Медицинское усиление

О МАЛЬЧИШКАХ на войне написано не так много (прекрасные художественные повести Валентина Катаева и Владимира Богомолова не в счет). Читателям предлагается история-быль о мальчишке-санитаре полевого госпиталя, прошедшем с нашими войсками за два года Великой Отечественной войны от Великих Лук до Берлина.

Рассказывает Владимир Николаевич Лабуздко, военный врач, полковник медицинской службы Военно-морского флота в отставке, рождения 1928 г. Вот что он поведал мне, рассказывая о необычной, а я бы сказал - героической эпопее своих военного детства и юности.

"После эвакуации из блокадного Ленинграда летом 1943-го я закончил 7-й класс. И тут произошло событие, которое резко изменило не только мою "эвакуированную", но и всю будущую жизнь. В городе было много выздоравливающих после ранений солдат и офицеров, к которым тогда все относились с уважением и любовью, не как сегодня. Один из солдат, получивший отпуск по ранению, - Сергей Одноволов (на всю жизнь запомнил его имя и фамилию) - очень любил возиться с осаждавшими его пацанами. Узнав мою фамилию, он очень удивился и сказал, что, значит, мой отец его, Одноволова, оперировал и спас ему жизнь. После этого он познакомился с мамой, сестрами и окружил меня большим вниманием и заботой. И даже подкармливал нас всех из своего пайка. Перед его отъездом я взмолился: "Сергей, возьми меня с собой на фронт!" Он долго не соглашался, но потом все же решился.

Итак, в июле 1943-го, оставив письмо матери, никому ничего не сказав, двинулся я вместе с Сергеем на фронт. Из документов - только комсомольский билет. У Сергея была выправленная на меня липовая справка, что я, сын фронтового хирурга, возвращаюсь к отцу в такую-то часть, полевая почта #┘ В общем, мы с Сергеем как-то проходили заградкомендатуры, - с поездов нас не снимали. Наконец прибыли мы в село Жигалово, что под Великими Луками, здесь стоял фронтовой полевой госпиталь. При нем действовала так называемая ОРМУ-19 (отдельная рота медицинского усиления), где мой отец служил старшим хирургом. Удивлению его и радости не было границ. Одноволов сдал меня, как говорится, с рук на руки отцу и убыл в свою часть. Дальнейшую судьбу Сергея я не знаю, - до сих пор не могу себе простить, что по юношеской беззаботности и радости от встречи с отцом не спросил, откуда Одноволов, как его можно найти после войны, где живут его родные. Отец тоже этим не поинтересовался, - да и кто из фронтовиков тогда думал о каких-то встречах и надеялся уцелеть в боях?

На этом участке фронта, где стоял отцовский госпиталь, было затишье, и отец решил недельки через две отправить меня домой. Но я сказал, что все равно убегу на фронт. Но и отец был непреклонен. Не знаю, что вышло бы из нашего обоюдного упрямства, но начались бои, и до отправки меня руки не доходили.

Но ты, видимо, уже заинтересовался, что же из себя представляет ОРМУ,- отдельная рота медицинского усиления полевого госпиталя? Удивительно, но в литературе я не встречал упоминаний о таких формированиях. А между тем это были очень важные и эффективные фронтовые медицинские подразделения. Такая ОРМУ состояла из 10-12 и более студебеккеров и санитарных машин с медперсоналом. ОРМУ выдвигались на участки фронта, где планировалось или начиналось наступление, или же шли тяжелые оборонительные бои. Развертывалась ОРМУ на самых ближних подступах к передовой. Главная задача ОРМУ, - оказание немедленной медицинской, прежде всего хирургической, помощи раненым, выносимым из боевых порядков войск. Ведь пока раненого доставят в медсанбат, - а это два-три, иногда и более километров от передовой, - многие просто не дожили бы.

