Беседовала Юлия - Карл-Йоганн, как в Швеции становятся писателями?
- Прежде чем выбиться в люди, я пять лет получал стипендию, на которую жил. Механизм таков: шведские библиотеки за каждый экземпляр принятой книги платят пускай и мизерные, но деньги. Они потом распределяются по фондам - в частности, идут в Фонд Сэльмы Лагерлеф, - а оттуда уже в руки стипендиатов. Очень социалистический подход: отнять у богатых и отдать бедным. Не знаю как кому, а мне это помогло жить, пока я писал свои сборники конца 1980-х - начала 1990-х. На спагетти и пиво хватало, а чего еще нужно?
- В вашем "Ясновидце", на мой взгляд, скрыто несколько романным традиций: одна отсылает нас к "Графу Монте-Кристо" Дюма, другая - к опусам Новалиса. Для вас самого которая была важнее?
- Мои книги вообще имеют разное направление - от "Nomadern"ы" (романа 1987 года) до путеводителя по Берлину "Берлин в восьми главах" (1999 год). Я в Берлине просто жил десять лет и хотел понять этот город, реформировав, казалось бы, сервильный жанр!
В случае "Ясновидца" я принял стратегическое и рискованное для интеллектуального писателя решение: создать большой именно любовный роман. Уверен, что величайшие из них уже написаны - например, "Мадам Бовари" Флобера, мифообразующая вещь для меня. И, не имея сил соревноваться с титанами, я все-таки нашел выход из положения - перенес действие в нарочито романтическую эпоху "большого жеста" и сильных страстей. Пять лет я его писал, - читал и перечитывал классиков (Стендаля, Гюго). Помимо этого - научные работы по медицине того времени и практике поздней инквизиции. Но мой роман - детище рубежа ХХ-ХХI веков. И невозможно было избежать соблазна двойной экспозиции. Ведь многое практически не изменилось с тех пор. Та же религиозная нетерпимость, предубеждение по отношению к инвалидам. Даже в нашей весьма благоустроенной стране.
- А насколько вообще правдивы факты "Ясновидца"? Названия тайных департаментов Ватикана, городская газета Ратибора "Христианский вестник", множественно вами цитируемая по ходу┘
- Некоторые детали, разумеется, - фикция. Тут я следую за Мишелем Фуко. Но исторический фон - абсолютно верен. Особенно в том, что касается реставрации инквизиции после Венского конгресса 1815 года.
- В географически близкой к вам немецкоязычной литературе сегодня существует, как мне кажется, попытка возродить средневековую мистику. Я имею в виду таких авторов почти вашего поколения, как Николя Фробениус и Даниэль Кельман. Вы разделяете их точку зрения?
- Нет, ни в коем случае. Я скорее в одном лагере с Салманом Рашди и Маркесом. С Сельмой Лагерлеф и вашим Михаилом Булгаковым!
- Много ли вы взяли из фольклорной традиции?
- Да. Но - немецкой, а не собственно шведской. Не из наших угрюмых саг! В детстве, лет до десяти, я ничего практически, кроме немецких сказок, и не читал. Братьев Гримм, потом - Гауптмана.
- А влияние немецкого языка есть?
- Оно есть. Знаете, современная шведская литература пишется короткими, даже телеграфными предложениями. И я чувствую потребность в длинных и красивых синтаксических периодах. Чтобы в них были придаточные, всякие сравнительные обороты┘ А речевую экономию нашей прозы я могу объяснить тем, что очень многие пытались и пытаются подражать Хемингуэю. Но меня больше трогает традиция немецкой классики.
- Вы, я знаю, еще и шансонье. Получается ли сочетать литературу и музыку?
- Вообще я гораздо популярнее как писатель, нежели музыкант. Но мне бы хотелось и здесь преуспеть. Музыка помогает безошибочно рассчитывать композицию по времени. Понимать принцип "тайминга" - то есть когда переключить скорость, перейти к другой теме. Мой герой в "Ясновидце" глух. Но он слышит как бы идею музыки, лежащую глубже ее звукового воплощения. И в определенном смысле это - посткантианство.
- Внутреннюю метафору Бога-Логоса, проясняющую смысл глухоты героев, физической и душевной, - вы ее из патристики выводили? Судя по тому, как часто апеллируете к Блаженному Августину и Пьеру Абеляру.
- Причина их появления в романе гораздо проще. Не такой уж я сам философ, чтобы вступать с ними в научный диспут! Они ведь были совершенно нетерпимы к глухим людям, воспринимали их как врагов - глухих в прямом смысле слова. И сами были глухи идейно к другим религиям. Только поэтому я их вспомнил. Философски, если уж на то пошло, мне ближе Кант. Не случайно действие "Ясновидца" начинается в Кенигсберге, где жили и Кант и Гофман.
- А почему тогда Гофмана вы упоминаете только в образе надгробного камня над его могилой? Что за символ такой?
- Никакой не символ! Уж точно не хотел я сказать о конце немецкой литературы! Кантианская моральная философия для меня в том, что нет бога ни в одной религии мира, который бы мог помочь моему Эркюлю Барфуссу. Лишь его собственный Разум. К тому же тут, в романе, и не столько о слухе речь, сколько о зрении. Оно и диктует нам относиться к изуродованным людям отрицательно. Громоздит предрассудки. Хоть я писал о любви, подтемой было рассказать о человеческом отношении к инвалидам. Есть ли вообще на свете инвалидность? Или мы ее придумали, считая не похожих на нас людей неполноценными? Где пролегает граница пресловутой нормы и отклонения от нее? Я уверен, что из всего этого и рождается фашизм. Из этой социальной конструкции.
- В итоге, овладевая языком жестов, идет ли Эркюль на компромисс с обществом? Не принимает ли право других считать себя неполноценным?
- Нет-нет. Не забывайте, что он в конце концов попадает на остров Марта Винъярд, где в колонии глухих его недостаток незаметен. И язык жестов они избирают добровольно. Кстати, этот остров вполне реален. Там в течение столетий по генетическим причинам рождаются глухие.
- Кстати, Карл-Йоганн, единственная русская в "Ясновидце" - Аграфена Нехлюдова - живет в доме терпимости!
- Никаких прямых ассоциаций с вашей страной, что вы! Просто иногда язык дает нам больше метафор, чем мы сами в состоянии придумать.
