детях. Этим, вероятно, объясняется некоторая дидактичность иранских картин, оправданная хотя бы тем, что вовсе не мешает целостному и свободному развитию личности.
На оригинальность новых иранских фильмов повлияли не только богатая история древней страны и великого народа, не только то, что у нас называется "возвращением к корням", но и то, например, что некоторые молодые режиссеры волей-неволей оказались освобождены от знакомства с "массовым" кино, своим или зарубежным. Так, ныне известный на весь мир Мохсен Махмалбаф (на фестивале представлена картина "Лоточник" (1986 г.), сделавшая его мировой знаменитостью), которому в год революции было 22, по его же словам, до того не видел кино вовсе. Но и на него, и на другую мировую знаменитость - Аббаса Кьяростами (представлена картина 1991 г. "Жизнь и больше ничего", другое название "Жизнь продолжается") сильнейшее влияние оказал итальянский неореализм: картины де Сики и других в числе редчайших исключений попадали на персидские экраны.
И все же даже этих "флагманов" иранского кино, представляющих страну и ставших в какой-то степени ее лицом, касались цензурные ограничения. До последнего времени две картины Махмалбафа были в Иране под запретом, а "Вкус вишни" Кьяростами (герой картины хочет покончить с собой), получивший Золотую Пальмовую ветвь в Каннах-99, на фестиваль был "выпущен", когда его и ждать перестали по личному распоряжению президента Хатами.
О новом иранском президенте стоит сказать особо. До избрания на этот пост Хатами был министром культуры и слыл неравнодушным к кинематографу. Приход к власти президента, которого называют реформатором, тут же сказался на кино. Послабления коснулись не только кинопроизводства (разрешено привлечение частного капитала), но и государственного контроля в целом. Так, отменяются многие распоряжения и законы, усиливается роль профессиональных организаций.
И все же не эти сухие данные важны в иранском кино - важны сами фильмы. Отрицая не столько западный образ жизни или западные киностандарты, персидские режиссеры отрицают "массовость" в кино, превращение его в бизнес, фабрику уже и не грез, а обмана и развращения зрителя. Как бы смешно и нелепо (в старой советской манере) ни звучали эти слова, но они отражают основную тенденцию иранского кино.
Впрочем, для описания картин Маджида Маджуди (представлен его последний фильм "Цвет Бога", удостоенный в 1999 г. сразу нескольких наград и номинаций на фестивалях в Хихоне (Испания), Монреале и Лос-Анжелесе), Аббаса Кьяростами, Мохсена Махмалбафа, Дариуша Мехрджуи (старейшего из представленных режиссеров, первой иранской кинематографической гордости: его картина "Корова" прогремела еще в 1969 г. На фестивале две его картины - "Лейла" и "Сара"), Киануша Аяри (фильм "Быть или не быть"), Рахшан Бани Этимад (ее фильм "Голубой платок" получил в 1995 г. "Бронзового леопарда" в Локарно и приз ФИПРЕССИ в Салониках) сложно найти подходящие слова.
Своей чистотой и простотой иранские фильмы напоминают разве что кино Японии середины века, когда мир узнал имена Мидзогути, Одзу, Куросавы и других. Если помножить это на знакомую нам персидскую классическую поэзию, на кино Параджанова, Рехвиашвили и Иоселиани, а также присовокупить итальянский неореализм и "Любить" Калика, мы получили приблизительное, но вовсе не полное представление о тенденциях нового иранского кино. Медитативность и поэтичность восточного человека, героя этих картин, красота и разнообразие персидской природы вкупе с желанием режиссеров говорить правду, повествовать о реальности, стараясь вычленить из нее позитивное зерно, создают причудливые и пленительные полотна. Немалую роль играет и вера, любовь к Богу, по-суфийски тонко и целомудренно адресованная не только к зрителям и к героям картин, но и к актерам (так, у Кьяростами из фильма в фильм актеры предыдущих лент становились героями его новых картин). И так же, как нравственная высота Тарковского была признана и принята в исламском Иране, так и новое персидское кино может стать актуальным для России, так как апеллирует к ценностям и душевным качествам, которые были и остаются важными и для нашего общества.
Фестиваль "Новое кино Ирана" организован Культурным представительством Ирана в России, начавшим свою деятельность в начале этого года, и Музеем кино. О значимости, которую фестивалю придают сами иранцы, говорит то, что открывали его посол Исламской Республики Иран в России г-н Сафари и руководитель Культурного представительства г-н Санаи. Отбор фильмов, проведенный сотрудником представительства Маджидом Ходабандехлу, представляет иранское кино в его более чем десятилетнем развитии и во всей его разножанровости. Есть и военное кино ("Горизонт") и драматургические картины ("Последняя сцена"). А в планах ретроспектива фильмов Аббаса Кьяростами, одного из самых тонких и лиричных персидских поэтов кинокамеры и кинопленки.
