Методом проб и ошибок

ПРОЧИТАВ в "НВО" # 9 за 2003 г. статью Михаила Ходаренка "Поклонение "кулачной" тактике", не мог не поделиться с читателями еженедельника своим собственным окопным опытом. Это, разумеется, не анализ боевых документов оперативно-стратегического характера, а всего-навсего рассказ об одном небольшом бое, который произошел в начале зимы 1942 г., его предыстории и последствиях.

БОЙ МЕСТНОГО ЗНАЧЕНИЯ

24 декабря 1941 г. я, только что окончивший ускоренный семимесячный курс военного училища лейтенант, прибыл на передовую "Миус-фронта", севернее Таганрога в райцентр Матвеев Курган, где уже неделю держал оборону 1135-й стрелковый полк 339-й дивизии. В 19 часов меня "вписали" в алфавитную книгу учета комсостава, в 20 часов получил в командование взвод пешей разведки, а в 22 часа по тревоге выступили на "нейтралку".

Начальству очень хотелось испортить немцам ночь под Рождество, подорвав блиндаж вражеского боевого охранения через печную трубу противотанковой гранатой. И нам это удалось благодаря опытному помкомвзвода сержанту Михаилу Босову и храбрым разведчикам. Вражеский наблюдатель в окопе отлучился в землянку, может быть, на минуту, за гостинцем из фатерлянда. Тут мы и опустили им в трубу "подарок". Лиха беда - удачное начало. В трофеи нам достался пулемет МГ-34, 50-мм миномет, автомат, ракетница и три сигнальных полотнища для обозначения переднего края своим летчикам. Их комиссар полка назвал "боевыми знаменами". Именно в таком качестве они фигурировали в материале многотиражки нашей дивизии.

Вскоре полк переместили на правый фланг дивизии в село Большая Кирсановка. Здесь тоже оказалось вражеское боевое охранение, но гораздо мощнее - до пехотного взвода, усиленного пулеметами и 50-мм минометами. О приказе Верховного главнокомандующего, гласившего, "чтобы ни днем, ни ночью не давать врагу покоя", напоминалось нам в каждой газете. Посему командир 339-й дивизии полковник Морозов отдает устный боевой приказ нашему полку: выделить одни батальон и совместно с дивизионной школой младших командиров 17 января 1942 г. уничтожить это охранение. Сутки напряженного боя ни к чему не привели, кроме потерь в личном составе. Ни командир полка, ни командир батальона боем не только не руководили, но и не покинули хат, в которых размещались штабы. Целые сутки у командира дивизии не было даже проводной связи с командиром полка.

И тут командир полка вспомнил о моей удачной рождественской вылазке. Но там было одно отделение в единственной землянке, да и совершенно внезапное нападение, а здесь полный пехотный взвод со средствами усиления, сутки отражавший атаки наших значительно превосходящих сил. Правда, командир полка дал нам в подмогу нештатную роту истребителей танков под командованием лейтенанта Чернявского, гремевшего на всю дивизию своей боевой удалью. Под стать ему был и его заместитель лейтенант Ищенко. В роте имелись 28 человек и в моем взводе - восемнадцать. А бросают нас между тем на выполнение боевой задачи, с которой до этого не справился батальон и дивизионная школа младших командиров, превосходившие нас по численности примерно раз в десять. Впрочем, такие случаи на войне были частым явлением, оправдывая справедливость известной народной мудрости: "Кто везет - того и погоняют".

К счастью для нас, немцы в охранении вели себя довольно-таки беспечно после почти суточного успешного для них оборонительного боя: очевидно, не ожидали со стороны русских какого-либо подвоха. Хотя, если "по науке", противнику следовало бы свое боевое охранение отвести на свой передний край, поскольку оно вскрыло себя отражением вчерашних атак. Вдобавок и нейтральная полоса здесь была около полутора километров.

Мы решили ударить по немцам с тыла. Скрытно выйти под покровом темноты на западную окраину маленького (всего в 25 домов) села Кучерово не составило нам особых трудов. Помог и сильный снегопад. В полночь мы бесшумно подобрались к намеченной цели. Тут, кстати, и снег перестал идти. От хаты к хате выдвинулись к последнему переулку, где был колодец с "журавлем". В белых маскхалатах залегли с тыла за каменной изгородью. Вскоре из последнего дома вышел с пустым ведром к колодцу немец. Лейтенант Ищенко находился ближе всех к колодцу. Он сбил с ног противника и попытался втолкнуть ему в рот зимнюю варежку. Немец укусил его за кисть руки и попытался бежать. Ищенко пришлось убить его выстрелом в упор. После этого выстрела скрываться уже не имело смысла, и мы стали перепрыгивать через каменную ограду, кто подбадривая себя криком: "Бей гадов!", а кто и матерщиной. Затем начали забрасывать дома с немецкой пехотой ручными гранатами, благо каждый из нас имел их по 3-4 штуки.