Мобильность и эффективность действий ОРМУ и ее медперсонала была удивительной. Не более чем через два часа после прибытия в район развертывания ОРМУ ее медперсонал уже начинал в несколько потоков хирургические операции и другие медицинские процедуры по оказанию помощи раненым. В некоторых художественных фильмах показывалось развертывание медсанбата, - тащат железные койки, мебель, стулья и прочее барахло. Это ерунда, - видимо, военные консультанты этих фильмов на фронт и носа не показывали. С прибытием ОРМУ, да и медсанбата на место развертывания в первую очередь ставились хирургические палатки. Из мебели и громоздких вещей - только складные операционные столы по числу хирургов и необходимое медоборудование. Сразу же затапливались переносные портативные печки (на соляре, угле, дровах). На них водружались емкости с водой. Носилки с ранеными ставили на доски, если такие были, или на вбитые в землю колья. Пока идет обустройство, - бригада врачей сортирует раненых: первая, вторая, третья очереди, "безнадежные" (именно эту процедуру по забывчивости, профессиональной некомпетентности или халатности не проделала наша доблестная российская медицина, возглавляемая военным хирургом министром здравоохранения РФ генерал-полковником медицины Юрием Шевченко, что и явилось одной из причин большого количества жертв из числа заложников, эвакуируемых из Театрального центра на Дубровке после ликвидации террористов. - В. З.). На каждые носилки - соответствующая бирка. Санитары подтаскивают носилки с ранеными в очередь к столам. И пошли операции, которые не прекращались пока не будет прооперирован последний поступивший раненый. Прооперированных на тех же автомашинах сразу доставляли в пункты сбора для отправки во фронтовые и тыловые госпитали. Легкораненые самостоятельно уходили в медсанбаты.

Вот так работали фронтовые ОРМУ. Бывало отец и его хирургические сестры по двое-трое суток не отходили от операционных столов. Вы спросите, как это возможно? Все возможно, когда требуется, тем более когда от этого "возможно" зависят человеческие жизни. При большом числе раненых обычными были и такие ситуации: чтобы хирургу не терять стерильность рук (по-медицински "не размываться") санитары при соответствующей "необходимости" подносили к хирургу "утку" прямо к операционному столу. "Ну-ка, девки, отвернитесь!", - следовала команда, и операции продолжались. Или санитар аккуратно поднимает маску хирурга, - и рюмку коньяка, затем пару ломтиков шоколада, - в рот. Коньяк с шоколадом не для пьянства, а так же, как и спецтаблетки - для допинга, поддержания сил в тяжелые операционные дни и ночи. Во время бомбежек и обстрелов операции никогда не прекращались, - как же можно прервать операцию, если на столе лежит располосованный или со вскрытой брюшной полостью раненый? Бывало, осколки дырявят верх палатки, а хирурги и медсестры в это время над раненым наклоняются, закрывают его своими телами.

Вот одна из характерных картин напряженности работы медперсонала ОРМУ. После двух-трех суток непрекращающихся операций закончилась последняя. Отец или другой хирург в окровавленном фартуке, в маске выходят в предоперационную, тут же падают без сил на груду кровавого грязного белья, бинтов и сразу засыпают. Санитары их бережно разносят по своим палаткам, раздевают и бдительно охраняют их сон. Благодаря наблюдениям за работой полевой медицины и непосредственному участию в этой работе, полагаю, у меня и зародилось желание стать врачом.

Сначала я был в ОРМУ, можно сказать, "не пришей кобыле хвост". Но через месяц уже полностью встроился в работу медперсонала: и ноги-руки раненым держал при ампутациях, и перетаскивал их на носилках, и за ранеными ухаживал, и хоронить умерших приходилось. И вот после таких моих "подвигов" санитары - сказали отцу: оставляй сына, он вполне может любого санитара заменить. После таких ходатайств отец сдался и оставил меня в ОРМУ. Я официально принял присягу (в возрасте 15 лет и 2 месяцев), после чего мне выдали красноармейскую книжку и даже определили денежное содержание. Ну и отношение ко мне персонала стало как к фронтовому товарищу, а не как к сынку старшего хирурга.

Вот так и пошла моя фронтовая служба,- продолжает свой рассказ Владимир Николаевич. Фронтовой путь нашей ОРМУ прошел через Калининскую область, Белоруссию, Латвию. Потом 3-ю Ударную армию перебросили в состав 1-го Белорусского фронта.

