Вадим Белов Виртшафтер Э.К. Социальные структуры: разночинцы в Российской империи /Пер. с англ. Т.П. Вечериной. - М.: Логос, 2002, 272 с.
Герменевтический подход является самым модным сейчас историческим методом. Считается, что он позволяет наиболее адекватно описывать объект, полностью отказавшись от оценочных характеристик и субъективного волюнтаризма автора. Объектом исследования Элис Виртшафтер стал такой мало изученный предмет, как разночинцы в Российской империи. Более неструктурированного, изменчивого сословия (да и можно ли разночинцев называть сословием?), с трудно определяемыми границами, расфокусированной норматикой, ценностями, идентичностью невозможно себе представить. Ведь сословие для того и существует, чтобы поддерживать внутреннюю и внешнюю иерархию, наделяя индивидуума четкой социальной ролью. Становясь же разночинцем, человек терял свою традиционную роль, но и не обретал в полной мере новой.
Совершенно справедливыми являются слова Карла Германа, взятые Э.Виртшафтер в качестве эпиграфа к одной из глав: "...разночинцы составляют некий класс, о котором трудно сказать что-то определенное". Но автору монографии все же удается, подвергая анализу категорию, понятие "разночинец" в различных контекстах - правовом, административном, экономическом, культурном - скрупулезно проследить эволюцию этой категории от правовых определений XVIII века через представления о разночинцах как о чужаках и образованных простолюдинах к их отождествлению с радикальной демократической интеллигенцией пореформенной России. Виртшафтер прекрасно описывает размытую идентичность разночинцев, сложности с их правовой и социокультурной идентификацией. Но честно разобрав все эти запутанные процессы, исследователь, видимо, несколько растерялся, столкнувшись со столь сложной реальностью. И решил, что раз существует такое непонятное, неструктурированное сословие, то и все российское общество такое. Без всякой структуры. Все русское общество по своей сути разночинное - утверждается без обиняков. Двор, аристократия, дворянство, купечество, крестьянство, да что уж там, сами государи-императоры, несмотря на все поверхностные различия, в общем-то, разночинцы.
"Похоже на цивилизацию майя в Новой Испании, это было общество, где правовые и незаконные экономические отношения соединялись с произвольными процессами социально-культурного самоопределения, чтобы породить частичное совпадение и переплетение сословий, народов и культурных идентичностей. Результатом была текучая, размытая социальная ткань с явным отсутствием структуры, предсказуемости и безопасности". Такая вот была императорская Россия - "не сходная с европейскими, доиндустриальная империя", что-то вроде колониальной Мексики. Да еще и без "гражданского общества", которое в Америке, надо полагать, возникло еще в XVIII веке на юге. Это верно так же, как и то, что Россия в XVIII-XIX веках существовала на периферии европейской истории, со структурой общества, напоминающей каннибалов Полинезии. Становится страшно и холодно даже от одного изучения такого дикого и неструктурированного государства. Хочется закутаться в плед и съесть гамбургер.
Сложность социальной структуры не означает, что структура отсутствует вовсе, как это безапелляционно утверждает автор. Да, действительно, разночинство в России - это маргинальное состояние в своеобразном буферном социальном пространстве. Но невозможно на этом основании делать вывод, что все общество состояло из маргиналов. Это пространство, предлагая нишу маргинальности, удерживало личность от полной деградации и девиантности, позволяло через образование обрести позитивный, социально одобряемый образ, перейти в новый статус. Как раз наличие такого своеобразного сословия свидетельствует о жесткой социальной структуре общества, где "всяк сверчок знай свой шесток", где интонации речи менялись в зависимости от чина собеседника.
Анализируя изначально и по своей сути аморфное состояние "разночинства" и делая это достаточно умело, Элис Виртшафтер приходит к декларативному выводу о полном отсутствии структуры во всем русском обществе, допуская, по сути, студенческую ошибку экстраполяции результатов ограниченного исследования на всю систему в целом. В данном случае - экстраполируя аморфность разночинного состояния на состояние всего русского общества.
В результате от монографии Виртшафтер остается двойственное впечатление. С одной стороны, детальное знание источников, в которых хотя бы вскользь упоминается слово "разночинец", а с другой - априорные идеологические установки, почти пропагандистские журналистские клише. Такого непонимания исторических реалий, даже страха перед ними, такого навязывания собственных представлений, интеллектуального провинциализма, давно не приходилось встречать в научной литературе о России. Причина этого контраста видится в отходе от избранной методологии. Если бы автор ограничился только анализом категории "разночинец" в различных контекстах, о чем было заявлено в предисловии, а не выстраивал глобальные обобщения, то текст монографии получился бы более органичным. Впрочем, несомненная польза от книги Элис Виртшафтер существует - очень хочется узнать, кто же такие были разночинцы на самом деле?
