Юрий Суходольский ЧАСТО лучшее представление о своем времени дают такие произведения, в которых автор не отошел далеко от действительности, где зафиксировал некий опыт - свой или чужой - безразлично. С этой точки зрения "Blue Valentine" Александра Вяльцева ("Континент" # 106) наталкивает на интересные наблюдения - над новой генерацией "лишних людей", которыми была и остается богата российская действительность.
Трагедия героя совсем не в том, в чем ее полагает автор - не в сложно-истерическом мировоззрении, не в его культурности и не в разломе его бытия. Захар - продукт эпохи, отличительной особенностью которой является то, что все заняты не своим делом. Этим социальным содержанием во многом обусловлены идеи повести и ее образный мир.
Герой пытается вырваться из замкнутого круга, где слова являются поступками, а блуд - деянием. Но при всей искренности порыва ему мешает подростковость - характерная черта богемного сознания. Именно поэтому любовь (во всяких ее проявлениях) приобретает для Захара то абсолютное значение, какое имеет для пятнадцатилетних - но ему-то уже за тридцать. Отсюда же и создание "идеальной женщины", "идеального друга", вообще всего "идеального". Он пытается строить новый дом из старого материала, половины которого ему к тому же недостает.
Чтобы не было скучной абсолютизации пути одного неповторимого Захара (о котором при этом мы узнаем страшно мало), нужно бы повидать его двойников, и они в его повести есть, но почему-то совершенно не интересуют автора. Чтобы выстроить из "Blue Valentine" мощное прозаическое произведение, необходимы по меньшей мере еще три сюжетные линии: Захар-коммерсант, Захар-монах и между ними - замерзший бомж, который страшно близок Захару, как бы тот от того ни открещивался. Когда Захар восклицает: "Что может быть ужаснее такой жизни!" - хочется напомнить ему ответ золоторотца из "Жизни Арсеньева": "Ничего в ней нет ужасного, милостивый государь!"
И при таких слабостях повесть интересна. В ней есть главное - она связана живыми нитями с русской литературой. Но самое близкое родство Захара - с героями романтизма. Потому так удачны страницы, описывающие романтическое бегство в Батуми - может быть, еще и потому, что появляются "другие" люди, не такие, как он и его окружение. И хотя он плохо видит жизнь растерзанного города, нельзя не порадоваться мастерству автора там, где герой наконец поднимает голову и долгожданно оглядывается вокруг. И как ни много написано о Петербурге в титанической русской литературе - об этом городе в "Blue Valentine" потрясающе хорошо и точно.
Вяльцев соблюдает важнейший закон искусства, гласящий, что единственным его предметом является человек и его отношения с абсолютом. Современная литература начинает уходить от истасканных шестидесятников, похотливо глядящих изъеденными психоанализом глазами на безобидную трещину в земле. "Blue Valentine" - это попытка дать литературу сложных переживаний, а не паскудных интерпретаций.
Но нет дистанции между автором и героем, вернее, нельзя понять - есть она или нет, и потому невозможно узнать, как бы автор посмотрел на других: все герои повести не более чем члены все того же Захарова тела. Поэтому так трудно полюбить и ее героиню.
Художественные слабости текста напрямую связаны со слабостями мировоззрения, лежащего в его основании. Его ограниченность - ограниченность гуманизма вообще, знак равенства между "культурностью" и "праведностью". В этой прозе этика существует только "в связи", она лишь способ спасения себя, когда пустота припрет к стенке. У героя беспрерывно возникают относительные понятия без предмета соотнесения - поэтому так неубедительны его переживания в связи с изменой героини и так понятны его попытки свести последние вопросы отношений мужчины и женщины к банальному "trust me". Он не понимает природы измены как разрыва целого, как изменения природы бывшего доселе. При том, что "пола нет", везде двойная мораль для мужчин и женщин и аборт не более чем "гинекологическое осложнение".
И поэтому, как бы ни старался автор, трагедии тоже нет: нет настоящего разрыва на линии жизни героя, и с самого начала ясно, что, в общем, так ничего и не произойдет. Мораль героя - это некая мораль-аксиома, в рождении которой не видно личного участия. "Blue Valentine" написано от избытка ума, а не сердца, и в этом ее главная слабость. Избранный автором художественный метод бессилен изобразить то, что он хочет. Аффективные состояния только констатируются - все "несется", но это бег на месте. Просится или диалог, или лихорадочное действие, а мы слышим бесконечный монолог, в котором собеседники только статисты. Интересен с этой точки зрения "коммуникативный кошмар" героя, вербальное - как опухоль - разрастается в его жизни, вытесняет из нее действительность. Только безмолвие может устроить внутреннего человека, многословие вытесняет действие и из самой повести. Читать ее поэтому трудно, все время приходится прорубаться к смыслу через лишние слова, это почти стиль философского трактата, способный удушить художественное на корню.
Все время чувствуешь - в этой истории должно было быть что-то истинное, что-то кроме слов. Не убеждает противопоставление судьбы и жизни, и всякий раз, когда автор указывает рукой: вот глубина - ударяешься головой о дно. Герой и вместе с ним автор пытаются "все понять", но читателю хочется не очередного интеллектуального кружева, а становящейся истины.
Захар ускользает в узкую щель перед самой площадью, на которой ждут его покаяния. И причина не в его слабости или некоммуникабельности, а в том, что он так ничего и не научился делать. Но и это было бы исправимо, если бы Захар верил в то, что человеческую природу можно изменить.
И все-таки прекрасен этот человеческий дух, даже когда в кромешной темноте и на ощупь он идет куда-то, не зная часто и цели своего пути. Сила такого героя в том, что он воспринимает жизнь всерьез, а это значит, что для него, как для универсального солдата, действительно все возможно.
