Мария Покровская
Все преувеличенно в 'Самоубийце' Вениамина Смехова – и жесты, и интонации.
Фото автора
«Самоубийца» – из тех русских пьес, которые до сих пор соревнуются за звание самой популярной за рубежом. Написанная Николаем Эрдманом в 1928 году, она долгие годы находилась в СССР под запретом и при жизни автора так и не дождалась сценического воплощения у него на родине. В годы перестройки спектакли один за другим, казалось, принялись догонять упущенное время и уже изрядно растраченные комедийные возможности.
Спустя три месяца после не очень удачной постановки Романа Козака в Театре имени Пушкина, за дело берется лично знакомый с автором и уже ставивший «Самоубийцу» совместно с Любимовым в театре на Таганке Вениамин Смехов. Конечно же, это событие не могло не привлечь к себе внимание театральной общественности. Увы, ожидаемого прорыва не произошло, пьеса не открыла ни артистам, ни публике своих секретов и глубинных смыслов, которые ей по умолчанию приписываются, представившись современному зрителю пошловатым фельетоном.
Семен Семенович Подсекальников (Алексей Розин), безработный обыватель, сидящий на шее у жены и тещи, предел мечтаний которого – выучиться игре на «бейном басе» и получать по пяти рублей за концерт, как-то ночью, вконец изведенный ворчанием супружницы и собственной неустроенностью, задумывает┘ покушать ливерной колбасы. По нелепому недоразумению его домочадцы и соседи по коммуналке уверены, что Семен Семенович решил покончить с собой. Более того, их уговоры не расставаться с жизнью столь убедительны, что вскоре и сам Семен начинает подумывать о самоубийстве. Градус безумия крепчает, и вот уже к Подсекальникову выстраивается очередь из желающих оформить его смерть под свои нужды – не пропадать же покойнику в конце концов. Нимфоманка Клеопатра Максимовна (Оксана Санькова) уговаривает его написать в предсмертной записке, будто он кончает с собой, «раздавленный ее обаянием», писатель-русофил Виктор Викторович (Алексей Маслов) просит умереть из любви к искусству, охотник до сальных анекдотцев отец Елпидий (Владимир Василенко) – из-за притеснений, испытываемых верующими. Красноречивее всех представитель интеллигенции Аристарх Доминикович. Это из его уст звучат комичные в своей абсурдности слова: «Вы стреляетесь. Чудно. Прекрасно, стреляйтесь себе на здоровье. Но стреляйтесь, пожалуйста, как общественник». Актер Вячеслав Гришечкин самозабвенен в своей роли (остальные актеры, кажется, как и их герои, «вдохновляются согласно постановлениям»). Стол в его руках превращается в кафедру, с которой он призывает совершенно ошалевшего от происходящего Подсекальникова застрелиться от имени русской интеллигенции. Аристарх Доминикович апеллирует к зрительному залу, имея в виду эту самую интеллигенцию, и публика с удовольствием отвечала на эти заигрывания.
У Эрдмана, вслед за Гоголем, единственный положительный герой в пьесе – смех. И ни одного хоть сколько-нибудь симпатичного персонажа. Даже несчастная вдова Подсекальникова (Диана Морозова) несчастна только тем лишь, что бог не дает всего сразу: «Был муж – шляпы не было, шляпа есть – мужа нету». А тем временем незадачливый самоубийца начинает осознавать свою стремительно возросшую значимость и шалеет еще больше. Перед лицом смерти ему уже ничего не страшно – он может и в Кремль позвонить, и Маркса раскритиковать, и у самой жизни потребовать сатисфакции. Правда, полежав кое-какое время в гробу, он так влюбится в свой живот и прочие части тела, что оставит честную компанию с носом, то есть без долгожданного и так необходимого им покойника, предпочтя посмертной славе героя тихую жизнь.
Ключевая в спектакле сцена неудавшихся похорон снимает напряжение, нагнетавшееся в течение всего действия, но ненадолго. Спекуляции общественных деятелей Аристарха Доминиковича и Виктора Викторовича все-таки достигнут своей цели, и «червячок» будет заронен в сознание масс. И какой-то Федя Петунин, которого никто и в глаза не видел, покончит с собой, оставив записку: «Подсекальников прав. Жить действительно не стоит». Неожиданная смерть – взамен столь ожидаемой – вмиг опрокидывает историю, выросшую из анекдота, в омут трагедии.
Но это все – больше о пьесе, нежели о спектакле Вениамина Смехова.
В постановке Смехова и художника Станислава Морозова все путается – 20-е годы с 30-ми, а гротеск с фарсом и даже цирком. И пропорция получается не самая удачная – цирка, а вернее, какого-то почти уличного балагана выходит больше, чем всего остального. Вослед Эрдману, сочинявшему когда-то для Театра на Таганке свои интермедии, например для спектакля «Пугачев», Смехов и «Самоубийцу» разбавляет вставными номерами. Действие перемежается выступлениями эксцентричного трио – молодца-комсомольца (Роман Степенский) с красной ленточкой на лацкане пиджака и двух глумливых девчонок (Дарья Семенова и Анна Ковалева) (все трое пышут «советским оптимизмом»). Их эскапады в духе соцреализма призваны несколько взбодрить общую картину, взбодрить пьесу, в силу которой, судя по всему, постановщик не очень-то верит.