Подобного нападения враг явно не ожидал. Выбегавших из домов немцев красноармейцы поражали огнем из карабинов и автоматов. Ищенко ракетой поджег несколько соломенных крыш на сараях. Судя по всему, наш гранатный бой длился не более десяти минут. Однако уже после первых наших взрывов немецкая артиллерия и минометы поставили перед передним краем охранения плотный неподвижный заградительный огонь Вся передовая осветилась десятками взмывших в небо ракет. На выручку своему охранению быстро выдвинулись две группы вражеских солдат, простреливая все пространство перед собой трассирующими пулями. Я вынул у двоих убитых немцев их солдатские документы. Нам была дана зеленая ракета на возвращение. Удерживать это полусожженное и разбитое село не имело никакого смысла. Немцы там тоже позже не появлялись, но трупы были на следующую ночь вывезены полностью. Возвращались мы с трофейными пулеметами, "шмайссерами", двумя ротными минометами.

ПОДМАХНУЛИ ЗАДНИМ ЧИСЛОМ

У переправы по льду меня ожидал ПНШ-2 (по разведке) капитан Татаринцев, которому я и передал солдатские книжки. Чтобы как-то "сопричастнуться" операции, нас, троих командиров (я, Чернявский, Ищенко), он повел в штаб полка. Дело в том, что наш начальник разведки перед этим "рейдом" за ужином дал клятву непременно принять участие в бою, но потом, видимо, передумал...

...В первой комнате за письменным столом находился начальник штаба полка капитан Веревкин. Он открыл дверь в другую комнату, где находились командир и комиссар полка. Окна хаты были заложены саманной кладкой, так как пули долетали даже с вражеского переднего края. Светильники из гильз 45-мм снарядов коптили. За всю ночь наши полковые "военачальники" так и не вышли из штаба, пользуясь информацией по телефону от командира батальона, который мог только слышать наш гранатный бой да наблюдать пылающие крыши сараев.

Лейтенант Чернявский от близкого разрыва гранаты получил ранение ниже спины, у Ищенко была перевязана после немецкого укуса кисть руки, а у меня сбит "шишак" буденновского шлема и болела макушка. В голове очень сильно шумело, и чувствовалась огромная физическая усталость. Особенно трудно нам пришлось во время преодоления мощного вражеского заградительного огня при возвращении отряда на свой передний край. Я, как новичок в полку, молчал, а Чернявский разразился громкими упреками в адрес командования за то, что не подавили немецкие артиллерийские и минометные батареи, от снарядов и мин которых два наших бойца погибли и трое были ранены, хотя вся схватка в селе прошла без потерь.

Комиссар, чтобы успокоить лейтенанта, поднес ему полный стакан водки, а мне и Ищенко налил "белой" в защитные колпачки от немецких 105-мм снарядов и поздравил нас с успехом и трофеями. Он тут же объявил, что командиру дивизии уже доложено о наших боевых делах. Комдив в качестве награды пообещал две путевки в армейский дом отдыха для комначсостава. С ранениями туда не принимали. Поэтому Чернявский отказался.

Когда я выходил от командования, меня задержал начальник штаба полка, дал чистый лист бумаги и приказал подробно описать, как протекал бой и каковы были его результаты. Видимо, этот мой лейтенантский "труд" и лег в основу очередного полкового боевого донесения в штаб дивизии. Но что еще более поразительно - то же самое донесение послужило материалом для создания... письменного боевого приказа по дивизии, как говорят: "Хоть задним числом - для прокурора", если начнутся разбирательства. Иными словами, наше дивизионное начальство приступило к отработке всех необходимых боевых документов уже после боя!

Именно с этого приказа я тридцать три года спустя в Подольском архиве Минобороны снял копию, так как был этот документ нелеп до самой крайней степени. Например, в первом его пункте ставилась задача: кому и с какими средствами усиления наступать, как взаимодействовать. Но следом перечислялись те батареи и дивизионы, которые не прибыли к сроку, и указывалось, по каким причинам. Далее говорилось о понесенных потерях и о том, кто в этом виновен. Потом отмечалось, что командование полка не руководило боем, не имело связи с действовавшими подразделениями, более того, штаб дивизии не имел проводной связи с полком (хотя эту связь должен был обеспечивать сам штаб дивизии). Начальник связи полка этим приказом даже отстранялся от должности. Наказывались и даже отстранялись политруки рот, уклонившиеся от атаки. И весь этот набор недостатков и мер по их устранению изложен в документе под названием "Боевой приказ", который подписали комдив полковник Морозов, комиссар дивизии полковой комиссар Григорьев и начальник штаба полковник Рыбин.

