Владимир Дворкин
Операторы центра ПРО обеспечивают информацией о текущей обстановке президента США, министра обороны и командование стратегических сил.
Фото с сайта www.mda.mil
Косвенным поводом для подготовки предлагаемой статьи стали, во-первых, материалы уникальной по замыслу и составу участников конференции Минобороны России по проблемам ПРО, во-вторых, публикация в НВО от 8 июня 2012 года статьи «Десять лет без Договора по ПРО» с весьма значимым подзаголовком «Отношения США и России споткнулись о краеугольный камень стратегической стабильности», подготовленной вполне компетентными экспертами во главе с академиком Сергеем Роговым. Не затрагивая все вопросы этих материалов, рассмотрим только трактовки понятий стратегической стабильности и ядерного сдерживания и главным образом виртуальные и реальные дестабилизирующие краеугольные камни стратегической стабильности.
В ГОДЫ ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ
Самое общее определение стратегической стабильности в период холодной войны в соответствии с совместным Заявлением СССР и США в 1990 году сводилось к тому, что это такое соотношение стратегических сил двух стран, при котором отсутствуют стимулы для нанесения первого удара. Оно практически заменило прежний, аморфный и ни к чему не обязывающий принцип «равенства и одинаковой безопасности».
Декларировалось, что будущие договоренности должны обеспечивать стратегическую стабильность путем стабилизирующих сокращений СНВ и посредством воплощения соответствующей взаимосвязи между стратегическими наступательными и оборонительными вооружениями. В качестве принципов стабилизирующих сокращений были названы уменьшение концентрации боезарядов на стратегических носителях и оказание предпочтения системам вооружений, обладающим повышенной выживаемостью.
Однако для практической реализации сформулированных положений этого было недостаточно, необходима их формализация, перевод в плоскость обоснованных и наглядных количественных соотношений.
Одно из конструктивных определений стратегической стабильности, позволяющее перейти к ее анализу как к характеристике сложной системы, состоит в том, что стратегическая стабильность есть устойчивость стратегического ядерного равновесия, которое сохраняется в течение длительного периода времени, несмотря на влияние дестабилизирующих факторов. Такое равновесие обеспечивалось примерным равенством ядерных вооружений сторон по совокупности количественных (боевой состав, суммарное число боезарядов и так далее) и качественных (боевые возможности в различных видах ударов) показателей, что означает примерное равенство контрсиловых потенциалов, потенциалов ответно-встречных действий и потенциалов сдерживания.
Баланс по всем трем составляющим ядерного равновесия поддерживается в течение достаточно длительного периода времени при влиянии возможных дестабилизирующих факторов.
Таким образом, стратегическая стабильность включает в себя два слагаемых. Первое – это способность к ядерному сдерживанию глобальной войны за счет поддержания стратегического ядерного равновесия оппонентов, то есть способности стратегических ядерных сил гарантированно нанести агрессору неприемлемый ущерб в ответных действиях. Второе – иметь такую группировку СЯС, планы и возможности по ее развитию, которые наглядно демонстрируют бесплодность попыток достижения односторонних преимуществ, то есть бесперспективность гонки вооружений.
Такие взгляды на стратегическую стабильность сложились в США, а затем в СССР к концу 80-х годов и были на практике в той или иной мере воплощены в Договор СНВ-1, а в 90-е годы в Договор СНВ-2 и рамочное соглашение по Договору СНВ-3 и в новый Договор СНВ 2010 года.
В НОВЫХ УСЛОВИЯХ
В конце прошлого и начале нового века представления о стратегической стабильности значительно расширились за счет новых угроз и дестабилизирующих факторов. Важнейшими дестабилизирующими факторами стали распространение ядерного оружия и ракетных технологий, реальная возможность ядерных террористических актов, региональные этнические и религиозные войны с непредсказуемой эскалацией далеко за пределы регионов и в перспективе крупномасштабные вооруженные столкновения в борьбе за различного вида ресурсы. Поэтому было бы ошибочным и нереалистичным консервировать прежнее понимание стратегической стабильности, относящееся к периоду холодной войны, как и тесно связанных со стратегической стабильностью принципов взаимного ядерного сдерживания.
