Сподвижники проконсула Кавказа

Ретроспектива

9 апреля 1816 г. в Петербурге император Александр I подписал "высочайший приказ", гласивший: "Генерал от инфантерии Ртищев по желанию его увольняется от исполняемой им ныне должности┘ а на место его командиром Отдельного Грузинского корпуса назначается генерал-лейтенант Ермолов".

Одновременно Алексей Петрович стал главнокомандующим войсками и главноуправляющим гражданской частью (именно так говорили в те годы) в Грузии и в губерниях Астраханской и Кавказской. Таким образом, вся полнота власти на Северном Кавказе, прилегающих регионах и в Закавказье была сосредоточена в одних руках. Подобным полномочиям и сегодня откровенно завидуют многие российские руководители.

12 октября 1816 г. последовал уже приказ Ермолова по Отдельному Грузинскому корпусу. В этом документе говорилось следующее: "Приняв начальство над войсками мне вверенного корпуса, объявляю о том всем новым по службе моим товарищам от генерала и до солдата. Уважение государя императора к заслугам войск научает меня почитать храбрость их, верность и усердие, и уверяю, что каждый подвиг их на пользу службы возложит на меня обязанность ходатайствовать у престола государя всегда справедливого, всегда щедрого".

Именно с этого дня в Большой Кавказской войне XIX в. начинается "ермоловская эпоха".

"ПРОИЗВЕДЕН В ГЕНЕРАЛЫ БЫТЬ НЕ ДОЛЖЕН┘"

Алексей Петрович сразу отказался от системы подкупов, задариваний и заискиваний, которую широко применяли по отношению к горским народам его предшественники. Он считал, что подобная практика "унижает достоинство русского имени". Генерал поставил перед собой титаническую цель - завоевать Кавказ - и, руководствуясь ею, разработал последовательную и стройную программу. Для осуществления обширных планов главнокомандующему нужны были помощники, которые, разделяя его идеи, явились бы их проводниками и исполнителями.

Однако положение дел с кадрами в регионе к моменту прибытия Ермолова на Кавказ было явно неудовлетворительным. "Военная часть, - пишет генерал своему другу и соратнику по наполеоновским войнам Михаилу Воронцову (тогда - графу, а в будущем - князю, фельдмаршалу, главнокомандующему Кавказской армии и царскому наместнику на Кавказе), - здесь в ужаснейшем расстройстве. Лучших начальников не стало┘ Половину оставшихся надо удалить, ибо самое снисхождение терпеть не в состоянии. Здесь необходимы меры весьма строгие..."

Из командиров отдельных частей проконсул Кавказа сразу выделяет в лучшую сторону подполковника князя Севарсамидзе, командира Тифлисского полка, "офицера отличнейших способностей, усердного, необыкновенно деятельного, который впоследствии должен вознаградить в здешнем краю потерю лучших генералов". Затем следуют командир 19-й артиллерийской бригады полковник Базилевич, командир батарейной роты 20-й бригады князь Петр Горчаков и командиры егерских полков: 9-го - Реут, 13-го - Пузыревский, 16-гo - Греков и 17-го - фон Граббе. Все эти лица тогда же намечены были им к производству в генералы, и все они впоследствии играли более или менее видную роль в походах и боях Большой Кавказской войны.

О разборчивости Ермолова по отношению к подчиненным красноречиво говорят следующие факты. Поначалу внимание Алексея Петровича привлекли командиры еще двух полков: Нижегородского драгунского - Климовский и Грузинского гренадерского - Дьячков. Но, узнав этих людей поближе, главнокомандующий пишет: "Не могу не уважать отличную храбрость полковника Климовского, но желал бы столько же уважать его поведение, которое нужно ему исправить, а до того должен подождать производства". О Дьячкове он говорит еще откровеннее: "Храбрый офицер, старательный о полку, но произведен в генералы быть не должен - способностей не имеет и поведения не наилучшего".

