Юлия Калинина В ГРОЗНЫЙ из ингушского Слепцовска, куда летали рейсовые самолеты, можно было проехать по последней открытой дороге - через Самашки и Урус-Мартан. Это недалеко, километров шестьдесят. Меня согласились взять с собой корреспонденты Интерфакса, у которых там тоже были какие-то дела.
Командир в Черноречье предложил: "Поедете с нами на переговоры. Мы сегодня едем к генералу Бабичеву. Вы скажете, что живете в Черноречье, и попросите, чтоб они прекратили обстреливать жилые дома. А то перемирие, а они все равно стреляют..."
Съездить с боевиками на переговоры к нашим! Отличный материал для газеты. Но "интерфаксам" надо возвращаться в Назрань - к телефону. Решаем, что останусь я одна, а завтра утром они опять сюда поедут и меня заберут.
В "укрепрайоне" полно совершенно гражданского народу - каких-то теток, пацанов, мужчин без всяких боевых признаков. Да и рядом, в соседних домах, живут люди, стоят во дворе с ведрами воды, разговаривают, ходят на базарчик за углом. Как будто и не война у них...
Активных боевых действий не ведется, третий день временного перемирия. Стороны договорились взять тайм-аут для обмена погибшими.
Меня зовут - пора ехать на переговоры. Командир, еще двое боевиков и я садимся в "шестерку". Машина въезжает на дамбу, развороченную воронками, но не успевает доехать и до середины. Навстречу бежит толпа женщин, они машут руками и кричат. Все по-чеченски, и я ничего не понимаю.
Оказывается, эти женщины - целый автобус - приехали сегодня из Назрани. Они там живут беженцами, а сейчас решили: раз перемирие, значит, можно ехать, искать своих - тех, кто оставался в Грозном. Ингушские власти выделили автобус, он довез их до Черноречья, а дальше, в город, надо идти пешком, потому что военные открывают огонь по всем транспортным средствам. Они и пошли всей толпой, но первый же российский пост на том конце дамбы их обстрелял. Даже слушать не стали. Женщину ранили...
После такой истории чернореченские командиры уже не хотят ехать на переговоры. Придется ночевать здесь. Но ничего, до утра продержусь, не так уж и страшно.
- Никуда не отходи от штаба, - вдруг отводит меня в сторону местный командир. - Здесь маньяк орудует. Сегодня ребята в одной квартире нашли два трупа. Зверски убиты. Повесил он их "ласточкой". Знаешь, когда руки назад и к потолку привязаны.
- Вы хотите сказать, что по Черноречью бродит сумасшедший убийца? - шепчу я в ужасе.
- Зачем ему бродить? Это может быть кто-то из наших, - говорит командир. - Из отряда. Мы за последние дни уже пять таких трупов нашли.
Из города по дамбе пришли в чернореченский штаб человек десять солдатских матерей. Ходят пешком по Чечне, ищут сыновей. На них смотреть страшно, такие они измотанные. Бледные, грязные, с хозяйственными сумками в руках.
Боевики им хлеба дали. Они во дворе посидели на лавочке, поели, отдохнули немножко. Простые деревенские тетки в платках и толстых пальто, которым на вид то ли тридцать пять, то ли пятьдесят пять. Только одна пара - муж и жена - явно городские. Молодые, в хороших куртках, в джинсах.
Ищут сына. Он срочник, военная специальность - снайпер. Показывают фотографию. В части его нет. То ли без вести пропал, то ли в плен его взяли.
Командир боевиков пожимает плечами: нет, не видели такого, не попадался. Мать улыбается заискивающе, благодарит неизвестно за что.
Матери подхватывают сумки с жалкими гостинцами и в сумерках цепочкой бредут дальше - по последней открытой дороге из Грозного. Мы стоим и смотрим им вслед. Жалко их до слез. Командир вдруг говорит: "А этот сын их. Снайпер... Расстреляли мы его на той неделе. Вон под тем деревом он зарыт. В плен их тогда взяли. Двое молчали, а этот стал рубаху рвать: "Я вас, гады, убивал и буду убивать!" Ну куда его? Расстреляли. А молчал бы - ничего б ему не было. Обменяли бы потом на наших".
Говорят, из Грозного уже почти все боевики ушли. Остались только какие-то неконтролируемые "индейцы" и еще сколько-то людей Басаева. Но здесь, в Черноречье, сейчас много боевиков. На глаз - человек двести. Те, с кем я познакомилась, все сплошь местные. С гордостью показывают мне свои дома - со штабного пригорока видно полпоселка. Многие ходят домой ночевать - помыться, погреться, поспать нормально. У них и семьи здесь, никуда не уехали. Собственные автоматы есть далеко не у всех. Тот, кто заступает на пост - охранять подъезды к Черноречью, - берет автомат взаймы.