Здесь целесообразно подчеркнуть принципиальное отличие ядерного сдерживания вообще как фактора обеспечения безопасности государства и взаимного ядерного сдерживания, сохраняющегося между Россией и США.
По всей видимости принципы ядерного сдерживания сохранятся в мире до тех пор, пока существует ядерное оружие. Вместе с тем существует очевидная целесообразность пересмотреть и переоценить роль ядерного сдерживания в обеспечении безопасности великих держав и мирового сообщества в целом. Поскольку в отношениях цивилизованных государств оно остается эффективным по отношению к наименее вероятным и надуманным угрозам, среди которых ядерное или широкомасштабное нападение с использованием обычных вооружений великих держав и их союзов друг на друга. Но оно совершенно бесполезно против новых, реальных угроз безопасности.
Особое значение имеет сохраняющийся принцип взаимного ядерного сдерживания в отношениях России и США. Реликтовая концепция взаимного ядерного сдерживания России и США не только не имеет никакого смысла после окончания противостояния двух мировых систем, но и служит сильным препятствием для полноценного сотрудничества во многих сферах безопасности, о чем уже много лет говорят и пишут многие авторитетные эксперты, в том числе на страницах НВО. Российская четверка авторитетнейших «мудрецов» (Евгений Примаков, Игорь Иванов, Евгений Велихов, Михаил Моисеев) призвала к переходу от ядерного сдерживания к всеобщей безопасности. Более того, в резолюции Сената США по ратификации нового Договора по СНВ прямо сказано, что состояние взаимного ядерного устрашения между США и Россией не отвечает интересам безопасности двух государств и его необходимо трансформировать. Однако военно-политическое руководство демонстрирует глухоту к этим призывам. Так, например, в выступлении начальника Генерального штаба ВС России на Московской конференции по проблемам ПРО сказано, что, «несмотря на те революционные перемены, которые произошли в мире после окончания холодной войны, ни политикам, ни военным не удалось придумать ничего лучшего, что заменило бы роль взаимного ядерного сдерживания в сфере обеспечения глобальной безопасности и стабильности».
Таким вот образом игнорируются глобальные изменения в представлениях о стратегической стабильности более чем через 20 лет после окончания холодной войны. Не менее важно и то, что консервация этих представлений позволяет считать ПРО территории государства одним из главных дестабилизирующих факторов.
 Морские стратегические силы России – решающий фактор ядерного сдерживания. Фото из книги «СКБ-385, КБ машиностроения, ГРЦ «КБ им. академика В.П.Макеева» |
КРАЕУГОЛЬНЫЙ КАМЕНЬ
Как в период холодной войны, так и до настоящего времени в контексте сохраняющегося взаимного ядерного сдерживания России и США считается, что на стратегическую стабильность в ее традиционном понимании действуют следующие основные дестабилизирующие факторы:
– системы противоракетной обороны;
– высокоточное оружие с неядерным оснащением;
– космическое оружие;
– противолодочная оборона;
– ядерные вооружения третьих стран.
Эти дестабилизирующие факторы часто фигурируют в оценках российских официальных представителей и в экспертном сообществе. Расширенная оценка их влияния на стратегическую стабильность рассмотрена в выпусках ИМЭМО РАН в 2011–2012 годах. Поэтому ниже рассматривается только один фактор – ПРО, тем более что в упомянутой выше статье Сергея Рогова, Виктора Есина, Павла Золотарева и Валентина Кузнецова подчеркнуто, что «с 1972 по 2002 год Договор по ПРО рассматривался в качестве краеугольного камня стратегической стабильности. В рамках взаимного ядерного сдерживания (или взаимного гарантированного уничтожения) Москва и Вашингтон пришли к согласию относительно дестабилизирующего воздействия противоракетной обороны на стратегический баланс». И что «такой подход позволял поддерживать стратегический баланс, обеспечивая неизбежность ядерного возмездия потенциальному агрессору. Это давало возможность договариваться о сокращении стратегических наступательных вооружений». И далее: «Поэтому выход США в июне 2002 года из Договора по ПРО, который ограничивал противоракетную оборону 100 перехватчиками и одним позиционным районом базирования, естественно, негативно сказался на стратегической стабильности».