Вот уж поистине - сами себя "выпороли", как унтер-офицерская вдова, видимо, чтобы обезопасить на случай дознания. Неужели полковник Морозов не знал, какие пункты включает в себя боевой приказ хотя бы для стрелкового взвода? И соображал ли комиссар, наказывая политруков рот, уклонившихся от атаки? Ведь даже писарю было известно, что делать это нужно в приказе по личному составу. Ну а начальник штаба просто как с неба свалился...

Слов не подберешь, чтобы объяснить всю абсурдность данного письменного "творения".

ПОД ЗАПРЕТОМ

Вот под руководством подобных "отцов-командиров" и доводилось многим из нас, фронтовиков, сражаться против германской армии - сильнейшей в мире. Конечно, стыдно было признать эти факты после войны. Вот почему главным запретом в архиве МО были даже не сведения, касавшиеся огромных потерь Красной Армии в личном составе, боевой технике и вооружении, - "категорически, воспрещалось делать выписки из документов, отрицательно характеризующие офицерский состав". Вот и удаляли сотрудники архива после прочтения из моих записей все, что касалось запретного "плода", вымарывая мастикой отдельные строки и даже вырвав один лист, как в войну из солдатских писем, где назывались места боев служивого на фронте. Так поступили и с моей выпиской из того самого приказа. В самом начале работы с архивными документами в Подольске с исследователя бралась подписка, где описывались правила, как работать с приказами и донесениями минувших лет.

В Центральном архиве Минобороны я провел три зимы и одно лето по одному месяцу для создания летописи боевого пути своего соединения. Вот для чего потребовалось мне посетить учереждение, куда допускались к работе лица, имеющие допуск контрольных органов и ходатайство местных органов власти.

И вот еще один примечательный факт. В собранных за один год документах 48-го стрелкового полка я нашел во всех делах только одну записку, написанную в батальон рукой начальника штаба сп майора Ершова, позже ставшего подполковником. На его похоронах в 1991 г. зять бывшего начштаба, заместитель председателя Ленинского райсовета столицы, добивался у меня ответа на вопрос: "Как вы могли победить немцев? Ведь подполковник в отставке Ершов за все послевоенные годы дальше проводника плацкартного вагона так и не поднялся, а до войны был рядовым милиционером!"

Как же мы одолели сильного врага с такими командирами? А вот так и одолели: за счет стойкости и героизма простого солдата, за счет миллионов солдатских жизней.

В 1941-1943 гг. тасовали командный состав, словно карточную колоду. Иногда за семь месяцев на дивизиях и корпусах менялось по семь командиров. Иными словами, в кадровой работе наше руководство шло путем проб и ошибок, а за это приходилось платить большой кровью. Отбирали в конечном итоге лучших, но и здесь с опаской, чтобы они не оказались умнее вышестоящих и не заняли их место.

В самом конце Великой Отечественной войны после окончания курсов "Выстрел" меня направили в оперативный отдел штаба 46-й армии под Веной. Мне поручили вести журнал боевых действий объединения на заключительном этапе войны, и словами не передать, как был я приятно удивлен тем, что ежедневные боевые распоряжения корпусам писал собственноручно сам командующий армией генерал-лейтенант Петрушевский, а начальник штаба генерал-майор Бирман ставил только свою подпись. Все документы отличались высокой культурой исполнения и грамотностью.

Но было ли подобное правилом? С горечью должен сказать: далеко не везде и не всегда.

ФОТО В ЦЕНТРЕ РОСТОВА

А о том, как выглядел взводный или ротный советский командир на фронте, читатель "НВО" может судить по этому снимку более чем шестидесятилетней давности.

Передний край, даже в позиционной обороне, не самое благоприятное место для того, чтобы запечатлеть себя для родных и потомства. Единственный в политотделе дивизии фотограф делал снимки на "передке" только для партийных билетов. Комсомольский билет был действительным и без фотографии. И "щелкнули" меня в Ростове-на-Дону, на центральном рынке города на так называемой фотокамере-пятиминутке. Были в те годы такие огромные агрегаты, совмещавшие в себе и съемочную камеру, и лабораторию внутри нее.