...Мне кажется, они не отдают себе ясного отчета в происходящем. Они скорее играют в войну, чем воюют. Впрочем, возможно, у меня такое впечатление складывается просто потому, что я не вижу действий... Вторые сутки я живу в штабе, а "интерфаксы" мои все не едут. Если сегодня не появятся, придется как-то самой выбираться из Грозного.
- Не жди, - говорит один чеченец. - Ночью русские дорогу перекрыли. Все, заперли нас. Теперь сюда не проехать и отсюда не выехать.
Разведчики утром были на дороге, говорят, бронетехники - море, солдаты палатки ставят, окопы роют, танки в землю закапывают. Расстреляли уже две "шестерки" - чернореченские жители рано утром ехали в Урус-Мартан на базар за мясом. Одна женщина, раненая, обратно добралась, она и рассказала.
Чеченцы не могут удержаться от смеха: "Вместе с нами в окружение попала. Сейчас русские окопаются, а к вечеру штурмовать нас начнут".
Боевики ведут себя уже иначе. Домой никто не уходит, все чем-то заняты, мельтешат, бегают, перекрикиваются хриплыми, гортанными звуками. Они сейчас решают, что делать: оставаться в Черноречье и принимать бой или прорываться из окружения и уходить на юг. Правильнее было бы остаться. Иначе чего они тут полтора месяца стояли лагерем и изображали защитников родной земли. Но, с другой стороны, если они останутся, федералы будут продолжать артобстрелы и авианалеты до тех пор, пока не разнесут все Черноречье. Все равно им отсюда придется уходить. Только в первом случае они уйдут с минимальными потерями и сохранят поселок, а во втором - потеряют уйму людей, и от Черноречья останутся рожки да ножки.
После обеда войска начинают артобстрел Алдов. Сначала минометы, потом прибавляется что-то покруче. Алды - на противоположном берегу водохранилища, примерно в полутора километрах, так что мне из штаба все видно, как из партера. С темнотой обстрел усиливается.
К вечеру в штабе прибавляется народу. Разнообразные чеченцы - и мирные, и немирные - спускаются сюда из Алдов.
Появились раненые и контуженные. Медсестра Марта лет восемнадцати дает им анальгин и мажет йодом осколочные ранения. Доставать осколки она не умеет. Чтоб их удалить, раненых надо везти в госпиталь в Урус-Мартан, но дорога закрыта. Один раненый через несколько часов умирает. Марта со злостью смотрит на меня: "В больнице его бы спасли". Для нее я не столько журналист, сколько представитель русских, то есть врагов. Между делом она рассказывает, что у нее погибли двое братьев и она должна отомстить за них, убить двоих русских. Боевики ее уже брали с собой минировать мост и давали автомат. И когда у отряда будут пленные, ей обещали дать их расстрелять. Хотя бы двоих.
Не очень-то мне приятно это слушать. Такую Марту стоит побаиваться, но, с другой стороны, сейчас я в штабе - гость, а гость у мусульман - это святое. По законам шариата, они должны беречь меня, как зеницу ока...
Часов в десять вечера минометы начинают бить прямой наводкой по штабу. Дом сотрясается от первого же удара, уши у меня закладывает, я вскакиваю и бегу к двери. Из другой комнаты выскакивают человек пятнадцать местных командиров, которые там совещались, и сбегают по лестнице на первый этаж.
Теперь надо перебежать двор и спуститься в подвал "большого" штаба. Но выйти из дома на открытое пространство, где рвутся мины, так же страшно, как прыгнуть в холодную воду. "Колебаться некогда, - уговариваю я себя. - Не думай, беги, вон цель - черные двери подвала".
Ну вот, добежала, и нечего было бояться. В подвальной темноте пробираюсь в медпункт к Марте. Как же здесь хорошо. Как тепло и тихо. Век бы не выходить наверх.
...Раненые идут и идут один за другим. У одной девушки, Ларисы, ранение в ногу. Она из "индейцев", зацепило несколько дней назад. Говорит, не хотела ехать в госпиталь, бросать своих, поэтому осталась. Всю ночь зовет кого-нибудь с ней посидеть, поговорить и просит сбегать в другое здание, отыскать кого-то из "индейцев" и привести к ней. Страшно боится, что они уйдут, а ее здесь оставят.
Уже под утро у боевиков вопрос наконец решается. Они будут выходить из Черноречья. Прорываться через окружение. Скорее всего, завтра ночью.
Я остаюсь в Черноречье. Подожду два-три дня. Боевики уйдут, и сюда войдут наши. Тогда дорогу откроют, и можно будет спокойно уехать.
