Идею не победить, но можно лишить притягательности

Причины терроризма – не в том, что кто-то дает кому-то денег, а в том, что люди с разными точками зрения не могут договориться. Фото Reuters

Об авторе: Бахтияр Далгатович Ахмедханов – спецкор журнала «Однако» на Ближнем Востоке, специально для «НВО».

Когда речь заходит о вызовах, стоящих перед современным человечеством, терроризм упоминается если не первым, то уж точно в первой тройке напастей. Но если проблемы экологии и истощения природных ресурсов, как правило, не связывают с тем или иным религиозным мировоззрением, то в сознании миллионов людей в разных частях света между терроризмом и исламом стоит жирный знак равенства.

Израиль – та страна, где в силу объективных причин и ислам, и терроризм являются объектами самого глубокого изучения. Тем интереснее мысли и выводы, к которым приходят местные исламоведы. Наш сегодняшний собеседник – Дина ЛИСНЯНСКАЯ, эксперт по вопросам безопасности, специалист по исламской культуре и арабскому языку. Консультант ряда правительственных структур, а также частных компаний из Израиля, США и Европы. Специализация: распространение ислама в Европе и России, проблемы взаимодействия мусульманской и западной культур. Научный сотрудник Хайфского университета, имеет докторскую степень. Говорит на восьми языках.

СПЕКУЛЯЦИИ НА СОСТРАДАНИИ

– Дина, правомерно ли ставить знак равенства между терроризмом и исламом, как это часто делается?

– Нет такого знака. Фанатиков и просто людей с подвижной психикой можно найти среди представителей любой конфессии. 

Грамотные вербовщики находят таких без труда. Точнее сказать, они сами ищут и часто находят вербовщиков, настолько им хочется сделать мир лучше – естественно, в соответствии с собственными представлениями. Вот мы с вами тоже хотели бы кое-что исправить в мире, правда? Только мы не взрываем себя в кафе, а пьем здесь кофе и говорим о том, что можно сделать.

– Почему же большинство современных террористических актов совершают люди, имеющие какое-то отношение к исламу? Пусть даже только на словах?

– Потому что мир меняется. Идет стремительное распространение ислама за пределами, скажем так, традиционно исламских территорий. Происходит столкновение точек зрения, идей. Не всегда, к сожалению, это происходит мирно. И тем не менее ни в коем случае нельзя смешивать такие понятия, как да’ва (иногда на русском языке ее называют на турецкий лад «дават» – проповедь, призыв к исламу) в современном мире и терроризм. Это разные вещи.

Другое дело, что есть люди, использующие да’ва в других целях. Только один пример. На одной из площадей Парижа вот уже несколько лет сидит человек, который вроде бы проповедует ислам. Я хорошо его знаю, это неофит, француз по происхождению. Так вот его целевая аудитория – подростки 13–15 лет, которым он рассказывает о страданиях детей в мусульманском мире, а свои рассказы подкрепляет листовками с соответствующими фотографиями.

Еще я знаю, что некоторые из его юных собеседников воевали в Чечне, а теперь воюют в Сирии. Призвать к ответу такого рода проповедников довольно трудно: нужны доказательства. Сами знаете, как бывает – если нет реального призыва к насильственному свержению власти в стране пребывания проповедника, то вроде и ничего страшного.

– А что вообще происходит в Европе? Как сейчас говорят, крах идей мультикультурализма?

– Европа становится другой, она уже другая – не сугубо христианская, а христианско-исламская. Еще пять лет назад я бы не стала так говорить, а теперь утверждаю: если европейские власти не выберут более радикальные меры, процесс необратим. В этом, кстати, с культурологической точки зрения нет ничего страшного – если, конечно, удастся минимизировать эксцессы и крайности, всегда сопутствующие такого рода переменам. Например, в Париже есть пригороды, где женщине лучше не ходить одной без хиджаба. Это – крайность.

