Геннадий Лукьянов
Расчет 25-мм автоматической зенитной пушки 72-К образца 1940 года, установленной на грузовом автомобиле ГАЗ-АА. Балтийский флот. Фото 1944 года
При выявлении причин трагедии 22 июня основной акцент в исследованиях, как правило, делается на боевую готовность, что отчасти верно, но только в тактическом плане, применительно буквально к первым дням войны. Действительно, благодаря тактической внезапности первый удар немцев был очень сильным, но не смертельным, учитывая стратегическую глубину советской обороны, а также тот факт, что Советский Союз как минимум не уступал фашистской Германии по численности вооруженных сил, а по составу и количеству вооружений и боевой техники имел подавляющее преимущество.
Таким образом, очень трудно объяснить сдачу Минска, а тем более Смоленска и Киева только тем, то Сталин, как Верховный главнокомандующий, не удосужился своевременно привести в полную боевую готовность войска западных военных округов и отдать другие распоряжения, адекватные непосредственной угрозе масштабной войны с самыми решительными целями. Поэтому некоторые здравомыслящие исследователи перестали приписывать боевой готовности решающую роль в той войне на стратегическом уровне, а пытаются найти более весомые и значимые причины ошеломляющих успехов немецких войск в начальный период войны. Одна, но не единственная из этих причин видится в мобилизационной подготовке страны, включающей три ее важнейшие составляющие: вооруженные силы, экономика и промышленность, система государственного управления.
ОРГАНИЗАЦИОННЫЕ ПРОБЛЕМЫ
Если говорить сугубо о войсках, то боевая готовность идет «рука об руку» с мобилизационными мероприятиями, предусматривающими прием дополнительного личного состава и укомплектование частей и соединений до штатов военного времени, получение боевой техники, вооружения, боеприпасов средств материально-технического обеспечения, вплоть до котелков и портянок. Самые совершенные и глубоко продуманные оперативно-стратегические планы окажутся пустой бумагой, если не будут обеспечены людскими и материальными ресурсами.
Правда, мобилизационные мероприятия невозможно провести так же быстро, как и привести войска в (полную) боевую готовность, поэтому здесь особое внимание уделяется тщательному планированию и заблаговременной подготовке. Даже беглый взгляд на состояние дел с мобилизационной готовностью в СССР в 1941 году вскрывает чудовищную степень деградации всей сталинской системы военного управления. Некоторые бывшие советские руководители, в том числе и маршал Победы в свое оправдание выдвигают ряд объективных причин плачевного состояния дел с мобилизационным планированием и подготовкой. В частности, они это объясняют существенным изменением границ СССР перед войной и необходимостью с нуля оборудовать «новую» государственную границу. Здесь необходимо отметить, мягко говоря, их неискренность. Во-первых, границы перед войной изменил не господь бог, не Рузвельт и даже не Черчилль, а сделал это «мудрый» и «дальновидный» руководитель мирового коммунистического движения, то есть Иосиф Сталин. Во-вторых, так называемая новая граница была вовсе не границей, а «линией разграничения германской и советской сфер интересов в Восточной Европе», как это официально и было зафиксировано в приложении к пресловутому пакту Молотова–Риббентропа.
Однако если отбросить в сторону мораль и дипломатическую казуистику, то доводы по поводу «новой» границы действительно можно принять во внимание как создающие дополнительные особенности в планировании, но только лишь в части стратегического развертывания войск. Однако именно в этом проблемы и не было – перед войной на оккупированных западных территориях крупные группировки советских войск были созданы действительно заблаговременно. Что же касается оборонной промышленности и в целом материально-технического обеспечения, то главная причина все же состояла в сталинской системе принятия решений, которая была больше похожа на ржавый, постоянно ломающийся механизм. Главная проблема в этом механизме состояла, конечно, в некомпетентности ответственных за мобилизационную готовность должностных лиц и как следствие в убогих, не соответствующих реалиям будущей войны оценках и выводах. Кроме всего прочего, крайне негативную роль играла нерасторопность и элементарная неисполнительность: документы подолгу лежали в Генеральном штабе, у наркома обороны и, конечно, у председателя Комитета обороны при Совете народных комиссаров, то есть в то время у Климента Ефремовича Ворошилова.
