Алексей Арбатов
Сокращение СЯС оставляет немало проблем – включая и утилизацию отходов.
Фото Reuters
На протяжении десятилетий холодной войны одним из главных направлений развития стратегических сил держав было повышение их боеготовности, прежде всего – сокращение времени подготовки баллистических ракет к запуску после получения санкции государственного руководства. Это направление достигло своего высшего воплощения в оперативной концепции запуска ракет на основании информации от систем предупреждения о пусках ракет противника. Данная концепция стала частью стратегии «встречного удара» (ВУ) или «ответно-встречного удара» (ОВУ). Другие обозначения того же понятия: «запуск по предупреждению».
Такая стратегия, безусловно, является одним из самых напряженных вариантов воплощения доктрины ядерного сдерживания. Главным основанием для нее была уязвимость командных центров военно-политического руководства и самих стратегических сил для разоружающего (контрсилового) удара противника.
20 лет спустя после окончания холодной войны имеются серьезные основания для взаимного пересмотра таких концепций.
КОНЦЕПЦИЯ ОТВЕТНО-ВСТРЕЧНОГО УДАРА
Подлетное время МБР при ударе США по СССР/России или в обратном направлении составляет примерно 30 минут. За это время пуск ракет должен быть засечен системой СПРН, и после принятия решения на высшем уровне команда проходит вниз по военной инстанции (или напрямую) на пункты управления СЯС, после чего ракеты запускаются и должны успеть уйти из-под удара противника.
С начала 80-х годов после появления контрсилового потенциала у БРПЛ (американские ракеты «Трайдент-2») требования к системам ОВУ еще более ужесточились ввиду сокращения подлетного времени баллистических носителей до 15–20 минут, а с развертыванием в Европе БРСД «Першинг-2» – до 7–10 минут.
Судя по доступной информации, в ответ на это в 80-е годы была создана система «Периметр» (еще названная «Мертвая рука»). Она даже в случае уничтожения военно-политического руководства в автоматическом режиме обеспечивала нанесение ответного удара на основе идентификации разных физических признаков ядерного нападения (См.: Широкорад А. Мертвая рука┘ НВО, №13, 8–9 апреля 2010 г.)
Опасность случайного или непреднамеренного обмена ядерными ударами всегда оставалась высокой как результат технического сбоя или неправильной оценки информации СПРН. Ведь даже при идеальном срабатывании всех систем государственному руководству оставлялось всего несколько минут на принятие самого апокалиптического из всех вообразимых решений – о массированном ядерном ударе по другой сверхдержаве. Тем более это относилось к автоматической системе реагирования типа «Периметр». За время холодной войны было множество эпизодов ложных тревог со стороны СПРН как США, так и Советского Союза. К счастью, они не повлекли обмена ударами, поскольку присутствовал «человеческий фактор» в оценке сигнала тревоги и общей военной обстановки. Но могло случиться и иначе┘
Из девяти ядерных государств лишь Россия и США имеют концепции ответно-встречного удара (ОВУ) в своей ядерной стратегии и обладают соответствующей технической базой для ее осуществления. Другие государства – обладатели ЯО не имеют существенного контрсилового потенциала против сил США или России и для ответного удара по ним двум главным ядерным державам не нужна концепция ОВУ. Сами по себе другие страны не обладают необходимыми для ОВУ системами предупреждения и управления, а их ракеты не поддерживаются в достаточно высокой готовности к запуску.
Имеются основания предполагать, что Россия и США в совокупности имеют сейчас порядка 1700 ядерных боеголовок на носителях, которые за несколько минут могут быть запущены по сигналу СПРН. (Это боеголовки на преобладающей части МБР обеих держав и некоторые российские БРПЛ на лодках в базах. Подводные лодки на патрулировании в море не имеют возможности столь быстрого реагирования и не нуждаются в ней, а авиация в мирное время снята с режима повышенной готовности на аэродромах).
ПРЕИМУЩЕСТВА ОТВЕТНО-ВСТРЕЧНОГО УДАРА
В политических и военных кругах России и США присутствует сильная приверженность концепции ОВУ. Она согласуется с глубоко традиционной военной логикой, по которой высокая боеготовность и способность немедленного ответного удара – это огромное преимущество и важнейшая задача боевой подготовки и технического совершенствования вооруженных сил и средств. Почти общепринято (хотя никак не подтверждается логически), что такая возможность повышает внушительность ядерного сдерживания. Живучесть американских СЯС меньше зависит от ОВУ, но их система СПРН намного эффективнее, что считается там крупным преимуществом США в рамках этой концепции.