В те времена в российской армии по отношению к Грузинскому корпусу существовал весьма вредный для последнего обычай - ссылать на Кавказ проштрафившихся военнослужащих. Такое отношение к войскам, несущим опасную службу на южных рубежах государства, полагали ветераны корпуса, подрывало в них самих чувство уважения и гордости к себе. Ермолов, подчеркивают летописцы Большой Кавказской войны, высоко ценил значение нравственной мощи войск и в откровенном письме к императору Александру I высказал, что "подобную меру считает обидною для войск, заслуживших боевую славу и переносивших такие труды и лишения". К чести самодержца надо сказать, что он немедленно отменил это правило.

Неудивительно, что ермоловская эпоха выдвинула немало выдающихся военачальников. Но особое внимание привлекают двое из них.

НЕПРЕКЛОННЫЙ ВЕЛЬЯМИНОВ

На важную должность начальника штаба Отдельного Грузинского корпуса (с 1820 г. - Отдельный Кавказский) Ермолов выдвинул полковника Алексея Вельяминова, своего сослуживца по гвардейской артиллерийской бригаде, обсервационной армии в Кракове и, наконец, по гренадерскому корпусу. И не просто сослуживца - это был близкий друг проконсула Кавказа. Демонстрацией теплых отношений между ними может служить несколько строк из ермоловского дневника. Алексей Петрович, живший в Париже в 1815 г. на одной квартире со своим тезкой, пишет: "Я осматривал все любопытное в Париже, посещал театры, почти неразлучно был с Вельяминовым, начальником штаба моего корпуса, офицером редких достоинств, которого я называю тезкою..."

Император Александр I предугадал этот выбор, и, отправляя Ермолова к новому месту службы, приказал должность начальника штаба оставить вакантной. Алексей Вельяминов (1785-1839 гг.), отмечают исследователи Кавказской войны, принадлежал к числу замечательнейших людей своего времени. При назначении на Кавказ ему было всего 30 лет, но он уже участвовал в турецкой кампании 1806-1811 гг., в Отечественной войне 1812 г. и Заграничных походах 1813-1814 гг., получил ранение при штурме Рущука и носил Георгиевский крест за доблесть в сражениях с французами.

Вот почему новый начальник штаба Отдельного Грузинского корпуса полковник Вельяминов пользовался заслуженно высокой боевой славой. Современники подчеркивают, что это была сильная, непреклонная, талантливая натура, не остававшаяся в тени даже рядом с таким гигантом, как Ермолов. Умный, разносторонне образованный, обладавший непоколебимой волей и ледяным хладнокровием, он подчинял, казалось, все свои действия одному рассудку, "не давая места никакому сердечному движению". То же самое подтверждает в 1827 г. и Иван Дибич (будущий фельдмаршал и граф Дибич-Забалканский): "...имеет весьма хорошую репутацию насчет хладнокровия и распорядительности в сражении".

Алексей Вельяминов производил впечатление личности строгой, необщительной, малодоступной, никого не щадящей и не останавливающейся ни перед какими жесткими мерами там, где дело шло о выполнении долга перед Отечеством. Кое-кто из близко знавших его характеризует Вельяминова как человека желчного и злого. Хотя большинство исследователей Большой Кавказской войны с этим не согласны.

Справедливо считается, что таким военачальникам войска повинуются, но их не любят. В военной истории мало примеров, чтобы руководители подобного рода совершили что-нибудь выдающееся - дела их по большей части так же бездушны и бесцветны, как внутреннее содержание их самих. Вельяминова же, напротив, подчеркивают современники, войска обожали. Он был кумиром солдат, которые ради него готовы были переносить любые тяготы военной службы и идти за ним, что называется, и в огонь и в воду. Солдатское чутье подсказывало, сколько теплоты, заботливости и участия скрывалось под его холодною внешностью начальника штаба корпуса. Рядовые воины приносили в жертву все, чтобы заслужить вельяминовское "спасибо", которое ставилось в Кавказском корпусе иногда выше всяких наград. Вот пример и того, что мог сделать ради только одного российского солдата этот суровый боец, и одновременно его неумолимой беспощадности по отношению к неповинующимся туземцам.