...В штабе мое решение одобряют. Действительно, зачем мне-то рисковать? Меня провожают в поселок и знакомят с Леной, русской женщиной моего возраста. У нее две дочки, одиннадцати и пяти лет, мужа нет, и она согласна, чтоб я несколько дней пожила у нее.
Боевики ушли в тот же день, но обстрел поселка не прекращался. Мы ждали день, другой, третий, но федералы и не думали входить в Черноречье. В поселке заканчивалась еда. Последний раз хлеб мы купили у женщины, которая пекла его на продажу у себя дома. Но и у нее муки уже было мало, и она хотела сохранить ее для своей семьи. А еще у нас была одна курица, купленная на мои командировочные в первый же день, ведро картошки и пакет гречки. И, конечно, мы с Леной старались есть как можно меньше, оставляя еду девочкам.
За водой мы ходили за полкилометра на родник. Опасное мероприятие. Родник обстреливается. Там уже были ранены несколько местных, а восьмилетнему мальчику Мише оторвало ноги.
По утрам, в часы затишья, у родника собирается полпоселка, и здесь можно узнать все новости. Мне казалось, русских в этом клубе чуть ли не половина. "Да, - подтверждала Лена. - У русских нет родственников в селах, как у чеченцев, и уезжать им некуда. Они приехали сюда из России лет двадцать назад - работать на химкомбинате, на нефтезаводах. Чеченцы на рабочие специальности не шли".
Хуже всего было по ночам, когда активизировалась артиллерия. Страшно было засыпать, да и невозможно - так громко и часто взрывались снаряды. Но в бомбоубежище в подвале соседнего магазина мы все равно не ходили. Уж очень там было неуютно.
Через два дня усталость взяла свое, и я стала спать крепко и сладко, сказав себе: "От судьбы не убежишь".
"Почему войска не заходят? - гадали в Черноречье. - Ведь боевики ушли неделю назад. Неужели федералы об этом не знают?" Мы никак не могли поверить, что они знают, что боевиков нет, но тем не менее продолжают нас бомбить - женщин, стариков, детей.
Мужчин в поселке мало. Последних я видела дня три назад. Кстати, они рассказали про Ларису с раненой ногой. "Индейцы" ее все-таки бросили здесь. Слишком тяжко показалось тащить на себе. Но плохо не то, что ее бросили, а то, что она оказалась наркоманкой. Местные ребята подобрали ее на улице, устроили в доме, а у нее ломки начались. И она который день уже орет и умоляет принести ей хоть травы покурить. "Понятно, - вспоминаю я "индейцев". - Никакие они не защитники родины, а просто компания веселых наркоманов на БТРе".
Дом отдыха, где был штаб боевиков, уже растащили по кускам мародеры (они же - местные жители). Даже двери поснимали...
Еда кончается, раненые помирают, больные мучаются. Грохот взрывов стоит в ушах, и сил больше нет ждать, пока федералы решатся наконец входить. Нужно, чтоб кто-нибудь к ним пошел и убедил, что боевиков в Черноречье нет. Мужчину посылать, разумеется, нельзя. Застрелят, как только появится на горизонте. Женщину? Никто, в общем-то, не отказывается, но у всех или дети, или внуки. В конце концов нашлась русская женщина Мария Федоровна, согласная на все за бутылку. Но мы с Леной на нее посмотрели и решили - не надо. Ей все равно не поверят. Уж больно внешность у нее синяя.
Так и не дождалась я федералов. Ушла из Черноречья той же самой дорогой - через лес на Алхан-юрт, по которой неделей раньше уходили боевики. Собралось нас человек десять - семейная пара ужасно больных пенсионеров, бездомный старик грузин, две молодые красавицы чеченки в норковых шубах, надетых на халаты и ночные рубашки, какие-то пацаны, десятилетняя девочка, участковый милиционер и я, корреспондент из Москвы.
Идти пришлось километров восемь. Федералов не встречали, но от вертолетов прятались в кусты - боялись ракет. Только когда уже прошли весь лес и вышли к Алхан-юрту, слева, километрах в трех, увидели палатки и башни танков, вкопанных в землю. Войдя в село, вздохнули с облегчением. Все! Ушли от войны.
Кстати, чернореченских боевиков я случайно встретила в тот же день в селе Гехи - от Черноречья всего час езды на машине. Они рассказали, что вышли из окружения без единого выстрела, и никакого коридора пробивать не понадобилось. Федералы их не заметили, хотя передвигались в общей сложности около тысячи человек. Впрочем, дело было глухой ночью, и погода тогда стояла ужасная: снег с дождем, ветер, грязь...