Помимо этого есть ряд конкретных соображений в пользу сохранения этой концепции.
Во-первых, при осуществлении ОВУ, несмотря на все сложности такой операции, системы СПРН и боевого управления фактически будут действовать в режиме мирного времени в отличие от непредсказуемых условий после принятия ядерного удара противника.
Во-вторых, не будучи запущены по предупреждению СПРН, МБР наземного базирования будут существенно ослаблены в результате контрсилового удара противника по стартовым шахтам ракет.
В-третьих, вероятность развертывания эшелонированной ПРО США и массового внедрения ВТО большой дальности в перспективе повышает ценность концепции ОВУ для России в целях ухода от поражения в местах базирования и для перенасыщения оборонительных систем противника.
В-четвертых, взаимный отказ от ОВУ будет или неконтролируемым (как прежние соглашения о ненацеливании ракет друг на друга), или слишком сложным как объект переговоров.
РИСКИ КОНЦЕПЦИИ «ЗАПУСКА ПО ПРЕДУПРЕЖДЕНИЮ»
В то же время эту концепцию и соответствующие планы нельзя не признать наследием холодной войны – причем наследием весьма опасным.
Во-первых, в современных политических реалиях вероятность внезапного ядерного удара США и России друг по другу, на которую была рассчитана стратегия ОВУ, практически близка к нулю.
Самогенерируемая паника в некоторых российских СМИ по поводу «угрозы» американской ПРО и высокоточных средств большой дальности в неядерном оснащении (прежде всего КРМБ и КРВБ) в военно-техническом плане безосновательна, а в политическом – контрпродуктивна. Она создает России имидж затравленной страны, пораженной хроническим комплексом неполноценности, на которую можно оказывать психологическое давление.
Во-вторых, учитывая совершенно иные по сравнению с периодом глобальной конфронтации нынешние ставки в любом мыслимом конфликте двух держав, критерии «неприемлемого ущерба» агрессору в ответном ударе могут быть радикально понижены. Даже угроза потери одного или нескольких крупных городов вполне достаточна для сдерживания ядерного нападения одной из держав на другую.
В-третьих, живучесть СЯС двух держав все меньше зависит от ОВУ. В снижающихся количественных потолках стратегических сил американцы переносят все большую часть своего потенциала на ракеты морского базирования и переоборудуют их часть для неядерных задач. А Россия, в свою очередь, делает упор на наземно-мобильные МБР («Тополь», «Тополь-М», РС-24 «Ярс» с РГЧ), которые в принципе могут быть запущены по сигналу СПРН, но не нуждаются в этом для осуществления ответного удара ввиду их повышенной живучести. (С этой точки зрения, планы развертывания тяжелых МБР шахтного базирования были бы шагом назад и отнимали бы средства от наземно-мобильных и морских ракетных сил.)
В-четвертых, распространение ядерного оружия и ракетных технологий в мире, в том числе среди безответственных и неустойчивых режимов и экстремистских группировок, будет увеличивать вероятность случайных и провокационных запусков баллистических и крылатых ракет (особенно морского базирования) и даже ядерных террористических актов, в том числе в столицах великих держав. Поддержание СЯС в режиме ОВУ в таких условиях может повлечь спонтанный обмен ядерными ударами.
Тем более безумными выглядят призывы в новых условиях возродить систему автоматического запуска российских стратегических сил. Ведь никому не приходит в голову полностью автоматизировать систему управления воздушным транспортом или атомной энергетикой, хотя там последствия технического сбоя были бы менее катастрофическими. В критических областях компьютеризация и автоматика должны помогать человеку, но не заменять его.
Тем более есть разумные решения проблем, особенно необходимые в новых условиях: выделение денег для завершения строительства центральных командных пунктов абсолютной защищенности, создание дублирующих авиационных командных пунктов, расширение масштабов развертывания мобильных ракет и строительства дорог и мостов, их защита мобильными зенитными средствами.
Наряду с такими мерами взаимный отказ от ОВУ укрепил бы национальную и международную безопасность в принципиально новых условиях современности.
КОНЦЕПЦИЯ ПОНИЖЕНИЯ БОЕГОТОВНОСТИ
В кругах сторонников ядерного разоружения вот уже много лет популярна идея понижения боевой готовности ядерных сил держав. Она стала одним из 13 пунктов рекомендаций Конференции по рассмотрению ДНЯО 2000 года.
Тем не менее при ближайшем рассмотрении понижение боеготовности стратегических сил не является простой и быстрой мерой, как некое приложение к сокращению ядерных вооружений. Если это не символический акт, а согласованные, сбалансированные и проверяемые организационно-технические мероприятия, то они могут быть не менее сложны и радикальны, чем меры физического разоружения.