В 1819 г. для закупки продовольствия была послана воинская команда в чеченский аул Сунджи-Юрт. Один из жителей селения, якобы узнав своего вола, запряженного в казенную повозку, стал требовать его возвращения. Возникла ссора, и чеченец, выхватив винтовку, выстрелил в солдата. Его немедленно арестовали, но вооруженные до зубов односельчане, сбежавшиеся на шум, отбили преступника. Офицер, старший команды, в этой ситуации с трудом избежал гибели. Небольшой российский отряд был вынужден отступить. Вельяминов, узнав об этом инциденте, немедленно потребовал выдать стрелявшего и передал жителям Сунджи-Юрта, что им нечего опасаться карательных акций за вину одного человека. Но чеченцы ответили отказом. Если же придут войска, заявили они, то аул будет защищаться. Дальнейшие переговоры становились, по мнению Алексея Вельяминова, недопустимым попустительством, и начальник штаба корпуса во главе отряда выступил к Сунджи-Юрту. Российские войска действительно встретили ружейным огнем. Тогда селение было взято штурмом и разрушено до основания.

Почти все близко знакомые с Вельяминовым подчеркивают, что слово его было свято, что он ни разу в жизни не покривил душою и высказывал правду без всяких обиняков, не стесняясь ни авторитетности, ни влиятельности лиц, какое бы высокое положение они ни занимали. В качестве примера можно привести два случая.

Однажды Вельяминов получил вполне официальный документ, в котором его просили принять меры к обеспечению безопасной проводки колонн со спиртом с заводов тогдашнего министра иностранных дел Российской империи вице-канцлера графа Нессельроде. Вельяминов ответил, что "не видит причин, почему бы следовало принимать исключительные меры для вице-канцлера, когда для других этого не делается".

В другой раз ему было передано высочайшее повеление относительно способа военных действий на побережье Черного моря. Вельяминов, как отмечается, имел смелость "самым положительным образом опровергнуть пользу присланного проекта и два раза отказался от его исполнения". Ему передали высочайшее повеление в третий раз. Вот ответ Алексея Вельяминова: "Если государь император и на этот раз не удостоит на основании моих доказательств и фактов осчастливить меня отменою сказанного проекта, то прошу назначить на мое место другого, более способного и сведущего генерала, ибо по долгу совести я не могу принять на себя выполнение меры, которая, по моему убеждению, должна принести только один вред для края, отданного мне в управление. Присягая государю, я обещал не только повиноваться, но и хранить славу и соблюдать интерес его величества". Император Николай I оценил твердость Вельяминова и проект отверг.

В повседневной жизни Вельяминов отличался простотой. В частности, в многочисленных походах полы его палатки всегда были для прохлады подняты, и подчиненные видели, как вечерами он лежит на своей походной кровати, читая книги. Взгляд у него на Кавказскую войну определился сразу, и этот взгляд был до того отчетлив, до того поразительно верен, что в течение своей дальнейшей 22-летней службы на Кавказе ему не пришлось ни разу его корректировать. Во всех служебных записках Вельяминов демонстрировал широкие взгляды на дело военного покорения горских народов. Его доклады и рапорты отличали дальновидность, строгая логика и последовательность выводов. С официальным Петербургом, не имеющим в большинстве случаев понятия об особенностях Северного Кавказа и специфики здешней войны, он не лукавил и правдиво выставлял всю нелепость отдельных директивных документов, исходящих из кабинетов Северной Пальмиры. Этим самым Алексей Вельяминов внушал немалые опасения военному министру того времени Александру Чернышеву.

Но уж таков был взгляд Алексея Александровича на обязанности государственного человека.