Действительно, теоретически системы ПРО могли бы подорвать стратегическую стабильность в ее прошлом и нынешнем консервативном понимании в том случае, если они были бы способны защитить территорию страны от массированного ядерного удара, перехватывая значительную часть атакующих ракет и боезарядов. Можно предположить, что этим руководствовались СССР и США при заключении Договора по ПРО 1972 года и Протокола к нему 1974 года.
Анализ исторического опыта, изложенный в выходящей в августе этого года монографии «Противоракетная оборона: соперничество или сотрудничество?» (под редакцией Алексея Арбатова, Владимира Дворкина, издательство РОССПЭН), подтверждает, что создание систем ПРО оказалось беспрецедентно сложной военно-технической проблемой второй половины XX и начала XXI столетий, разрешение которой не получило до настоящего времени надежных результатов из-за труднопреодолимых теоретических и научно-технических задач, неадекватности натурных испытаний реальным условиям боевого применения, необходимости колоссальных ресурсов.
В процессе концептуальных исследований, НИР, проектных и испытательных работ по созданию систем ПРО в СССР имели место острые дискуссии на уровнях руководства Министерств обороны, военной промышленности, НИИ, КБ и АН СССР о предназначении и целесообразном масштабе этих систем, что было связано со сложностью и значительными затратами на них.
Созданные для анализа перспектив развития ПРО рабочие группы ведущих специалистов страны пришли к выводу о том, что при существующих и прогнозируемых средствах ракетно-ядерного нападения реальной может быть только защита ограниченной территории от одиночных или от небольшой группы баллистических ракет.
Эти выводы вызвали новую еще более острую дискуссию на уровне руководства министерств и ведомств. Одни из них утверждали, что существует реальная возможность перехвата только одиночных ракет и нужно решать эту задачу, поскольку ни у кого нет представления о том, как можно защититься от массированного удара. Специалисты полагали, что без надежной селекции ложных целей для поражения одной ракеты потребовалось бы до 40 противоракет, а это в десятки раз выше стоимости самой МБР. Поэтому от ПРО лучше отказаться, а производить на эти средства значительно больше МБР и БРПЛ со средствами преодоления ПРО. Другие руководители считали, что необходимо создавать ПРО от массированных ударов.
В этих условиях для получения убедительных результатов по возможному потенциалу ПРО могли продолжаться только поисковые НИЭР с привлечением АН СССР, опытно-конструкторские разработки и полигонные эксперименты. Именно так происходило при разработке и модернизации системы ПРО А-35 и в дальнейших работах в этой сфере в Советском Союзе.
Сама по себе постановка задачи защиты с помощью ПРО от массированного ракетно-ядерного удара требует определения ряда предварительных условий. Во-первых, каков масштаб удара, от которого нужно защититься: первый разоружающий, в котором способны участвовать тысячи боезарядов, или ответный, который может быть нанесен несколькими сотнями боезарядов выживших ракет. Во-вторых, что, какие объекты или части территории в принципе необходимо и возможно защитить от этих двух типов удара.
Нет необходимости в проведении каких-либо исследований для признания очевидного вывода о том, что никакая ПРО не сможет защитить территорию страны от первого массированного ядерного удара. Можно только рассматривать целесообразность защиты отдельных особо важных объектов для снижения степени их поражения: баз СЯС и центральных пунктов управления. Именно такой целью руководствовались в СССР и США, когда подписали Договор по ПРО 1972 года и Протокол к нему в 1974 году. США защитили базу МБР в Гранд-Форксе для сохранения ядерного потенциала ответного удара, СССР – Московский район с центральными пунктами управления. Такое решение ограничивало в значительной степени гонку наступательных вооружений, хотя и не предотвратило ее полностью.