В любом случае вариантов всего два. Или Европа эволюционным путем придет к мирному и органичному сосуществованию двух культур, или взаимное отторжение отбросит эти культуры намного дальше друг от друга, чем это было раньше. Лично я склоняюсь к тому, что процесс притирки идет пока что все-таки по первому сценарию.

– Но насколько сочетается мирное сосуществование разных культур с призывами к созданию халифата?

– Всерьез о халифате по большому счету говорят приверженцы только одного течения, а именно «Хизб ут-Тахрир», запрещенного законом практически во всех странах мира, включая Россию и большую часть мусульманских государств.

С другой стороны, многие проповедники ислама, особенно нового поколения, такие как египтянин Амру Халед, известный своими многочисленными телевизионными выступлениями, «успокаивают» приверженцев радикальных мер обещаниями того, что уже очень скоро численность мусульманского населения некоторых европейских стран позволит без труда проводить в парламент депутатов. И те смогут добиваться изменений в законодательстве в соответствии с шариатскими нормами. Это уже частично происходит в Великобритании, например.

Поэтому большинство даже экстремистских движений стремится не к созданию именно халифата – исламской империи в прямом смысле этого слова, а скорее ставит перед собой цель приблизить образ жизни – как свой, так и чужой – к шариату. То есть к канонически-традиционным исламским нормам, определенными юридическим законодательством, принимающим во внимание законы ислама, описанные в Коране и хадисах.

ЛИЧИНА СМЕРТНИКА

– Вы хотите сказать, что, когда завершится острая фаза процесса притирки культур, терроризм может сойти на нет?

– Именно так.

– Но ведь кому-то это должно быть выгодно? Кто-то ведь поддерживает террористов?

– Я так понимаю, вы хотите разглядеть за терактами чьи-то государственные интересы и чьи-то деньги? Это было бы слишком просто. На самом же деле все еще проще. И одновременно сложнее.

Если бы все измерялось одними деньгами, то с терроризмом покончили бы в два счета. Потому что против денег всегда найдутся другие деньги, а против оружия – другое оружие. Мы же имеем дело с целой идеологией протеста, возникшей в эпоху перемен, попробуйте-ка повоевать с идеей с помощью денег – не хватит всего золота мира.

Эта идеология берет начало в XIX веке, когда мусульманские страны переживали период экономического и культурного угнетения, продолжавшийся вплоть до нашего времени. Прибавьте к этому глобализацию, которую многие мусульмане воспринимают как угрозу традиционным ценностям и культуре целых народов. Таким образом, я считаю, что причины терроризма как явления лежат больше в области культурологии, чем в сфере экономики и политики. При этом нельзя отрицать, что и экстремистские настроения, и не имеющий к ним отношения призыв к исламу (да’ва) используют в своих целях как отдельные политики, так и целые государства.

Много говорят в этом плане о Саудовской Аравии и других арабских странах Персидского залива и почему-то молчат об Иране, который тоже весьма активно спонсирует проповедников. В результате растет число новообращенных мусульман, принявших ислам именно шиитского толка. Более того, есть информация, что довольно редкое некогда явление перехода мусульман-суннитов в шиизм стало за последние десятилетия более распространенным.

Для чего это Ирану? Для того, чтобы расширять сферу влияния в разных странах, главным образом соседних. Например, в России. Но, повторяю, по моему убеждению, политики, использующие религиозные чувства, вторичны. Они лишь пытаются оседлать идею, которая живет и без их участия. Это как использовать энергию ветра: в этом деле можно преуспеть, но без собственно ветра все теряет смысл.

Именно поэтому точечные операции по уничтожению главарей экстремистов не имеют особого смысла. Нет, проводить их, наверное, надо, но только следует помнить, что на месте одного убитого немедленно появляются трое.

– Можете нарисовать психологический портрет типичного террориста-смертника?

– Не могу. Я говорила с десятками людей, которые не взорвались, скажем так, по техническим причинам, – они все очень разные. Объединяет их только одно: сожаление о том, что не удалось совершить задуманное, и твердое намерение довести дело до конца.

