Стратегические асимметрии и системы ПРО

Радиолокационная станция системы ПРО Москвы А-135 «Дон-2Н».
Фото Виктора Литовкина

Наверное, некоторые современные российские политические лидеры, военачальники и их дипломатические представители очень удивились бы, если бы узнали, что в своей критике американской программы ПРО они всецело оперируют идеями бывшего министра обороны США Роберта Макнамары. Более 40 лет назад он сформулировал концепцию стратегической стабильности и сделал вывод о дестабилизирующей роли системы ПРО.

Макнамара опирался на разработки своих подчиненных, которых привлек в Пентагон в основном из аналитической корпорации РЭНД, выполнявшей контракты ВВС США. С тех пор в стратегической теории ядерного сдерживания, несмотря на смену нескольких поколений вооружений, вплоть до недавнего времени не было придумано ничего принципиально нового.

КОНЦЕПЦИЯ МАКНАМАРЫ

Концепция Макнамары состояла в том, что в силу объективно сложившейся ситуации безопасность обеих сторон на уровне стратегических ядерных вооружений обеспечивается их обоюдной возможностью причинить друг другу неприемлемый ущерб в ответном ударе, даже приняв на себя первый удар противника. Система ПРО (у одной или обеих сторон) может создать иллюзию возможности предотвратить неприемлемый ущерб от ответного удара противника, ослабленного внезапным контрсиловым (разоружающим) ударом. Тем самым может усилиться стимул для первого удара, иными словами, будет развязана ядерная война.

Кроме того, дестабилизирующая роль ПРО виделась главе Пентагона и в том, что она заставляет каждую сторону наращивать наступательный потенциал в ответ на противоракетную оборону противника, то есть подстегивает гонку вооружений.

Для своего времени идея о том, что система стратегической обороны может усиливать угрозу войны и стимулировать гонку вооружений, была абсолютно революционной. В своей известной речи в Сан-Франциско 18 сентября 1967 года Макнамара подчеркнул: «Какими бы ни были их намерения или наши намерения, действия – или даже реалистически вероятные действия – каждой стороны, относящиеся к строительству ядерных сил, неизбежно вызывают противодействия другой стороны. Это как раз тот феномен действия-противодействия, который питает гонку вооружений. Оба государства выиграли бы от достаточно надежных соглашений сначала ограничить, а позднее и сократить наступательные и оборонительные ядерные силы».

Незадолго до этого, на саммите в Гласборо (штат Нью-Джерси) в июне 1967 года, президент США Линдон Джонсон и Роберт Макнамара предложили председателю Совета министров СССР Алексею Косыгину заключить договор об ограничении систем ПРО, но получили отказ. В то время Советский Союз уже приступил первым к развертыванию такой системы (А-35) вокруг Москвы. Косыгин ответил в том духе, что ПРО – это мирная оборонительная система, поскольку она защищает население, тогда как угрозу миру создают наступательные ядерные ракеты.

Вероятно, советский премьер был бы весьма удивлен, если бы мог предвидеть, что через 15 лет президент США Рональд Рейган возьмет на вооружение его тезис в оправдание программы СОИ («звездных войн», а еще четверть века спустя эту концепцию будет с теми или иными поправками выдвигать американское правительство и с праведным гневом отвергать российское руководство).

Но 40 лет назад концепция стратегической стабильности Макнамары восторжествовала. С 1968 года США приступили к развертыванию системы ПРО (сначала «Сентинел», а потом «Сейфгард»), что серьезно встревожило СССР, так как могло нарушить с таким трудом достигнутый на пороге 70-х годов стратегический паритет. Поэтому Советский Союз согласился на переговоры, и в 1972 году был заключен советско-американский Договор по ПРО и Временное соглашение ОСВ-1, блестяще воплотив концепцию Макнамары в договорно-правовую форму.

Правда, поначалу советская сторона приняла эту логику с большими оговорками и, в частности, настояла на включении в приложенный к Договору по ПРО документ «Согласованные заявления» пресловутого пункта D (о праве создавать антиракетные системы на новых физических принципах). Впоследствии этим пунктом воспользовалась администрация Рональда Рейгана для обоснования правомочности своей программы СОИ, и только принципиальность сенатской комиссии под руководством сенатора Сэма Нанна отвергла этот предлог и не позволила новой программе ПРО выйти за рамки НИР.