Причины того, что американский Сенат принял решение демонтировать 100 противоракет вокруг базы МБР примерно через четыре месяца после их развертывания, вполне объяснимы. Прежде всего потому, что основной потенциал американских сил ядерного сдерживания традиционно находится в морской составляющей, обладающей высокой выживаемостью при разоружающем ударе, а вклад в этот потенциал нескольких уцелевших МБР «Минитмен» мог бы составить единицы процентов. Немалую роль в этом решении сыграло и то, что системы ПРО того времени были основаны на ядерном перехвате. А это гарантировало множественные ядерные взрывы над своей территорией с исключительно негативными последствиями вне зависимости от масштаба ядерного или даже неядерного удара по базе МБР.
Возвращаясь к реальным возможностям систем ПРО, отметим следующее. Существовали различные интерпретации целей, поставленных президентом США Рейганом, провозгласившим программу СОИ в 1983 году: от идеалистических представлений о возможности полностью защитить американскую территорию от массированных ядерных ударов Советского Союза, осуществить новый технологический прорыв, вплоть до истощения СССР гонкой стратегических наступательных и оборонительных вооружений.
Невозможность полностью прикрыть территорию от массированных ракетных ударов, в том числе и от ответного удара, для специалистов была очевидной с самого начала. Вопрос заключался только в том, сколько ракет и боезарядов могли перехватить воздушные, космические, морские и наземные рубежи ПРО, развернутые по программе СОИ.
Ответ на этот вопрос в значительной степени связан с динамикой представлений о недопустимом ущербе для нападающей стороны. В связи с этим возможности и целесообразность защиты территории от ответного удара нескольких сотен ядерных боезарядов претерпевали в течение холодной войны значительные изменения, связанные с уменьшением величины недопустимого (неприемлемого) для агрессора ущерба, который снижался от потерь 30–40% населения и 70–80% промышленного потенциала, по оценкам Роберта Макнамары и Андрея Сахарова, для чего в ответном ударе необходимо доставить на территорию противника агрессора 400–600 боезарядов мегатонного класса, затем до 150–200 боезарядов и меньше. Наконец, после окончания холодной войны, когда модели обмена массированными ядерными ударами между двумя ядерными сверхдержавами потеряли свою актуальность, совершенно недопустимыми и катастрофическими считаются не только несколько, но и единичный ядерный взрыв в каком-нибудь городе.
Оценки эффективности любой ПРО всегда носят вероятностный характер, и количество пропущенных ракет и боезарядов при статистическом моделировании может находиться в пределах от нескольких десятков до нескольких сотен, но вероятность приближения их к нулю также нулевая. И это напрямую связано с нынешними представлениями о недопустимости даже одиночных ядерных взрывов на территории страны.
Продолжая оценивать последствия программы СОИ, можно отметить, что миф об истощении и развале СССР вследствие новой беспрецедентной гонки вооружений следует признать совершенно несостоятельным. В качестве реакции на программу СОИ в Советском Союзе были сформированы две симметричные программы (СК-1000 и Д-20) и одна асимметричная – СП-2000. Из сотен НИР и НИОКР подавляющее большинство не реализовано, а затраты на те из них, которые получили некоторое развитие, несопоставимы с затратами на поддержание на плаву неэффективной советской экономики.
Вместе с тем определенные успехи были достигнуты в США в создании технологического задела в области лазерного оружия, малогабаритных космических аппаратов-«убийц», наземных и морских противоракетных комплексов с безъядерным перехватом.
