Раиса Симонова
Дмитрий Санджиев. Прогулка Коли.
В ЗАЛАХ Российской академии художеств на Пречистенке две недели (до 2 октября с.г.) будет работать выставка живописи и графики Дмитрия Санджиева.
Санджиев известен, нет повода ему жаловаться на непризнание. В 1982 году на Второй международной триеннале рисунков в Нюрнберге за графические листы из серии "Вдова чабана" он получил престижную премию "Фабер - Кастель". В прошлом году в Китае на III Международном художественном шоу в Шанхае - приз за лучшую экспозицию. Что-то находится сегодня в собрании Третьяковской галереи, в Музее народов Востока, в Русском музее; в Кельне, в коллекции Людвига, в нью-йоркском музее "Метрополитен". Открытие выставки в Российской академии художеств поэтому превратилось в светское мероприятие, с участием известных лиц и представителей дипкорпуса.
Санджиев родился в 1949 г. в Новосибирске, учился в Московском художественном институте имени Василия Сурикова, работал в творческой мастерской Ореста Верейского. Школа Верейского ощутима в графических листах Санджиева, в его иллюстрациях - "сериалах". Иллюстрациях не столько к книгам, сколько... к жизни. Плотность рисунка, насыщенность, прежде всего эмоциональная, находит графическое выражение в резких углах, которые вдруг совершает карандаш. Нервная штриховка, построенная (рас-строенная?) на постоянном контрапункте. Даже "Сны" (из одноименной серии) - будь то "Сон после Юрского периода" или "Сон времени" - нервны, в них больше страшного, больше угроз, явных и до поры скрытых, затаенных, нежели мира и гармонии. Резкая смена масштабов, делающая мелочи значительными, вырастающими до вселенских и пугающих размеров, а реальные величины снижающая, умаляющая до незначащих, непрорисованных деталей. Как будто художник все время меняет оптику - линзы, через которые он смотрит на мир, искренне удивляясь меняющимся (и соразмерно меняющим смысл всего, что вокруг) при таком разновеликом взгляде людям, животным, и среди них - обыкновенным бездомным кошкам, "хозяйкам крыши" (из одноименной серии). По-новому осмысливаются человек и Вселенная.
Все это делает рисунок Санджиева экспрессивным, а впечатление - сильным, резким. Число "мелочей" заставляет подолгу стоять перед его работами, вглядываться, "вычитывая" утопающие в глубине или по краям листа новые и новые и, кажется, бесчисленные детали. В серии "Моя Калмыкия" - мерность и мирность обыденной жизни (строительство кибитки; мальчишка, с верблюжьей спины заглядывающийся на первый самолет; проводы мужа; бескрайние, укачивающие калмыцкие степи) то и дело натыкаются на каменных баб, опутанных колючей проволокой, поваленных старыми железными рельсами...
Степная судьба, и отсюда - протяжность, любовь к пространству широкому, открытому и трагические изломы истории, а значит, резкие углы, рваность линий, неустроенность, продуваемость и беззащитность мира, мрачные, неизжитые раны прошлого, которые рвутся теперь на бумагу. "Уходящая" из серии "Вдова чабана" или, казалось бы, вовсе чужая всему только что сказанному детская серия - "На тему произведений О.Манджиева", - карандаш выражает тот опыт, от которого Санджиеву не уйти, да он и не стремится убежать от прошлого - своего и своего народа. Все вышесказанное диктует привязанности, в том числе и в "смежных" искусствах (литературе, например), темы для новых серий. В серии "Читая Распутина" - щемящая тоска в карандашных рисунках "Подводное кладбище", "Гибель веры" - с полузатопленными остовами церквей и рыбами, плывущими мимо крестов и бывших кладбищенских оград.
Санджиев много рисует животных. Птицы, рыбы, кошки... В "Листопаде" (серия "Братья меньшие") - на фоне осени и крупных, пролетающих мимо листьев, - одинокая, "по-человечьи" потерянная среди осени и каких-то архитектурных развалин, еле видная собака. Внятный ему мир булгаковского "Мастера и Маргариты" раскрывается в серии литографических иллюстраций, которые Дмитрий Санджиев передает в дар Московскому музею современного искусства.
Кроме графических листов на выставке представлены и живописные работы мастера, работы, выполненные на папирусе.