"ЛЮБЕЗНЫЙ МОЙ МАДАТОВ┘"

В начале Большой Кавказской войны существовавшие в ту пору в тамошних краях ханства были выделены в особое управление. Ермолову требовалось назначить соответствующего военно-окружного начальника, который бы, по мнению Алексея Петровича, с административным тактом соединял бы в себе боевую опытность, отвагу и предприимчивость. На эту должность проконсул Кавказа выдвинул генерал-майора князя Валериана Мадатова (1782-1829 гг.), вызванного из России.

К тому времени имя Валериана Григорьевича было уже внесено в боевую летопись русской конницы и занимало видное место в плеяде отечественных кавалерийских начальников. Уроженец Карабаха, из когда-то знатной, но обедневшей армянской семьи, он начал службу в 1799 г. в пехотном полку. В Русско-турецкую войну 1806-1811 гг. Мадатов на полях Молдавии и Валахии командовал ротой. Менее чем за два года за отличия в боях он был награжден орденами Св. Анны и Св. Владимира с бантами, получил Св. Анну на шею (как говорили тогда), золотую шпагу и чины капитана и майора. В те времена подобные награды для командира роты представляли большую редкость, и о Мадатове сразу заговорили в российской армии.

В марте 1810 г. по его собственной просьбе он был переведен в Александрийский гусарский полк. В первом же бою 12 июля 1810 г. уже в новом качестве Валериан Мадатов при Чаушкиой отбил со своим эскадроном турецкое орудие. 26 августа этого же года под Батином с двумя эскадронами он наголову разбил четырехтысячный конный отряд турок. Современники рассказывают, что, когда началось сражение под Батином, Мадатов спросил своего полкового командира генерала Ланского: "Скажите, что мне сделать, чтобы получить Георгиевский крест?" - "Разбей вот их!" - сказал Ланской и в шутку указал ему на многотысячную колонну турецких всадников, выдвигавшуюся из Шумлы. Однако карабахский армянин шутки не понял и тотчас бросился в атаку. Турки были рассеяны прежде, чем остальные эскадроны успели сесть на коней.

Отечественная война 1812 г. застала Мадатова уже командиром Александрийского гусарского полка. Любимая поговорка его в то время была: "Берегу полк, как невесту; но придет час - и я не пожалею ни людей, ни лошадей". И такой момент наступил 11 ноября 1812 г. под Борисовом. Русский авангард, разбитый французами, отступал в беспорядке по длинному мосту, загроможденному орудиями и брошенными обозами. Мадатов выдвинул вперед все четыре эскадрона александрийцев. "Гусары! - крикнул он, - смотрите: я скачу на неприятеля, и если вы от меня отстанете, меня ожидает смерть или плен!" Подчиненные устремились за командиром. В этом бою александрийцы понесли тяжелые потери, однако успех полка позволил спасти артиллерию и предоставил возможность пехоте осуществить организованный отход.

Мадатов принадлежал к числу тех весьма немногих русских офицеров, которые, будучи в чине полковника, носили Георгиевский крест на шее (3-я степень ордена) и имели золотую, осыпанную бриллиантами саблю. В бою под Лейпцигом Мадатов был тяжело ранен (пуля раздробила ему плечо). На тринадцатом году офицерской службы его произвели в генералы.

Мадатов, за 16 лет перед этим покинувший родину бедным сиротой, вернулся в край правителем трех мусульманских ханств: Ширванского, Щекинского и Карабахского. С 1819 г. начинается славная боевая деятельность Валериана Мадатова на Кавказе, навсегда связавшая имя его с целым рядом выдающихся событий ермоловской эпохи.

Так, в начале августа 1819 г. Мадатов принял командование над экспедиционным отрядом, назначенным для обороны богатой Кубинской провинции. Ермолов не считал отряд Мадатова способным вести серьезные наступательные действия и поэтому рекомендовал князю ограничиться наблюдением за Табасаранью, где вызревало восстание горцев.