Таким образом, основной вывод, который следует из этой части, заключается в невозможности для ПРО практически любого масштаба полностью защитить территорию государства от массированного ракетно-ядерного удара. Но достаточно развитая система ПРО способна с высокой вероятностью перехватить ракеты и боезаряды баллистических ракет при одиночных и групповых пусках.
Возможно, что заключение Договора по ПРО-1972, ограничившее сначала двумя, а затем и одним районом этой системы для каждой стороны, имевшее важное политическое значение, стало одним из самых ранних завуалированных признаний специалистами СССР и США невозможности защитить территорию страны от массированной ракетной атаки.
Все изложенное имеет непосредственное отношение к надуманным угрозам ЕвроПРО для российских СЯС на всех этапах ее построения. Об этом вполне убедительно сказано в упомянутой статье четырех авторов статьи в НВО, в статьях независимых экспертов а также автора этого материала, в заключениях генеральных конструкторов Юрия Соломонова и Герберта Ефремова. Наконец, наиболее ярко это следует из выступлений на Международной конференции Минобороны России по проблемам ПРО, прежде всего выступления генерал-полковника Валерия Герасимова с результатами моделирования перехватов российских боевых блоков.
Весьма примечательно то, что основная часть приведенных в этом выступлении результатов моделирования относилась не к возможностям перехвата российских боевых блоков европейской ПРО, а стратегической ПРО на территории США с противоракетами GBI. При этом показано, что двумя противоракетами этого типа может быть поражен один боевой блок, не защищенный средствами преодоления ПРО. И лишь незначительная часть выступления Валерия Герасимова показывает возможность перехвата российских боевых блоков противоракетами СМ-3, но при нацеливании их не на территорию США, а на территорию Европы(!), демонстрируя таким образом российские представления о необходимости ядерного сдерживания стран НАТО, со многими из которых у России теснейшие финансово-экономические и культурные связи, где мы покупаем десантные корабли, авионику и которых привлекаем для модернизации российской экономики.
Следует заметить, что критика такого подхода, при котором по условиям моделирования российские ракеты не включали в состав боевого оснащения средств преодоления, не имеет оснований. Дело в том, что тактико-технические требования к эффективности (и составу) средств преодоления ПРО имеют наивысший гриф секретности и демонстрировать показатели эффективности на открытой международной конференции нельзя. В открытом виде специалистам приходится пользоваться экспертными оценками, в соответствии с которыми, например, для перехвата одного боевого блока иранской ракеты средней дальности с примитивными средствами преодоления ПРО потребовалось бы не менее пяти противоракет СМ-3 (блок 2В), а одного российского боевого блока – не менее 10 таких противоракет.
Наконец, совсем уж шокирующим прежде всего для американских и российских официальных лиц стало выступление на Московской конференции известнейшего специалиста по ПРО США профессора Теда Постола, который более 30 лет проводит расчеты эффективности различных вариантов ПРО. Он заявил, что ни американская, ни европейская системы не способны перехватывать даже иранские ракеты, поскольку никогда не испытывались в условиях, приближенных к реальным.
Все приведенное выше позволяет уверенно исключить ПРО территории государств из перечня дестабилизирующих факторов по отношению к стратегической стабильности в измерениях военной безопасности. Но трудно оценить, сколько времени потребуется российским военно-политическим лидерам для трансформации сознания и излечения от глухоты в этой сфере.
В интервью британской Times в июле этого года премьер-министр Дмитрий Медведев, который ранее заявлял, что для него в проблеме ПРО все просто, без всяких сомнений в который раз требует ответа на вопрос, против кого выстраивается ПРО в Европе, и утверждает о взломе ядерного паритета.
