Наталья Якубова Что может сравниться со знаменитым «В Советском Союзе секса нет»? В пьесе Тони Кушнера есть такая фраза. Точнее, две. Живущая в несчастливом браке и принимающая валиум мормонка Харпер (Майя Осташевская) в своем видении встречается с трансвеститом Прайором (Томаш Тындык). Узнав, что он гомосексуалист, она заявляет: «Мы, мормоны, не верим в гомосексуалистов!» На что обиженный Прайор ей отвечает: «А мы, гомосексуалисты, не верим в мормонов!»
Варликовского, поставившего в ТР-Варшава «Ангелов в Америке», можно смело критиковать за то, что он погружает публику в реалии Америки 1980-х годов, ассоциации с которыми пусть и звучат сегодня в Польше скандально-актуально, однако оказываются поверхностными, не подкрепленными драматургией пьесы и в конце концов уводят в сторону. Мормоны не равны католикам, рейгановцы не равны сторонникам Качиньских, бруклинские евреи не равны евреям польским, а упоминаемые в пьесе коммунисты – работникам партаппарата ПНР. Тут одни неизвестные – так что же можно будет сказать о главном «искомом» этого уравнения, то есть о геях?
На мой взгляд, однако, пафос спектакля Варликовского – именно в обнаружении, что определять геев путем исключения (из мормонов, республиканцев или евреев) или присоединения (к мормонам, республиканцами или евреям) можно только в бреду. Ведь если определять «гомосексуалистов» как реальность, исключающую «мормонов», тогда и «мормонов» определять нужно как реальность, исключающую «гомосексуалистов». В спектакле же Варликовского эти – и другие – реальности как бы прорастают друг в друга: через сон, видение, бред и через раскованное проигрывание навязанных социумом игр «присоединения/включения/исключения».
Так, освободительным оказывается для крипто-гея (и мормона) Джо (Мачей Штур) провокационный треп на тему, «бывают ли голубые республиканцы». Треп этот навязывает ему сатир с умными и грустными глазами – Луис (Яцек Понедзялек, главная среди многочисленных актерских удач спектакля). У Кушнера юрист Джо встречает компьютерщика Луиса в туалете федерального суда: Луис дает там волю эмоциям по поводу заболевшего СПИДом партнера. Варликовский же не только запрещает своим актерам биться в истерике, но и практически лишает такие сцены идентифицируемого антуража. Все эти беспрестанные игры во взаимо- и самоопределение происходят словно вне времени и пространства (застыл рулон туалетной бумаги в руке Луиса!). Все условно, все игрово, все существует на равных условиях – республиканцы, раввины, призраки предков, видения антарктических (!) экскимосов.
Не надо при этом думать, что польские актеры предали систему Станиславского (как не предают школу Ли Страсберга их американские собратья, играющие в одноименном фильме). Но иногда, как, например, в диалоге «Не верим в гомосексуалистов» – «Не верим в мормонов», Варликовский расставляет своих героев по двум краям просцениума, перед микрофонами, и общаются они не напрямую, а «через зал», как если бы были двумя ведущими спорного ток-шоу. В другой сцене герои двух – у Кушнера не пересекающихся, а просто существующих на сцене синхронно – диалогов сидят крест-накрест, как в телестудии, а передаваемые друг другу микрофоны мягко подсвечивают ленивые слова о том, что «любовь трудна, любовь амбивалентна».
В этом не только ирония по поводу велеречивых, а порой просто претенциозных героев Кушнера. В трактовке «эфирного пространства» у Варликовского больше романтизма, чем сарказма. Варликовский как будто возвращает этому выражению его возвышенный смысл, и его «эфир» из пространства медиальных манипуляций – на которое оно внешне похоже – оказывается местом, где встречаются «два одиночества». Да что там одиночества – встречаются инакости, предчувствуют себя друг в друге и узнают себя друг в друге.
В своих авторских ремарках Кушнер наказал играть многие эпизоды симультанно. Однако вместо того чтобы просто играть их одновременно в разных концах сцены, Варликовский сталкивает героев параллельных историй чуть ли не лоб в лоб. Во всяком случае они явно пристально наблюдают друг за другом. Не так, чтобы, например, Луис и Прайор были болельщиками Джо во время его непростого объяснения с женой. Нет, в них нет никакой излишней ажитации; может, они и не на эту сцену вовсе смотрят, а на что-то аналогичное, что идет по телевизору. Смотрят как бы с равнодушием, с меланхолией, как будто просто потому, что, скажем, сейчас этот фильм на экране. И в то же время Варликовский дал почувствовать привычку меньшинства (секс-меньшинства, как у нас говорят) вычитывать из доминирующей культурной продукции свои смыслы. И дал почувствовать и другое: как «гетеросексуальные мормоны» (назовем их так) начинают предощущать наличие в их пространстве этого непонятного им меньшинства, начинают его для себя заново конструировать. И, может, начинают его понимать.
Варшава