Как утверждает Георгий Жуков в своих «воспоминаниях и размышлениях», что подтверждается и другими источниками, проект нового мобилизационного плана на 1941 год для промышленности по производству военной продукции на случай войны он доложил Ворошилову еще в марте 1941 года, однако «Время шло, а решения по представленному мобплану не принималось, и тогда мы (Г.К. Жуков и В.Д. Соколовский) были вынуждены доложить лично И.В. Сталину об отсутствии промышленного мобилизационного плана. Было ясно, что наша промышленность, не подготовленная заранее к переводу производства по мобилизационному плану на нужды войны, быстро перестроиться не сможет».
Несмотря на доклад лично Сталину, ситуация ничуть не изменилась и, когда началась война, этот план так и не был утвержден. И Георгий Жуков логично заключает: «Все стали делать наспех, распорядительным порядком, зачастую неорганизованно и в ущерб одно другому».
ОДНА ВИНТОВКА НА ДВОИХ
Сейчас трудно судить о качестве представленного Георгием Жуковым проекта мобилизационного плана, но в Госплане и в промышленных кругах он вызвал обширную дискуссию, то есть, по-хорошему, его подвергли критике, чем некоторые специалисты и объясняют такую задержку с принятием решения. И все же нельзя осуждать Георгия Жукова за этот важнейший документ, каким бы он ни был, так как на должность начальника Генерального штаба Жукова назначили только 14 января 1941 года. Учитывая же исключительную сложность этой должности и «органическую ненависть» Жукова к штабной работе, как это в свое время откровенно отметил Константин Рокоссовский, трудно было ожидать, что с приходом нового начальника мобилизационный план будет подвергнут революционной переработке (в лучшую сторону).
Конечно, любой здравомыслящий читатель спросит: «А что изменилось бы, если бы этот план, наконец, довели бы до ума и он был бы утвержден, скажем, 20 июня 1941 года?» Ответ очевиден: ничего не изменилось бы. Такой план является постоянным, необходимым и обязательным атрибутом в системе государственного и военного управления. Речь может идти только о его уточнении, корректировке или переработке, например, в связи со значительными изменениями в военно-политической обстановке, и не более того. Причем главное здесь заключается не в регулярной корректировке плана, а в его выполнении с учетом внесенных изменений.
Приводя этот рассказ, Жуков, по существу, подтверждает, что после выполнения мобилизационного плана МП-22 на 1938–1939 годы страна два года жила без такого плана и промышленность толком не понимала, что же она должна была производить для нужд обороны с учетом (официальных) взглядов военно-политического руководства СССР на характер и масштабы предстоящего вооруженного столкновения.
И война тут же выявила дефицит самого необходимого как результат конформизма советских функционеров, искаженной оценки ими объективной действительности, безответственности и бездарного планирования. Речь идет даже не о борьбе с воздушными целями и не о противотанковых средствах, которые в виде бутылок с горючей смесью пришлось буквально выдумывать с началом боевых действий, производить кустарным способом, а не серийно на предприятиях. Как отмечает в своих воспоминаниях Анастас Микоян, через месяц после начала войны выяснилось, что в войсках не хватает винтовок. Исключительно остро проблема со стрелковым оружием проявилась в ходе подготовки контрнаступления под Москвой в декабре 1941 года. Например, войска Западного фронта, на который возлагалась основная тяжесть предстоящей операции, были обеспечены винтовками лишь на 60% к штатной потребности, то есть по большому счету одна винтовка на двоих. Поэтому командование вынуждено было изымать оружие в частях, которые в тот момент не привлекались к боевым действиям, и передавать его соединениям, направляемым на фронт.
Воинскую часть без оружия можно своевременно привести в (полную) боевую готовность, но что она будет делать с вооруженным до зубов противником, с его танками и бронетехникой? Неужели Сталин, Ворошилов, Жуков и Тимошенко рассчитывали от немцев кулаками отбиваться? Проблема со стрелковым оружием возникла не на ровном месте, а стала результатом общесистемных ошибок и просчетов в планировании и организации мобилизационной подготовки вооруженных сил страны к предстоящей войне.
Эти ошибки и просчеты наглядно видны из доклада наркома обороны от 22 августа 1939 года. Так, согласно данным, представленным Климентом Ворошиловым, потребность войск в винтовках в ту пору составляла 625 тыс., из которых на довольствии в наркомате обороны состояло 297 тыс., то есть около половины необходимого количества. За счет неприкосновенного запаса, хранимого на складах, можно было «покрыть» еще 327 тыс. единиц. То есть уже здесь мы видим нехватку в тысячу винтовок, а ведь для грядущей войны требовалось несколько миллионов единиц стрелкового оружия, а не 625 тысяч.