Когда начались бои за Берлин, мы разместились в бывшем немецком офицерском госпитале в городе Вернохен (15-20 км от Берлина). Здесь обработка раненых шла уже, можно сказать, со всеми удобствами. В этом госпитале нам помогали и пленные немцы-санитары. Они просто поражали нас своей вымуштрованностью, исполнительностью, дисциплиной, почитанием и, я бы сказал, генетическим уважением к начальству, даже такому "нижестоящему", как я, - у меня в подчинении постоянно находились два-три немца. Они беспрекословно выполняли все мои поручения с обязательным докладом об их исполнении. При этом обращались ко мне только так: "Герр зольдат", а получив какое-либо приказание, четко докладывали: "Яволь!" Мне порой даже смешно становилось по моей мальчишеской несерьезности. Ну а если же серьезно говорить на эту тему, - то неплохо бы и нам, русским, тоже усвоить именно такую культуру дисциплины. Ведь мы столько теряли и теряем из-за нашей генетической, чего греха таить, русской расхлябанности, за которую приходилось и приходится зачастую тяжело расплачиваться. Хотя немцев с их скрупулезностью и пунктуальностью мы в итоге всегда били и бить будем, если их опять потянет на восток.

Своими глазами видел, какие ожесточенные бои шли за Берлин: повсеместно разрывы снарядов, фаустпатронов, грохот артиллерии. Немцы оборонялись остервенело, бои шли за каждый дом, почти на всех домах надписи по-немецки и по-русски: "Берлин останется немецким!"

Я потом бродил по Рейхстагу, собирал оружие, немецкие кресты, их у меня были полные карманы. Кресты потом отобрали в комендатуре на границе. Весь персонал ОРМУ расписался на Рейхстаге - есть там и моя "расписка". И вот я подхожу к очень важному эпизоду моей уже берлинской фронтовой - война еще не кончилась - службы. Где-то дня через два-три после взятия Берлина патологоанатом нашей армии майор Юрий Валентинович Гулькевич вызвал меня: собирайся, будешь присутствовать при историческом событии. 6 мая привели меня в какой-то подвал возле рейхсканцелярии, и там я увидел┘ обгоревший труп Геббельса. Опознал его сразу - сходство с карикатурами Кукрыниксов полное: сплющенная голова, одна нога в ортопедическом ботинке согнута в колене, малого роста - метра полтора.

В это время все в Берлине искали Гитлера. Слухи ходили самые разные: улетел, уплыл на подводной лодке, прячется где-то в Берлине и пр. Но 15 мая встретившийся мне майор Гулькевич сказал: "Володька, не верь никаким слухам, - вчера вот этими руками держал челюсть Гитлера. Хотя он почти весь сгорел, но мы его все же опознали". Да, именно майор Гулькевич проводил экспертизу останков Гитлера. После войны уехал в Минск, где стал профессором, а потом академиком Белорусской академии наук".

Здесь я прервал рассказчика, усомнившись в том, что он уже 15 мая узнал такую сверхсекретную новость, и пояснил - почему. О поисках, обнаружении трупа Гитлера и экспертизе его останков рассказывалось в широко опубликованных в различных периодических изданиях в 60-х годах прошлого столетия воспоминаниях Ирины Ржевской, военного переводчика одной из воинских частей Советских войск в Германии, обеспечивавшей работу экспертной комиссии. Как сообщала Ржевская, работа этой комиссии была настолько засекречена, что ни о факте обнаружения трупа Гитлера, ни о работе экспертов, ни о результатах экспертизы не знал даже сам маршал Жуков, который в это время был командующим Советскими войсками в Германии. В одной из бесед с Ржевской в период подготовки Жуковым своих мемуаров он подтвердил этот факт и очень удивился, что даже от него эта информация была напрочь закрыта курировавшим эту "экспертизную" операцию НКВД, на что, видимо, имелись жесткие указания Сталина по секретности всего, что было связано с обнаружением Гитлера или его останков. Владимир Николаевич знал о публикациях Ржевской, но еще раз подтвердил, что о "челюсти Гитлера" именно в мае 1945 г. он узнал от патологоанатома 3-й Ударной армии майора Гулькевича, - мол, можешь верить или не верить".

Владимир Николаевич задумывается┘ "Знаешь, - говорит он, - за эти мои два года войны столько было событий. И трагических, и радостных, и комических, вплоть до сатирических ситуаций. О каждом можно было бы написать хороший очерк, рассказ или повесть. Жаль, что все это уходит с поколением фронтовиков. Я ведь не писатель, травить, говоря по-флотски, могу, писать - не рожден".