В 1976 году США законсервировали свой единственный комплекс ПРО (кроме РЛС) вокруг базы МБР Гранд Форкс (Северная Дакота). Советский Союз проявил последовательность в отношении противоракетной обороны и сохранил один район развертывания ПРО для защиты Москвы, а Россия даже в кризисные 90-е годы нашла средства для его глубокой модернизации (система А-135) и сохраняет поныне.

Но в целом на несколько десятилетий концепция Макнамары стала основой стратегических отношений СССР/России и США и их соглашений по ограничению ядерных вооружений, включая новый Договор СНВ от 2010 года. Именно из этой логики исходит нынешняя официальная линия Москвы на противодействие американской программе ПРО. Это проявилось в заявлении президента Медведева в Довиле: «После 2020 года, если мы не договоримся, начнется реальная гонка вооружений», – пригрозил он.

НУЛЕВАЯ ВЕРОЯТНОСТЬ ВООРУЖЕННОГО КОНФЛИКТА

В последнее десятилетие США то с большим, то с меньшим усердием постепенно пересматривают концепцию Макнамары. Американская стратегическая мысль опять рождает новое видение, каковым когда-то казался взгляд на оборонительную систему оружия (ПРО) как на повышающую угрозу ядерной войны и гонки вооружений. Во-первых, распространение ракетно-ядерного оружия породило новый подход к ПРО как к стабилизирующей системе в полицентрическом ракетно-ядерном мире. Возможность обеспечения безопасности в таком мире на основе традиционной советско-американской модели взаимного ядерного сдерживания (взаимного гарантированного уничтожения ответным ударом) ставится под сомнение. Это обусловлено как политико-идеологической природой новых государств – обладателей ЯО, так и дефектами их военно-технических возможностей в стратегических отношениях друг с другом и с великими державами (уязвимость ядерных средств на базах, техническая отсталость или отсутствие СПРН, ненадежность систем управления и предотвращения несанкционированного запуска).

Во-вторых, уход в прошлое глобальной биполярности и холодной войны приблизил к нулю политическую вероятность вооруженного конфликта (и тем более ядерной войны) между США (НАТО) и Россией. Поэтому предполагается, что требования к военно-стратегическим параметрам стабильности в их отношениях можно значительно смягчить, включая критерии неприемлемого ущерба (которые могут, например, в пределе предполагать уничтожение основных объектов энергетики и транспортной инфраструктуры, а не половину населения и две трети промышленности по критерию Макнамары). Одновременно это позволяет широко либерализовать подход к роли и допустимым (в качестве недестабилизирующих) военно-техническим характеристикам систем ПРО.

Во второй половине 90-х годов была сделана попытка открыть путь противоракетным системам для защиты от третьих стран, сохраняя ограничения на системы ПРО в стратегических отношениях России и США, которые были легализованы Договором по ПРО от 1972 года. Это выразилось в соглашении 1997 года о разграничении стратегических систем ПРО и систем ПРО театра военных действий (ПРО ТВД) через ограничения на скоростные характеристики ракет-перехватчиков, а также дальность и скорость ракет-мишеней при испытаниях.

Однако это соглашение не вошло в силу, как не увенчались успехом попытки администрации Клинтона договориться с Москвой о соответствующих поправках в Договор по ПРО под занавес своего правления в 1998–2000 годах. Затем республиканская администрация Буша вывела США из этого Договора в 2002 году и инициировала противоракетную программу с развертыванием относительно небольшой группировки стратегических систем на Аляске, в Калифорнии и Европе. Это вызвало очередной противоракетный кризис отношений двух держав.

Администрация Обамы существенно пересмотрела технические, географические параметры программы ПРО и сроки ее реализации. Однако общая направленность стратегического пересмотра роли и места противоракетной обороны сохранилась и выразилась в документе по ядерной политике от 2010 года. Там, в частности, сказано, что потенциал сдерживания будет усиливаться за счет «инвестиций в противоракетную оборону, средств борьбы с ОМУ и других неядерных военных возможностей». При этом в документе особо подчеркивается, что «противоракетная оборона и любые будущие системы баллистических ракет дальнего действия США в обычном снаряжении предназначаются для противодействия новым возникающим угрозам регионального порядка и не направлены на изменение стратегического баланса с Россией».