Мадатов, однако, имел разведданные, что противник пока не готов к активным действиям, и решил перенести борьбу на его собственную территорию, с тем чтобы разгромить неприятеля, пока тот не собрался с силами. План Мадатова был достаточно рискованным, причем Валериан Григорьевич не счел даже нужным ставить в известность о нем Ермолова, поскольку дорожил каждой минутой, и взял всю ответственность за операцию на себя. Российский отряд внезапно переправился через реку Самур и, быстро пройдя Кюринское ханство, стал на самой границе южной Табасарани.

Чтобы скрыть свои намерения, Мадатов распустил слух, что идет в Дербент, но ночью захватил Марагу - узел дорог, расходившихся оттуда на Кубу, Дербент и в Каракайтаг. Как ни тяжело дался его войскам двухдневный форсированный марш на Марагу, но отдыха своим подчиненным Мадатов не дал. Жители аулов, через которые проходили российские войска, уже послали гонцов в аул Хошни, где находились несколько тысяч мятежников, чтобы предупредить их вожаков о приближении русских.

Сподвижник Ермолова решил в ту же ночь напасть на непокорных горцев, чтобы захватить в свои руки основных руководителей восстания. До селения Хошни было около 30 километров. В целях внезапности нападения это расстояние отряду Мадатова нужно было преодолеть в течение всего одной ночи. Выступая в поход, князь отобрал из всего отряда только 500 бойцов, на силы, волю и безусловную храбрость которых он мог вполне положиться. Кроме того, Мадатов взял с собой три орудия, сотню донских казаков и туземную конницу. Войска шли на Хошни форсированным маршем, без привалов, в полном молчании. В целях скрытности движения колеса орудий обертывались солдатскими шинелями.

На рассвете показалось селение Хошни. Конные воины стали спускаться в котловину, где располагался аул. Пехота, забыв об усталости, следовала за ними бегом. Кавалеристы стремительно ворвались в неприятельский лагерь и произвели в нем полное смятение. Пальба, стоны и дикие крики раздались со всех сторон. Ошеломленные мятежники стали разбегаться в разные стороны. Таким образом, одним решительным и смелым ударом, почти без пролития крови, была усмирена вся Табасарань. Мадатов вернулся в Марагу и оттуда именем императора объявил прощение всем участвовавшим в бунте. Затем при громе пушек табасаранцев торжественно привели к присяге на верность русскому царю.

Ермолов был чрезвычайно доволен действиями князя Валериана. "Целую тебя, любезный мой Мадатов и поздравляю с yспехом, - писал он ему, - ты предпринял дело смелое и кончил его славно┘"

В этом же году 19 декабря Мадатов прославился в бою под Лавашами во время похода Ермолова на Акушу, где командовал обходной колонной, решившей успех сражения, а также прекрасно зарекомендовал себя в последующих многочисленных боях на Кавказе. Лучшего помощника Ермолову и желать было нельзя.

ДАВАЙТЕ СРАВНИМ...

Возможно, на первый взгляд деяния Алексея Вельяминова и Валериана Мадатова на Северном Кавказе не покажутся особо выдающимися свершениями в военной истории России. Однако попробуем соотнести их с событиями первой и второй чеченской кампаний нашего времени.

Представьте, что начальник штаба Объединенной группировки войск на Северном Кавказе вступил в спор с президентом России и "завернул" подряд два его проекта урегулирования кризиса в регионе. Помимо этого, отказал в личной просьбе министру иностранных дел России и, наконец, штурмовал аул ради одного рядового бойца.

Или же вообразите, что в наши дни начальник одного из отрядов предпринял на свой страх и риск решительные действия в Чечне и Дагестане, не согласовав их с командующим группировкой, а тем более с Генштабом, причем временами действовал от имени главы государства, не имея на то формального разрешения. Не получается, однако. В рамки современной жизни Вооруженных сил и ОГВ (С) подобные поступки не укладываются, не говоря уже и о многом другом. С этих позиций деятельность кавказских генералов начала XIX в. смотрится несколько иначе.