Более того, в указанном докладе в графе «За счет заказов (промышленности) на 1940 г.» стоит прочерк, после чего становится совершенно ясно, что нехватку винтовок в 1941 году Сталин и его ближайший соратник Ворошилов запланировали еще в 1939 году.
И ЛОПАТ ТОЖЕ НЕ ХВАТАЛО
 |
| Сборка карабинов системы Мосина на Ижевском машиностроительном заводе. Фото 1943 года |
Впрочем, нехватка винтовок покажется еще «цветочками» на фоне дефицита самого простого и дешевого, но самого необходимого в повседневной жизни пехоты, а именно шанцевого инструмента. Эта немыслимая, не поддающаяся никакому объяснению проблема «проявилась» даже в 1943 году, то есть уже через два года после начала войны и к тому же в ходе создания оборонительных рубежей на Курской дуге, то есть при подготовке ключевого сражения Великой Отечественной войны.
Как отмечает Валерий Замулин в своем фундаментальном исследовании «Курский излом»: «Ощущалась нехватка инструмента: лопат, кирок, пил и топоров, не велся должный контроль со стороны штабов за правильностью выбора командирами тактического звена позиций для своих подразделений и размещения важных инженерных заграждений. До середины апреля стало ясно, что, если ситуацию коренным образом не изменить, запланированную систему рубежей создать не удастся».
Как такое могло случиться в «самом передовом в мире обществе» под руководством всевидящего, всезнающего и всемогущего «вождя народов», верного последователя дела Ленина? Ведь любому генералу, если, конечно, это звание он получил не с рождением, а тем более генералиссимусу, очень хорошо известно, какую роль играет шанцевый инструмент в современной войне (в том числе и в XXI веке). Даже у хорошо вооруженного и готового к бою солдата очень мало шансов остаться в живых, а значит, иметь возможность сражаться и выполнять поставленные задачи, если он не сможет своевременно окопаться, оборудовать земляное заграждение для своей огневой точки (пулемета, противотанкового ружья), замаскировать ветвями деревьев важный объект, например пушку.
Чтобы развеять малейшие сомнения по поводу роли в боевых действиях даже самых примитивных земляных защитных сооружений типа окоп, достаточно привести рассказ о ситуации вокруг 1-го батальона 64-й морской стрелковой бригады, сложившейся 22 декабря 1941 года в районе Волоколамска у села Ивановское, которую описал историк Илья Мощанский в своем труде «Ошибка генерала Жукова»: «Немцы, готовя очередную контратаку, усилили огонь по боевым порядкам батальона и под его прикрытием устремились на моряков. В тяжелом положении оказались тихоокеанцы: не имея окопов и других оборонительных сооружений, они были очень чувствительны к огню врага. Их ряды таяли. От разрыва вражеского снаряда погиб и (командир батальона) Токарев».
К этому рассказу для убедительности хочется еще добавить свидетельские показания Валентина Алексеевича Цветкова, который в августе 1943 года, будучи курсантом Лепельского пехотного училища (перед войной эвакуировано в Череповец), принимал участие в боях за Харьков и ситуацию видел не из Кремля, а на поле боя как солдат: «Перед тем как прямо в курсантской форме мы 28 августа 1943 года в первый бой под Харьковом вступили – всем нам, во время одного из привалов, уже недалеко от линии фронта выдали винтовки-трехлинейки и карабины. У меня была винтовка без штыка и четыре обоймы по пять патронов. У некоторых были винтовки со штыками. Потом-то я понял, что надолго наше пополнение растягивать не собирались, потому что даже саперных лопат не выдали. А солдат в пехоте, что окопаться не может – это уже почти покойник. Каски тоже никому не выдавали. Так в пилотках набекрень и пошли в первую атаку. Вот тогда-то и стало страшно, когда на своих парней раненых насмотрелся, на поле с трупами впереди».
Итак, Сталин и его командиры отправили своих солдат в бой хоть и с винтовками, но без касок, без саперных лопат и только с 20 патронами – он даже не рассчитывал, что кто-то из них выживет.