Одновременно вместо попыток разграничить ПРО для защиты от ракет друг друга и ПРО для отражения ударов третьих стран (которые выразились в соглашении 1997 года) родилась идея совместного развития ПРО – в качестве гарантии ненаправленности ее против России. Однако переговоры о совместной ПРО не увенчались успехом, а политическим заверениям США о ненаправленности системы против России в Москве не верят.

Вполне возможно, Соединенные Штаты в контексте пересмотра своих стратегических взглядов допускают, что расширение и совершенствование систем ПРО с одной или обеих сторон не только обеспечит защиту от третьих стран, но в долгосрочном плане повлечет трансформацию российско-американских стратегических отношений взаимного сдерживания в сторону сокращения роли наступательных ядерных средств и увеличения роли неядерных оборонительных систем оружия.

Российское руководство пока не приемлет такой логики, во всяком случае в отношении ЕвроПРО. Как заявил президент Медведев 23 ноября 2011 года, «мы не согласимся участвовать в программе, которая через относительно короткий промежуток – пять, шесть, может быть, восемь лет – способна ослабить наш потенциал сдерживания».

ОБОРОНИТЕЛЬНАЯ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОСТЬ

Утверждая о дестабилизирующем характере американской ПРО, Москва, очевидно, не применяет указанную логику к себе. Конкретно речь идет о программе Воздушно-космической обороны, являющейся одной из самых приоритетных в Государственной программе вооружений до 2020 года (ГПВ-2020). Программа ВКО, под которую создано командование ВКО на базе Космических войск, выглядит не менее внушительно, чем американская программа ПРО. Помимо модернизации существующих и создания новых элементов СПРН в составе РЛС наземного базирования и космических аппаратов планируется развернуть 28 зенитных ракетных полков, оснащенных комплексами С-400 «Триумф» (около 1800 зенитных управляемых ракет – ЗУР), а также 10 дивизионов (около 400 ЗУР) перспективной системы С-500 «Витязь». Кроме того, планируется обновление парка истребителей-перехватчиков (в числе 600 закупаемых самолетов), создание новой интегрированной системы управления и модернизация московской системы ПРО (А-135).

В своем послании Федеральному собранию от 2010 года президент поставил ВКО на первое место и приказал уделить внимание «укреплению воздушно-космической обороны страны, объединить существующие системы противовоздушной и противоракетной обороны, предупреждения о ракетном нападении и контроль космического пространства».

В отличие от США, которые упорно отрицают антироссийскую направленность своей ПРО, новая Военная доктрина РФ от 2010 года весьма прозрачно указывает, что ВКО предназначена для защиты от США и НАТО, ставя в качестве первоочередной задачи «обеспечение противовоздушной обороны важнейших объектов Российской Федерации и готовность к отражению ударов средств воздушно-космического нападения». Правда, ни Военная доктрина, ни какие-либо другие открытые руководящие документы не дают четкого определения средств воздушно-космического нападения (СВКН), и по этому вопросу среди военных специалистов идут споры.

В целом принято считать, что СВКН включают аэродинамические носители (самолеты и крылатые ракеты), баллистические ракеты и будущие комбинированные средства доставки оружия (ракетно-планирующие частично-орбитальные системы). Понятно, что в обозримый период такими средствами, причем в совокупности, могут располагать только США. Поэтому «обеспечение противовоздушной обороны важнейших объектов Российской Федерации и готовность к отражению ударов средств воздушно-космического нападения» есть не что иное, как ослабление американского потенциала сдерживания или, по умолчанию, встраивание оборонительных систем в отношения сдерживания и стратегической стабильности.

Правда, нет никаких официальных формулировок относительно того, как ВКО вписывается в ту модель стратегической стабильности, которой, по мнению Москвы, будет угрожать американская программа ПРО. Также ни в каком руководящем документе не разъясняется, будет ли ВКО защищать страну от ядерных или только от высокоточных обычных стратегических систем противника. Вероятно, информационные системы не смогут отличить одни от других, хотя по понятным причинам защита от ядерных средств предъявляет к обороне неизмеримо более высокие требования, чем задача отражения носителей в обычном оснащении.