Однако можно отметить и определенные позитивные сдвиги в представлениях пока что только военного руководства России о требованиях юридически обязывающих гарантий ненаправленности ПРО в Европе против СЯС РФ, которые должны включать ограничения на районы размещения систем ПРО и на технические характеристики противоракет. В своем выступлении на Московской конференции генерал армии Николай Макаров неожиданно сказал: «Мы не говорим о введении каких-либо ограничений на технические характеристики средств ПРО. Условие только одно – зоны возможного перехвата современных и перспективных огневых средств ПРО не должны пересекать границу России». По-видимому, это произошло не только под влиянием независимых экспертов, но и квалифицированных офицеров-операторов ГОУ ГШ, которые, насколько известно, хорошо представляют реальные возможности ЕвроПРО, но не могут говорить об этом открыто.
Свою роль играет здесь и консервативность мышления в ракетно-ядерных отношениях Росси и США не только в официальных кругах, но и среди части экспертов. В связи с этим вынужден признать, что в годы холодной войны и даже позже также считал ПРО США дестабилизирующим фактором в случае плотного прикрытия ее территории многорубежными системами, принимал непосредственное участие в учете этого фактора при бесконечном моделировании процессов обмена ядерными ударами. Однако более глубокий анализ опыта создания и потенциала систем ПРО позволил сделать вывод о целесообразности периодической замены одних заблуждений на другие.
Представляется, что дальше оперировать аргументацией, основанной на угрозах российским СЯС ЕвроПРО, для политического руководства России означало бы выход за пределы разумной политики. Правда, для этого необходимо преодолеть не только российские, но и американские амбиции.
 В Южной Корее протестуют против намерений Северной Кореи продолжать реализацию своей ракетостроительной программы. Фото Reuters |
ЯДЕРНЫЙ ТЕРРОРИЗМ КАК ДЕСТАБИЛИЗИРУЮЩИЙ ФАКТОР
Растущая в мире озабоченность в связи с угрозами ядерного терроризма имеет достаточно оснований, несмотря на то что прямых доказательств ведущихся международными террористическими организациями работ по созданию самодельных ядерных устройств пока что нет. Однако нельзя надеяться на то, что озвученные некоторыми террористическими организациями, связанными с «Аль-Каидой», желания приобрести подобные устройства рассчитаны только на пропагандистский эффект. Об этом свидетельствуют материалы обзора «Ядерная программа «Аль-Каиды»: сквозь призму конфискованных документов» Дэвида Олбрайта.
По тематике ядерного терроризма ежегодно публикуются сотни научных статей и отчетов, проводятся международные конференции и рабочие встречи с участием российских институтов РАН (ИМЭМО РАН, ИСКРАН), принимаются рекомендации на международном Люксембургском форуме по предотвращению ядерной катастрофы, в российско-американской группе «Эльба», в рамках Пагуошского движения и других организаций. Генеральной Ассамблеей ООН в 2005 году принята «Международная конвенция по борьбе с актами ядерного терроризма», развивается сотрудничество спецслужб ведущих государств.
Вместе с тем предпринимаемые усилия считаются недостаточными по различным причинам, что отчасти связано с разновидностью актов ядерного терроризма. К наиболее доступным для террористов относят рассеивание радиоактивного материала подрывом обычных взрывчатых веществ («грязная бомба»). В условиях широкого распространения радиоактивных источников исходные материалы гораздо более доступны, чем ядерные материалы и, тем более, ядерные боеприпасы. Использование «грязных бомб» не влечет непосредственно многочисленных жертв, но вызывает долгосрочное радиоактивное заражение местности, способствуя распространению паники и социально-экономической дестабилизации.
Тяжелые последствия могут быть вызваны ядерным техногенным терроризмом – диверсионными актами непосредственно на объектах ядерной инфраструктуры, например, на АЭС, исследовательских реакторах, в местах хранения радиоактивных материалов различного назначения. Особенно уязвимы в этом отношении мегаполисы. В опасной близости от типового мегаполиса могут находиться одна АЭС, одно-два хранилища ОЯТ, непосредственно на его территории могут находиться 10–12 исследовательских реакторов, десятки крупных хранилищ радиоактивных материалов различного назначения. За последние годы предприняты значительные усилия по организационной и физической защите таких объектов, в первую очередь АЭС, повышена культура их безопасности. Но это не исключает возможности внедрения на объекты ядерной инфраструктуры подготовленных террористов.