МОБИЛИЗАЦИОННЫЕ ДИСПРОПОРЦИИ
Любое углубление в тему мобилизационной подготовки вызывает исключительно отрицательные эмоции. Так, в августе 1939 года нарком обороны докладывал, что для обеспечения армии требуется дополнительно 14 тыс. грузовых автомобилей. Действительно, нет необходимости подробно объяснять потребность в таком количестве грузовиков. Например, один боеприпас к пушке калибра 100 мм весит почти 21 кг, а значит, вес боекомплекта на одно орудие в 100 снарядов вместе с тарой и упаковкой превысит 3 т. Для транспортировки такого груза необходимо как минимум две полуторки, то есть два грузовых автомобиля грузоподъемностью в 1,5 т. Еще один автомобиль необходим для транспортировки самой пушки, расчета и снаряжения. Таким образом, только на одну пушку для ее эффективного применения по противнику требуется три таких грузовика.
Хотелось бы обратить внимание читателя на тот факт, что, согласно упомянутому выше докладу наркома обороны, при такой огромной потребности в транспортных средствах поставки грузовых автомобилей за счет полного выполнения заказа 1939 года составят только 342 единицы. Сколько же лет должна была работать советская промышленность, чтобы покрыть нехватку в 14 тыс. машин? О какой боеготовности можно вести речь, если войска, орудия и снаряжение нечем своевременно доставить в район боевых действий или перебросить на угрожаемый участок.
Совершенно очевидно, что ситуация с грузовыми автомобилями к июню 1941 года изменилась незначительно и по этой в том числе причине на складах западных военных округов остались нетронутыми около 9 млн снарядов.
Еще один пример полного отсутствия у сталинских соратников понимания характера предстоящей войны, результатом чего стали глубокие диспропорции в мобилизационном планировании, связан с применением советскими войсками зенитных пушек для борьбы с танками противника. Безусловно, зенитные пушки крайне были нужны по их прямому назначению, однако чудовищное давление немецких механизированных и танковых соединений на нашу оборону вынуждало «изымать» их из системы ПВО для борьбы с немецкими танками. Наиболее массово и эффективно советские командиры применяли зенитные пушки как среднего, так и малого калибра для борьбы с немецкими танками в сражении под Сталинградом. Покончить с этой практикой удалось только к середине 1943 года, то есть на третий год войны, когда фронт, наконец, получил достаточное количество сугубо противотанковой артиллерии.
Предметное изучение этого фрагмента в истории Великой Отечественной войны позволяет вскрыть более глубокую, общесистемную проблему экономического характера, которой советские руководители, командиры и инженеры того времени просто не занимались и скорее всего даже не понимали ее сути. Так, средний расход боеприпасов на один сбитый самолет зенитной артиллерией среднего калибра (85 мм) составлял 700 снарядов, то есть на два порядка больше, чем для уничтожения одного танка. И тогда встает вопрос, а где такие пушки нужны больше и в каком качестве они дают больший эффект – в системе ПВО или в истребительно-противотанковых частях и подразделениях?
Приведенные впечатляющие показатели вынуждают поставить закономерный вопрос: что важнее было в ту пору – сбить один самолет зенитной установкой калибра 85 мм или при том же расходе снарядов уничтожить несколько десятков танков противника. Этот вопрос тем более уместен, что средний расход боеприпасов на один сбитый самолет зенитной артиллерией малого калибра (37 мм) составлял 525 снарядов, то есть на 25% меньше, чем для зенитных орудий среднего калибра. А ведь главной ударной силой немецких ВВС был пикирующий бомбардировщик «Юнкерс-87», который при выполнении боевых заданий выше 2 тыс. м вообще не поднимался, то есть именно этот самолет был наиболее подходящей целью для зенитной артиллерии малого калибра.
Здесь еще следует учесть разницу в стоимости производства пушек обоих калибров, которая составляет примерно один порядок в пользу артиллерии малого калибра, а также расходы на выпуск снарядов для тех и других зенитных пушек, также с явным преимуществом зенитной артиллерии малого калибра. Таким образом, применение зенитных пушек среднего калибра по их прямому предназначению оборачивается бессмысленным расходованием боеприпасов и необоснованной амортизацией дорогостоящих орудий. Какой смысл тратить все эти ресурсы на крайне неэффективную защиту рубежей от ударов с воздуха, если эти рубежи беззащитны от их захвата танками противника и его мотопехотой? Кстати говоря, войска противовоздушной обороны (далее ПВО) в битве под Сталинградом уничтожили в общей сложности 173 немецких танка, то есть целую танковую дивизию. Город действительно был разрушен до основания немецкой авиацией, но его удалось отстоять в том числе и благодаря более разумному применению средств ПВО.