В этом плане иногда отмечается, что дестабилизирующий характер ЕвроПРО США обусловлен тем, что она в отличие от российской развертывается за пределами их территории, близко от границ России. В политическом отношении это, безусловно, играет большую роль, особенно с учетом весьма эмоционального восприятия проблемы российской политической элитой и руководством.

Но в стратегическом разрезе важно, не где развернута ПРО, а каковы ее технические возможности по перехвату ракет других стран. Ряд экспертов в России и за рубежом, например, считают, что размещение будущих усовершенствованных перехватчиков типа «Стандарт-3» не в Румынии, Польше и на кораблях в европейских морях, а на территории США и Канады, а также на кораблях у американских побережий могло бы более эффективно прикрыть территорию Северной Америки.

Следует к тому же отметить, что некоторые российские эксперты и военные обозреватели весьма невысоко оценивают эффективность системы ВКО в выполнении поставленных задач после осуществления ГПВ-2020. Однако низкая эффективность едва ли может служит аргументом в пользу ее стабилизирующего характера.

В целом трудно отделаться от впечатления, что в России как бы параллельно существуют несколько плоскостей стратегической логики, внешней и военной политики, которые никак не пересекаются друг с другом и по разному применяются к себе и другим странам. В этом заключается одна из причин неудачи переговоров с США о сотрудничестве в развитии ПРО.

Очевидно, что сейчас на позиции сторон ощутимо влияют объективные различия в их положении. Несмотря на кризис, США намного превосходят Россию по экономическому и инновационному потенциалу, в сфере новейших технологий ПРО и высокоточных обычных вооружений, военном освоении космоса и силах общего назначения. Они имеют много союзников за океаном и ориентированы на применение силы против региональных противников и соперничество с Китаем.

Россия намного более уязвима в экономическом, военном и геополитическом отношениях, и для нее стратегические и оперативно-тактические ядерные силы – единственная сфера примерного паритета с США, главная опора национальной обороны и международного статуса. Поэтому Москва опять, как и в конце 60-х годов, с недоверием и опасением относится к новаторским идеям Вашингтона, подозревая его в скрытых враждебных намерениях. Однако, как учит история, ничто не вечно, и данная асимметрия тоже может перемениться.

Памятник американской противоракете на базе ВВС «Гранд Форкс». Фото с сайта www.wikipedia.org

ОБОРОНИТЕЛЬНО-НАСТУПАТЕЛЬНАЯ ДИАЛЕКТИКА

Ныне противоречия сторон усугубляются рядом дополнительных обстоятельств. Подозрения Москвы вызваны, в частности, тем, что масштабы ЕвроПРО, запланированные до 2020 года, заметно превосходят нынешнюю ракетную угрозу Ирана. Сейчас у него действительно нет межконтинентальных ракет или РСД повышенной дальности. Но развертывание и отработка ПРО (тем более с неядерным перехватом) – намного более инновационный, технически рискованный и капиталоемкий процесс, чем развитие наступательных ракетных носителей, технология которых давно отработана.

С этим связана главная проблема ПРО – от нее требуется намного более высокая гарантия эффективности, чем от наступательных баллистических ракет. В случае отказа наступательной ракеты какой-то объект на территории противника не будет поражен. Но если не сработает ПРО, то от прорыва всего одной ракеты противника могут погибнуть миллионы граждан своей страны. Таким образом, присутствует некий имманентный гандикап – фундаментальная асимметрия в требованиях к эффективности стратегических наступательных и оборонительных вооружений.

При обороне страны от удара сотен и тысяч ядерных боеголовок требуется такая эффективность обороны, какой никогда не было и в обозримый период не будет достигнуто. Во-первых, задача перехвата такого числа баллистических целей создает непреодолимые технические трудности. Во-вторых, даже возможность сбить 50–80% наступательных средств не способна предотвратить подрыв сотен или многих десятков ядерных боезарядов на своей территории, что все равно означало бы катастрофу (неприемлемый ущерб) для любой современной великой державы.

И в этом состоит главная причина, по которой за прошедшие 40 с лишним лет, несмотря на огромные затраты и научно-технические усилия, масштабные системы ПРО территории СССР/России и США так и не были развернуты для защиты друг от друга.