Оценки показывают, что, например, организация аварии или разрушение исследовательского реактора в условиях мегаполиса приведет к получению сотнями тысяч человек повышенных доз облучения, а значительная часть городской территории на продолжительное время станет непригодной для жизни.
Однако максимальную угрозу представляет потенциальная возможность создания террористическими организациями самодельного ядерного устройства. Для создания простейших ядерных устройств «пушечного» типа не существует инженерно-технических проблем, поскольку информация о конструкции устройств не только «пушечного», но и имплозивного типа является общедоступной. Единственная трудность – приобретение оружейного урана. Несмотря на принятие многочисленных мер по его сохранности, возможности получить его на черных рынках ядерных материалов не исключается. Возможно и хищение оружейного урана. Так, например, топливо исследовательских реакторов рассматривается в качестве особенно уязвимого, поскольку оно рассредоточено на объектах в десятках стран. По оценке МАГАТЭ, около 100 исследовательских реакторов в мире используют оружейный уран в качестве топлива.
Ядерный заряд «пушечного» типа с оружейным ураном способен иметь мощность по крайней мере 10–15 кт, то есть сопоставимой с мощностью бомбы, сброшенной на Хиросиму. Взрыв подобного заряда в современном мегаполисе может привести к прямым потерям в сотни тысяч убитых и раненых, а также к серьезнейшему экономическому ущербу и предсказуемым социально-психологическим и политическим последствиям в долгосрочном плане.
После терактов в США, в Великобритании, Италии и других странах в подавляющем большинстве государств введены беспрецедентные обременительные для населения усиленные меры контроля на многих видах транспорта, в крупных центрах различного назначения и т.п. И общество приняло все эти действия, направленные на обеспечение безопасности. В случае же ядерного теракта население ради выживания будет согласно на любые действия жесткого тотального контроля, значительного ограничения привычных демократических основ. Еще жестче подобные ограничения последуют в государствах с авторитарной формой правления.
Есть достаточно оснований полагать, что расследование и поиски виновных в организации и осуществлении ядерного теракта, к которым будут привлечены десятки тысяч лучших сотрудников спецслужб многих государств, приведут к заключению о том, что теракт организован радикальными исламистскими группировками. И если «конвенциальные» теракты уже длительное время приводят к усилению антимусульманских настроений и движений в странах развитой демократии, то вполне можно представить, что произойдет в этой ситуации. Массовая депортация некоренного населения и жесткие санкции вызовут ожесточенные протесты на мусульманской «улице», вооруженные столкновения, волны терактов. И совсем не исключено, что может быть осуществлен прогноз Сэмуэля Хантингтона, изложенный в книге «Столкновение цивилизаций и переустройство мирового порядка». В ней, между прочим, убедительно показано, что проблемы Запада связаны не с исламскими экстремистами (см. раздел «Ислам и Запад»), а с глубинным и непреодолимым конфликтным разломом по линии ислама и христианства. И здесь приходится учитывать то, что для России это представляет особую опасность, поскольку она находится непосредственно на границе этого разлома.
* * *
Таким образом, для политического руководства России есть все основания пересмотреть приоритеты факторов, способных подорвать стратегическую стабильность. В этом перечне приоритетов ПРО территории из-за крайне низкой эффективности при отражении массированной ракетной атаки не заслуживает даже последнего места. Ее целесообразно развертывать только против единичных и групповых пусков баллистических ракет.
Расстановка приоритетов всех других дестабилизирующих факторов, способных нарушить глобальную и региональную стабильность, заслуживает отдельных исследований, однако реальная перспектива ядерных терактов, способных привести к радикальной трансформации мирового порядка, должна быть поставлена на ведущее место. Все эти проблемы могли бы стать предметом глубокой проработки и согласования как на экспертном, так и межгосударственном уровнях.