Могу, правда, поделиться чисто личным наблюдением, возможно, не отражающим действительность: среди этой публики больше людей с образованием и почему-то больше физиков (в основном инженеров), чем лириков, то есть гуманитариев. Также достаточно высок процент выходцев из семей мигрантов и неофитов, что вполне объяснимо.

– Можно о мигрантах поподробнее?

– Ну это же понятно. Такие люди не всегда чувствуют себя своими на новой родине, среди сверстников они как бы второго сорта. А ведь для любого молодого человека очень важно чувствовать себя членом большого коллектива, образно говоря, семьи, способной защитить, ощущать причастность к великой идее.

Этой семьей и становится умма, или, как ее еще называют, исламская нация, принадлежность к которой и дает человеку чувство защищенности и сопричастности.

Собственно говоря, в этом нет ничего плохого. Молодой человек находит новых друзей, порой избавляется от дурных привычек, приобретает уверенность в себе. Проблемы могут начаться дальше. Новообращенному могут внушить, что его миссия – принести пользу братьям, исправить несправедливость, изменить мир. И все это в его силах, стоит только захотеть. Это как обладание сверхмощным оружием, о котором большинство других людей даже не подозревают. Вот идет по улице с виду незаметный тихий парень. Прохожие на него даже не смотрят или смотрят свысока, но он-то знает, что в отличие от этих прохожих может все! Представляете, какой адреналин?

А про неофитов и говорить нечего. Человеку, попавшему в новый коллектив, присуще подсознательное стремление доказать, что он не только не хуже, но даже лучше своих теперешних единомышленников. По-русски это называется «стать святее Папы Римского». Естественно, сказанное не означает, что все неофиты являются потенциальными террористами.

СТАТЬ ЧАСТЬЮ УММЫ

– Что заставляет европейцев принимать ислам?

– Причины разные. Люди устали от всеобщей отчужденности, одиночества. Хочется принадлежать большой, дружной и сильной семье. К тому же мусульманская религия предписывает образ жизни, импонирующий многим. В процессе работы над докторской я интервьюировала десятки европеек, принявших ислам. Многие сказали, что ислам их привлек своим домостроем, что они хотели выйти замуж и родить детей, однако им было тяжело это сделать вне рамок ислама.

Очень хорошо помню рассказ одной из них. Приехав из небольшого городка на севере Англии, где перспектив на будущее не ожидалось, она снимала в начале 90-х годов квартиру в Лондоне с подругой, а по соседству жила мусульманская семья. Соседская дверь никогда не закрывалась, в доме всегда были гости, бегали дети и т.д. Девушке было около 30 лет, ухажеры были, но заводить семью никто не торопился. Соседка привела ее в мечеть, где был культурный центр по изучению ислама. Там же она познакомилась со своим будущим мужем. Теперь эта женщина сама живет так: у нее муж, дети и полна квартира мусульманских родственников.

Еще в Европе распространен тюремный прозелитизм, особенно характерный для Британии и Франции. В тамошних тюрьмах мусульмане давно уже держат верх, поэтому присоединиться к ним означает не только стать частью уммы, но и подняться вверх по тюремной иерархии.

Заключенным, принявшим ислам и членам их семей (в том числе и немусульманам), оказывают помощь различные структуры, например британский фонд «Аль-Мунтада аль-Ислами», одним из руководителей которого является англичанин-прозелит Васим (Стивен) Кэмптон.

Подобных организаций в Европе становится все больше. Законов они не нарушают, поэтому и оснований для борьбы с ними нет. Другое дело, что тюрьмы почти всегда являются рассадником радикальных идей, но опять же – этот вопрос не к благотворителям.

– Итак, процесс исламизации Европы необратим. Его можно сделать максимально безболезненным?

– Я бы не формулировала это так. Вопрос не в исламизации Европы, а скорее в слиянии двух культур в одну общую цивилизацию. Если есть желание кооперировать, а не выгонять миллионы уже проживающих в Европе мусульман, нужно снижать уровень взаимного недоверия и желательно стремиться к диалогу.