Однако к третьим странам концепция Макнамары не вполне применима. Ведь отражение единичных или малочисленных групповых ядерных ударов третьих стран или «государств-изгоев» придает смысл системе ПРО. Для крупного государства есть большая разница в том, достигнет его территории 10, 5, 3 или 1 ядерная боеголовка. Хотя потеря даже одного города, конечно, была бы немыслимой трагедией (как трагедия Хиросимы и Нагасаки), но все-таки это не стало бы необратимой национальной гибелью.

Поскольку речь идет об обороне от ракет третьих стран, отмеченная асимметрия в требованиях к эффективности ПРО и наступательных ракет затрудняет четкое разграничение между ПРО от ракет средней дальности (1000–5500 км) и от межконтинентальных баллистических ракет (более 5500 км). Совершенствование систем антиракет с увеличением их скорости и дальности может теоретически придать им потенциал перехвата МБР (как с пресловутым проектом системы SM-3Block IIB со скоростью 5–7 км/с для четвертого этапа развертывания американской программы ПРО в 2020 году). Точно так же московская ПРО А-135 имеет теоретическую возможность отразить удар нескольких боеголовок МБР – во всяком случае, перед ней ставится такая задача. Но вклад названных систем в оборону от массированного ракетно-ядерного удара был бы ничтожно мал.

В стратегическом контексте перед Москвой стоят два принципиальных вопроса. Первый состоит в том, может ли американская ПРО в рамках намеченной до 2020 года программы перерасти в систему, способную сколько-нибудь заметно ослабить российский потенциал ядерного удара, на который опирается сдерживание в отношении США.

По этому поводу в России вот уже несколько лет идут весьма острые дебаты. Авторитетные российские специалисты (например, академик Юрий Соломонов, генералы Виктор Есин, Владимир Дворкин, Павел Золотарев наряду со многими другими) однозначно свидетельствуют: как нынешняя, так и прогнозируемая на 10–15 лет вперед американская ПРО не способна существенно повлиять на российский потенциал ядерного сдерживания.

Периодически повторяющиеся угрозы в адрес Запада («┘если мы не договоримся, начнется гонка вооружений»), как и ответные меры, объявленные президентом Медведевым 23 ноября 2011 года, производят там не очень большое впечатление. Причина в том, что разумную модернизацию Россия должна вести в любом случае (МБР «Ярс», БРПЛ «Булава-30»), включая развитие технических средств преодоления любой системы ПРО, оснащение новых ракет новыми боеголовками и прикрытие объектов СЯС оборонительными системами. То же относится к восстановлению периметра РЛС СПРН (в том числе Калининградская станция).

А избыточные вооружения (вроде новой жидкостной тяжелой многозарядной МБР шахтного базирования) лишь отвлекут финансовые ресурсы от действительно необходимых, упомянутых выше стратегических программ и других острых нужд обороны. Возможное в будущем развертывание ракетных комплексов «Искандер» в Калининградской области и на юге скорее всего повлечет размещение авиационно-ракетных ударных систем США в Балтии, Польше, Румынии и Болгарии, откуда они смогут простреливать российскую территорию до Урала и дальше. Выход из нового Договора СНВ не откроет никаких дополнительных военных возможностей для России (кроме отмены и без того весьма скромных мер контроля), но зато развяжет руки США для удвоения своего стратегического ядерного потенциала в течение нескольких месяцев. Хотелось бы надеяться, что эти обстоятельства учтены руководством России.

Вот что сказал по поводу угрозы ЕвроПРО академик Юрий Соломонов – главный создатель всех современных российских баллистических ракет наземного и морского базирования: «Вывод абсолютно однозначный: от массированного удара по территории США, измеряемого несколькими десятками, максимум сотнями боевых блоков, защита с точки зрения эффективного перехвата этих боевых элементов с помощью тех технических средств и технологий, которые на сегодняшний день существуют, реализована быть не может. ЕвроПРО┘ в принципе не может решать задачу по перехвату боевого оснащения ракет межконтинентального класса, – подчеркнул он. – Все эти системы Aegis со всеми их модификациями – это ракеты поля боя, которые рассчитаны в лучшем случае на перехват объектов оперативного и оперативно-тактического класса, да и то с огромными оговорками».