Таким образом, сразу становится ясной и «глубина», и «всесторонность» заблаговременной проработки этого вопроса, учет всех наиболее значимых факторов, таких как боевая эффективность, тактика применения, экономические показатели и технологичность.
СНАРЯДЫ ОСТАВИЛИ ВРАГУ
Нехватка самого необходимого в тот период войны проявилась и в другой сфере. Так, для пушек калибра 76,2 мм (в том числе и для танков Т-34 и КВ-1) остро не хватало именно бронебойных снарядов, которые в тот тяжелый период нужны были больше всего. Для такого странного подхода к мобилизационному планированию существовали две объективные причины. Во-первых, долгое время «ошибочно» считали, что для борьбы с немецкими танками вполне приемлема пушка калибра 45 мм образца 1937 года. Во-вторых, производство 76-мм бронебойных снарядов было налажено в СССР лишь незадолго до начала войны в связи с принятием на вооружение танка Т-34, и поэтому не успели создать их достаточные запасы. В результате обеспеченность войск перед войной 45-мм бронебойными снарядами достигала 91%, а для пушек калибра 76-мм она составляла только 16%. На каждую пушку (танковую и полевую) калибра 76 мм в среднем приходилось 12,5 бронебойного снаряда вместо положенных 140, но в некоторых пограничных военных округах положение было еще хуже. Например, в Западном особом военном округе (далее ЗапОВО) эта норма составляла 9 бронебойных снарядов, а в Ленинградском военном округе – менее 1. В то же время Одесский военный округ, против которого вермахт не выставил ни одной танковой дивизии, почему-то получил 34 бронебойных снаряда на каждый ствол калибра 76 мм.
Вот он блестящий образец сталинского «стратегического» мышления, его партийной «прозорливости» и «дальновидности», марксистско-ленинской научности и исключительно «продуманной» ленинской расстановки кадров.
Справедливости ради нужно отметить, что и 9 бронебойных снарядов на один ствол для ЗапОВО было бы вполне достаточно, чтобы очень прилично «потрепать» Гудериана. Видимо, нет необходимости подробно объяснять, что бронебойные снаряды в отличие, скажем, от осколочных и осколочно-фугасных не предназначены для стрельбы по площадям, для уничтожения живой силы противника и даже для разрушения оборонительных сооружений. Каждый бронебойный снаряд должен быть направлен прямой наводкой точно в цель, и цель эта – бронированная: танк, самоходная артиллерийская установка, бронетранспортер. Только против этих целей бронебойный снаряд может продемонстрировать свои замечательные качества. Поскольку таких целей на поле боя от силы несколько десятков, то и расход бронебойных снарядов не может быть слишком большим. По крайней мере он на порядок меньше, чем, например, расход осколочно-фугасных снарядов.
Таким образом, если хотя бы один из девяти таких снарядов попал в цель, то 2-я танковая группа вермахта потеряла бы несколько сот своих танков, и при таких потерях Гудериан вряд ли добрался бы до Минска. Но, чтобы применить эти снаряды, необходимо, чтобы они хотя бы были уложены в танки и доставлены на огневые позиции полевой артиллерии, а не лежали на складах, как и положено в мирное время в условиях повседневной боеготовности.
В реальности же дело обстояло совсем иначе. Например, в ведомости от 30 апреля 1941 года 6-го механизированного корпуса (в/ч 9090 в составе ЗапОВО), которым в ту пору командовал М.Г. Хацкилевич, в графе «76-мм бронебойно-трассирующие (выстрелы)» стоит ноль, а по штату положено 33 084 выстрела. Таким образом, самое мощное и наиболее укомплектованное в Советском Союзе бронетанковое соединение на 22 июня 1941 года имело 238 танков Т-34 и 113 – КВ, но ни одного бронебойного снаряда к ним.
Сейчас уже не вызывает сомнений тот факт, что на захваченной немцами приграничной территории остались нетронутыми примерно 8 или даже 9 млн снарядов, в том числе десятки тысяч бронебойных калибра 76,2 мм. Если все эти снаряды не оставлять захватчикам, а применить их по назначению, то от ударной группировки вермахта мокрого места не осталось бы. Вот она цена так называемых сталинских «ошибок» и «просчетов», вот он результат слепой веры в «непогрешимый гений» Сталина. Вот и выходит, что пример с бронебойными снарядами убедительно демонстрирует значение комплексного подхода к решению задач боевой готовности и боеспособности.
Дарья Гармоненко 