Прошу Владимира Николаевича рассказать что-нибудь вкратце. Он рассказывает следующее.

"Приключилась со мной однажды мимолетная лирическая история. В старом польском городе ночью мы зашли с санитарами на ночевку в какой-то богатый особняк. Из любопытства пошел по комнатам. Все в сохранности: дорогая посуда, каминный зал с головами кабанов и лосей, кругом зеркала. В одной из комнат приоткрыта дверь, пробивается свет. Открыл дверь и остолбенел: за столом со свечой сидит изумительной красоты девушка - блондинка, лет 16-17. Рядом безрукий парень, как оказалось, вроде бы ее брат. Я довольно сносно наловчился к этому времени говорить по-польски. Выяснилось, что Терезя, так звали девушку, и ее брат Юзек - беженцы из Варшавы. Я с ней разговариваю, глаз от нее не могу оторвать и вдруг чувствую, что засыпаю. А она смеется: "О, пан Владек спать хочет!" Я ушел в свою комнату и сразу провалился в глубокий сон. Проснулся от команд: "Подъем! Через 30 минут посадка на автомашины!" Я влез в шинель, надел рюкзак, меня торопят, а я бегом к комнате, где была прекрасная паненка. И она как раз выходит из комнаты: "Ой, пан Владек отъезжае?" "Так, Терезя, так", - отвечаю. И тут она охватывает мою шею руками, а автомат на груди мешает, и начинает меня целовать, приговаривая: "Владек, Владек!" Я, ничего не соображая, как в дурмане, пошел к машинам. А ведь мог дать ей номер своей полевой почты. Ну да что я в те свои 16 лет, тем более на фронте, знал и понимал в любовных отношениях.

Отца после окончания войны оставили служить в Германии, а меня отправили домой в Ленинград. На границе отобрали все мои пистолеты, железные кресты, похвалив при этом меня за медали. Их у меня было четыре: "За Боевые заслуги", "За Освобождение Варшавы", "За Взятие Варшавы", "За Победу над Германией". После войны, да и потом лет 10-15 отношение к воинским наградам было не такое, как сейчас. Никто не стыдился их носить даже повседневно, не говоря уж о праздниках. Так что мне было чем гордиться среди своих сверстников. Приехал я в Ленинград и пошел в военкомат. Военком долго вертел в руках мои документы, потом усадил меня за свой стол и долго расспрашивал, где я воевал, за что награжден и прочее. Потом, некоторое время подумав, спросил меня: "Что же мне с тобой делать?" И еще раз повертев в руках мои документы, размашисто написал на моем предписании: "ДЕМОБИЛИЗОВАТЬ ИЗ КРАСНОЙ АРМИИ КАК НЕ ДОСТИГШЕГО ПРИЗЫВНОГО ВОЗРАСТА". Вот такую "историческую" резолюцию наложил на мое командировочное предписание военком, чем поставил точку в моей военной жизни".

В дальнейшем Владимир Николаевич закончил Военно-морскую медицинскую академию в Ленинграде (была такая - в хрущевском погроме Вооруженных сил ее прикрыли). Службу военно-морского врача начал на Тихоокеанском флоте сначала на первичных медицинских должностях, потом флагманским врачом бригады кораблей на Сахалине. Вспоминает об этом времени как о лучших годах своей флотской службы. Затем служил флагманским врачом дивизии подводных лодок в Либаве (прекрасная исконная российская военно-морская база с незамерзающей гаванью, бывший порт имени Александра III, ныне отдана задаром латышам), в последующем в медучреждениях центрального аппарата ВМФ. Закончил службу полковником медицинской службы в 1974 г.

Р.S. Этот очерк я написал в 1998 г. Увы, в конце 1999 г. Владимир Николаевич, будучи вроде бы совершенно здоровым, скоропостижно скончался. Говорят, такой смерти удостаиваются или святые, или герои. Но причина преждевременных смертей фронтовиков все же там, во фронтовых потрясениях их юности. Да и среди настоящих моряков, к сожалению, долгожителей не так много.

В память о нем я представляю его воспоминания читателям. Возможно, они заинтересуют и нашу молодежь, послужив ей на пользу и примером.