Необходимо подчеркнуть, что концепция стабильности на основе способности взаимного уничтожения, выдвинутая Макнамарой, констатировала объективную и неотвратимую реальность, а не желательное положение вещей. В принципе не вызывает сомнения, что ни США, ни СССР/Россия не отказались бы от возможности надежно защитить свою территорию от любого ракетного удара, если бы это позволили технические и бюджетные возможности. И это было бы куда более рациональной основой безопасности, чем способность в считанные часы уничтожить друг друга и весь остальной мир. На эту цель были направлены крупные НИОКР двух держав в последние полвека, но она оказалась недостижимой и останется таковой в обозримые годы.

Второй принципиальный вопрос – это соотношение ЕвроПРО НАТО и российской ВКО. Этот важнейший фрагмент общей картины стратегических отношений сторон до сих пор был вне противоракетного диалога политиков и экспертов, но подспудно вполне ощутимо влиял на него.

Совершенно очевидно, что в ее нынешней конфигурации российская ВКО, развиваемая для защиты от нападения США и НАТО, несовместима с общей (или сопряженной) системой ЕвроПРО России–НАТО. Понятно, что Россия не может развивать две параллельные программы: одну – вместе с НАТО для защиты друг друга, а другую – для отражения ракетных ударов (воздушно-космического нападения) со стороны США и их союзников. Недаром весной 2011 года на заседании коллегии Министерства обороны, определяя мероприятия развития ВКО, президент Медведев призвал делать это «в контексте текущей ситуации, включая решение вопроса о нашем участии или неучастии в создаваемой системе европейской противоракетной обороны».

Поэтому участие России в программе ЕвроПРО – весьма искусственная и отвлеченная постановка проблемы, которая, в свою очередь, предопределила неудачу переговоров. Россия не должна стоять в позе бедного родственника, настаивая на допуске в американскую систему ПРО. Нужно вести речь о совместимости или несовместимости ВКО с поэтапной программой ПРО НАТО, предпосылках, оперативных условиях и технических элементах такой состыковки.

По опыту прошедших двухлетних дискуссий на разных уровнях вокруг ПРО можно сделать вывод: даже если они возобновятся в будущем, они останутся бесплодным теоретическим упражнением, если диалог не будет основательно переформатирован.

НОВАЯ ПЕРЕЗАГРУЗКА

Прежде всего следовало бы официально информировать западных партнеров о том, что Россия осуществляет собственную приоритетную программу ВКО, включая противоракетные системы. Ее стратегические задачи необходимо конкретно сформулировать и увязать с пониманием стратегической стабильности на нынешнем этапе.

Далее нужно аргументировано объяснить, что основанием для ВКО служит озабоченность России рядом ударных средств, программ и концепций применения новейших вооружений США. Их ненаправленность против России и возможное ограничение (по типу включения в потолки нового Договора СНВ обычных боеголовок баллистических ракет) должны стать предметом следующего этапа переговоров о сокращении СНВ или отдельным, связанным с ними направлением диалога.

В случае успеха на этих треках Россия может переместить акцент своей программы ВКО на отражение ракетных угроз третьих стран, защиту важных объектов (как АЭС, дамб, хранилищ опасных материалов) от террористов. Тогда ВКО станет в ряде звеньев совместимой с ЕвроПРО, например, через системы СПРН. В качестве стабилизирующей страховки можно создать эффективную объектовую ПРО для прикрытия средств СЯС и их системы управления, других важных объектов.

В таком контексте со своей стороны США и НАТО должны будут проявить готовность учесть озабоченности России, включая коррекцию программы ПРО в сторону совместимости с российской ВКО. Две системы не будут всецело зависеть друг от друга и не потребуют вступления России в НАТО, но они смогут повысить совокупную эффективность отражения ракетных ударов. Возможно, что в отдаленной перспективе державы пойдут по пути трансформации отношений взаимного сдерживания через уменьшение роли наступательных ядерных вооружений и увеличение упора на оборонительные системы, их постепенную интеграцию и в конечном итоге – упразднение ядерного сдерживания как такового. Но предопределять это сейчас не надо: время покажет, какие пути обеспечения безопасности наиболее эффективны в быстро меняющемся мире.