Орхан Карабааги
В то время как в массовом сознании рядового обывателя укоренился образ Ирана как государства "победившего фундаментализма, царства средневековых порядков, где правят бал фанатичные муллы, к чему не в последнею очередь приложили руки как отечественные, так и западные СМИ, тегеранский Кинофонд Фараби прислал в Москву десяток фильмов, каждый из которых мог бы быть гордостью любого национального кинематографа.
Для многих так называемых европейцев будет удивительным тот факт, что иранские фильмы не только не содержат следа какой бы то ни было туземной ментальности, чем порой грешат индийские и даже японские фильмы, а напротив, им присущ уровень элитного европейского кино.
Русская революция 1917 года, при всем различии отношений к ней, породила Эйзенштейна и Дзигу Вертова, создавших универсальные образцы целой эпохи мировой кинематографии. Иран, после победы Исламской революции, являет миру новый феномен, блестящее кино эпохи исламского фундаментализма.
Интерес к иранскому кино растет. Если в 1986-м году на международных фестивалях иранские фильмы демонстрировались на 23 сеансах, в 1988 - на 47, то в 1990-м - на 337, а в 1993-м - почти на 400. Иранское кино стало явлением интернациональным и общечеловеческим.
Даем краткие аннотации наиболее заметных фильмов Недели иранского кино в Москве.
"Цвет Бога" (1999 г.)
Этим фильмом режиссера Маджида Маджуди (сценарий Хасана Хасандусти) открывался фестиваль. История деревенского слепого мальчика, вернувшегося из тегеранского интерната домой, где кроме любящих его сестер и бабушки есть еще и его вдовый отец, который подыскал себе молодую жену и тяготится своим сыном калекой.
Простая, удивительно чистая история, которая поражает в наш век постмодернистской эстетики и истеричного имморализма тем, что где-то еще сохранилось что-то большое и настоящие.
Фильм мог бы показаться даже несколько наивным, но уровень режиссерской и операторской работы не оставляет места для подобных впечатлений. Каждый кадр скомпанован и проработан до уровня самостоятельного художественного произведения. Тончайший рисунок света и тени придает происходящему какой-то особый глубинный смысл, предавая фразе главного героя "слепые могут видеть Аллаха, но не глазами" ключевое значение.
Ранее в 1999 г. фильм "Цвет Бога" получил специальный приз жюри и специальный приз молодежного жюри на Международном фестивале в Хихоне (Испания), а также приз "Народный фильм" и американский Гран-при на Международном фестивале в Монреале (Канада).
"Последняя сцена"
Стильная лента режиссера Варужа Карим-Масихи, который также является и сценаристом фильма, сделана им еще в 1990 г. Это его первый полнометражный фильм, сразу сделавший его знаменитым.
Фабула развивается по образцу готических романов. Шахский Иран, мнимое убийство богатого домовладельца, вдова, которую ее родственники пытаются довести до самоубийства, охотясь за наследством. Сложная постановка, задуманная неудачником драматургом и разыгранная нищей театральной труппой, должна привести алчную родню к успеху, но в режиссеру последней сцены вмешивается полицейский инспектор, превращая все в фарс.
Картина пронизана тонкими рефлексиями и завуалированными киноцитатами. Главный герой Камран-Мирза, его играет Фаримах Фарджами, неуловимо напоминает Фернандо Рея в бунюэлевском "Смутном объекте желания". И вообще все происходит как бы не по-настоящему, понарошку, что придает фильму едва ощутимый привкус сюрреализма.
"Жизнь и больше ничего" (1991 г.) Режиссер и сценарист Аббас Кьяростами.
Кьяростами - один из старейших и наиболее именитых режиссеров Ирана, его фильмы завоевали множество призов и на иранских, и на международных фестивалях. Он признан одним из лучших режиссеров современного кино.
После ужасного землетрясения в 1990 г. в Гиляндской провинции отец и сын отправляются в зону бедствий, чтобы узнать о судьбе двух мальчиков из деревни Рудбара. Они выезжают на проселочною дорогу, вьющуюся по склонам гор. По пути им встречаются люди, так или иначе пострадавшие от землетрясения, каждый со своей историей. Жизнь продолжается, у всех свои заботы, у кого грустные, у кого смешные.
