Николай Голиков ПОНЯТИЕ "дружественного огня", порожденное обстрелами своих подразделений в процессе недавних миротворческих операций, приобретает новое и зловещее значение из-за участившихся расстрелов товарищей по оружию военнослужащими Российской армии. В прошлую пятницу солдат весеннего призыва Алексей Алехин убил на стрельбище учебного центра двух офицеров - лейтенанта Лаврухина и старшего лейтенанта Закирова, не испытывая к ним, по сведениям прессы, никакой личной неприязни.
Уже в воскресенье стало известно мнение прокуратуры Московского военного округа о том, что причиной трагедии послужили обстоятельства семейной жизни солдата, сильно переживавшего по поводу различных заболеваний своих родственников, один из которых к тому же осужден по не самой престижной в местах заключения статье. Испытывая по поводу злоключений родных сильные нравственные страдания, солдат якобы решил преодолеть их радикальным способом - застрелиться при первом удобном случае, который и представился ему на занятиях по стрелковой подготовке. Однако, опасаясь помехи со стороны стоявших в сторонке офицеров (солдат, по сведениям одной московской газеты, не был уверен, что он сможет точно прицелиться себе в голову), Алексей предусмотрительно застрелил обоих (еще одна пуля досталась наблюдавшему за происходящим сержанту), после чего был задержан. На допросе он изложил версию следствия своими словами; что помешало ему застрелиться после успешной реализации своего бесчеловечного плана и почему он не застрелил заодно и солдат, которые в конечном счете предали его в руки правосудия, несостоявшийся самоубийца не пояснил.
Замысловатая версия о том, что самоубийство, спровоцированное болезнью родственников, требует такого длительного прицеливания, которое делает расстрел командиров необходимым, не слишком далеко выходит за рамки традиционных для ЧП с участием призывников объяснений. Солдат, поднявший оружие против своих товарищей, а в последнее время и отцов-командиров, оказывается либо пьяным либо действует под влиянием письма, в котором сообщается о легкомысленном поведении его подруги или о неполадках в семье. Удивительно то, что версия следствия встречает полное понимание в центральной прессе; одна из московских газет, соглашаясь с тем, что расстрел товарища по казарме в принципе может быть вызван неуставными взаимоотношениями, объясняет убийства офицеров преимущественно психологической неуравновешенностью подчиненных (а случаи одновременного убийства офицеров и матросов - например, в Махачкалинском гарнизоне - не объясняет никак). Другая газета отмечает, что в ковровской учебке неуставные отношения отсутствуют, так как и "стариков там нет", и отношения с офицерами складываются нормальные. "НВО" располагает иными сведениями о нравах в Ковровском учебном центре.
Действительно, дедовщина в строгом смысле (как круговорот издевательств старослужащих - естественной опоры командования - над молодыми бойцами, которые против них не слишком возражают, так как терпеливо ждут своего часа, чтобы переложить все тяготы службы на солдат очередного призыва) в ковровских частях не так заметна - слишком краток срок пребывания в учебке, и отыгрываться на молодых выпускники будут в другом месте. В то же время отрицать наличие в Коврове старожилов, как это делает пресса, было бы наивно - должности заместителей командира взвода не могут оставаться вакантными, поэтому часть выпускников остаются в Коврове для продолжения службы, да и сержант, оказавшийся на линии огня, пришел на стрельбище не в гости.
Прошлым летом на сборах в Ковровском гарнизоне побывали студенты Московского университета, шлифовавшие на практике приобретенные ими знания по военной психологии. Обстановка в гарнизоне показалась им гнетущей, что можно было бы объяснить изнеженностью столичного студенчества и неприспособленностью к трудностям, если бы не одно обстоятельство. В соответствии с программой подготовки студенты занимались оценкой психологического состояния солдат, назначаемых для несения караульной службы, один из которых вызвал серьезное беспокойство практикантов. Ссылаясь на крайне подавленное состояние молодого бойца, студенты рекомендовали освободить его от назначения в караул и вообще держать от него оружие подальше, однако командование только посмеялось. В результате солдат застрелился на посту # 1 - у знамени части. В помещении находились другие военнослужащие, однако стрелять в них солдату не потребовалось - попытки помешать ему никто не предпринял.
Заметных мер в связи с самоубийством молодого человека не последовало, хотя гарнизон привлек к себе внимание вышестоящего начальства. Больше всех досталось студенту, непосредственно проводившему опрос самоубийцы, - за то, что не настоял на отстранении его от караульной службы, однако собравшиеся пришли к выводу о том, что студент заслуживает снисхождения с учетом недостатка опыта и поэтому можно ограничиться снижением оценки на выпускном экзамене. Самоубийство объяснили традиционными причинами - неуравновешенностью и получением письма из дома. Командир части, правда, обратился к студентам с требованием незамедлительно сообщать о ставших им известными фактах издевательства над солдатами, вымогательства денег офицерами, но студенты уже ничем не могли ему помочь, так как больше опросов не проводили, а солдат с синяками он заметил бы сам, если бы не отвлекался на размышления о семьях, каждая из которых несчастна по-своему.
Трагические случаи в коллективах, состоящих из молодых вооруженных мужчин, неизбежны - они отмечаются во всех армиях мира. Однако они не должны превращаться в систему, которая неизбежно наводит на размышления не только о психической неуравновешенности молодежи (ее, конечно, не приходится отрицать) - дружественному огню такой плотности офицеры (и даже генералы) нашей армии подверглись впервые с весны 1917 г. Списывать его на бестактность родственников и суицидальные наклонности становится опасно.