Время для таких мер может наступить после выполнения нового Договора по СНВ от 2010 года вслед за завершением переговоров о дальнейших сокращениях СЯС (например, до уровней в 1000–1200 боезарядов) или параллельно с ними. Тогда простое линейное физическое сокращение американских и российских СЯС ниже уровней порядка 1000 боезарядов (до потолков 800–500–300 боеголовок) может оказаться дестабилизирующим. С меньшим количеством ядерных вооружений тенденцией планов боевого применения СЯС обеих сторон будет, видимо, сосредоточение на самых важных целях, а именно – системе СПРН, узлах связи и пунктах боевого управления, что повысит акцент на упреждающий удар в случае кризиса.
К тому же линейное сокращение весьма остро поставит вопросы ограничения систем ПРО, ядерных сил третьих стран, тактического ядерного оружия, которые будет крайне сложно решить одним шагом. Поэтапное снижение боеготовности СЯС, наоборот, может увеличить стабильность ядерного баланса и позволит проще решать сопутствующие вопросы.
ТЕХНИЧЕСКИЕ МЕРЫ ПОНИЖЕНИЯ ГОТОВНОСТИ
Осязаемые меры такого рода возможны, но требуют весьма сложных переговоров и благоприятного политического климата взаимного доверия сторон. Значительная часть комплекса организационных и технических мер, направленных на снижение боеготовности через «обратимую деактивацию», была разработана российскими специалистами в 90-е годы. При этом под «деактивацией» понималось приведение элементов ракетных комплексов каждой из сторон из исходного в такое состояние, при котором пуск ракет без возврата их в исходное состояние был невозможен.
Время такого возврата может варьироваться и поэтапно удлиняться на взаимной, сбалансированной и контролируемой основе. А доля охваченных «деактивацией» СЯС – поэтапно расширяться. Главный принцип в том, чтобы при этом сокращение контрсилового потенциала сторон опережало снижение их потенциала ОВУ.
Такие меры могут применяться к МБР и БРПЛ на лодках в базах. Авиационная составляющая триад России и США обычно не связывается с концепцией ОВУ. Однако при достаточно глубоком понижении готовности ракет к пуску авиацию нельзя исключать из комплекса мер проверяемой «деактивации», поскольку подлетное время бомбардировщиков (7–10 часов) будет меньше, чем время приведения ракет в исходное состояние. Таким образом, стратегическая авиация может стать средством разоружающего удара. «Деактивация» ядерных ТБ, по аналогии с ракетами, должна будет исключить их быстрое использование без возврата в исходное состояние.
Например, на первом этапе можно было бы «деактивировать» СЯС двух держав так, чтобы в состоянии боеготовности осталось не более 700 из 1000 боезарядов. При этом в отличие от метода «разгрузки» при сокращении стратегических боеголовок по Договору СНВ-1 и новому соглашению по СНВ «деактивация» предполагала бы полное снятие головных частей ракет, или извлечение ракет из ПУ, или какие-то другие меры обратимого демонтажа пусковых установок.
Следующий этап мог бы снизить уровень боеготовых сил до 500 боезарядов и т.д. Поскольку такие меры неприменимы к подводным лодкам в море, пришлось бы резко уменьшить их долю, находящуюся в море (уменьшить так называемый коэффициент оперативной напряженности). Это фактически устранило бы контрсиловую угрозу для российских МБР. Оставшиеся боеготовыми силы двух держав обеспечивали бы исключительно потенциал «глубокого» ответного удара ограниченными, но достаточными средствами – в максимальном соответствии с принципами стратегической стабильности.
Очевидно, что приведенные выше меры не могут осуществляться изолированно. По мере сокращения СЯС двух держав и последовательного понижения их готовности к применению по сигналу СПРН, более выпукло встанут смежные стратегические проблемы: взаимосвязь с системами ПРО, ограничение сил третьих ядерных государств, оперативно-тактические ядерные вооружения, особенно американские средства в Европе, стратегические обычные высокоточные вооружения и пр. Все эти проблемы представляют собой отдельные темы для анализа и дискуссии. БРПЛ и КРМБ, запущенные с кораблей, судов и подводных лодок, представляют собой особую опасность, поскольку национальную принадлежность такого ракетного удара трудно определить для адекватных ответных действий. С использованием космических систем навигации они способны даже с обычным боезарядом поражать АЭС, ядерные хранилища и другие критические объекты и спровоцировать ответный ядерный удар согласно новой российской Военной доктрине.
Дарья Гармоненко 