И, как ни парадоксально это звучит, открывать новые исламские культурные центры для всех желающих под руководством представителей наиболее умеренных течений ислама. Немусульмане должны убедиться в том, что не нужно бояться ислама, а мусульманам необходимо понять, что их соседи им не враги. Никто же не боится новых церквей или еврейских культурных центров. А исламские культурные центры вызывают отторжение именно из-за радикальной ауры, которая их окружает. Частично это произошло из-за смещения радикалов в центр внимания.

Еще один важный момент. В Европе уверены, что «Братья-мусульмане», имеющие представителей в парламентах почти всех стран ЕС, в ООН и в локальных государственных структурах, являются нейтральным мейнстримом для мусульман, населяющих европейские страны. В то время как идеология «Братьев» является достаточно радикальной и вовсе не стремится к интеграции или обмену мнениями с другими религиями и культурами.

Если бы больше внимания и ресурсов уделялось другим мусульманским течениям, к примеру, мирным суфиям, возможно, ситуация выглядела бы иначе.

СТРАХ ПЕРЕД «ЧУЖИМИ»

– Дина, а как вы оцениваете ситуацию в России?

– У вас все по-другому. В отличие от большинства европейских государств, где ислам – совершенно чуждое явление, мусульмане в России – коренные жители, да и сама Россия имеет вековые традиции сосуществования христианской и исламской культур. Я не думаю, что Россию ждут какие-то потрясения, связанные с изменением демографической картины. Да, мусульман становится больше, но лица страны это не изменит, потому что Россия всегда была евразийской страной.

Но что вызывает тревогу, так это рост радикальных течений среди мусульман, с одной стороны, и рост националистических настроений и попытки некоторых общественных деятелей разделить россиян по принципу «свой–чужой» – с другой. В такой стране, как Россия, это очень опасно.

Кстати, буквально на днях начал работу Израильский центр российских и евразийских исследований, по-английски – Israeli Centerfor Russian and Eurasian Studies (ICRES), который мы создали вместе с группой экспертов-консультантов. Каждый из нас специализируется в своей области. Надеемся, наш анализ событий, происходящих на постсоветском пространстве, будет интересен многим журналистам, политикам и всем, кому небезразлична тема.

– Когда в начале нулевых годов начали высказываться опасения, что скоро у нас, как на Ближнем Востоке, станут взрываться смертники, многие только смеялись: мол, наши жизнелюбивые граждане на такое не способны. Оказалось, что способны, и еще как. Это значит, что уровень террористической угрозы в России растет?

– Это значит, что современный терроризм имеет глобальный характер и существует в плоскости обмена идеями. У террористов нет единого руководства, сотни и тысячи их вдохновителей могут одновременно находиться где угодно и даже не подозревать о существовании друг друга.

Их всех объединяет одно – идеология. Когда читаешь тексты, написанные по-арабски и на других языках боевиками на Северном Кавказе, в Афганистане, Северной Африке или еще где, поражаешься не только удивительному сходству лексики и фразеологии, но даже стилистическому единству.

Для России характерны те же риски и вызовы, что и для других стран. И там, и здесь ситуацию усугубляют взаимное недоверие и страх перед «чужими». Только в России подобные настроения подогреваются, похоже, искусственно – с помощью СМИ и высказываний отдельных политиков. Впрочем, надеюсь, евразийская многокультурная традиция в конце концов окажется сильнее.

Говоря о террористической угрозе, хочу обратить внимание на Сирию. Опасность, исходящая с территории этой страны, нарастает с каждым днем, причем степень этой опасности теперь мало зависит от того, удержится Асад, переизбранный на выборах 3 июня, или нет. Сирия уже стала учебным центром террористов и полигоном для обкатки самых диких идей, которые непременно захотят реализовать у себя дома боевики-иностранцы. В том числе россияне и граждане стран СНГ, которых в Сирии достаточно много.

Еще совсем недавно страной – рассадником терроризма считался Афганистан. Так вот поверьте, что по сравнению с Сирией Афганистан – это просто образцово-показательный пионерский лагерь.

Хайфа – Москва