Александр Печенкин В 1920-е годы в СССР увидело свет немало военно-исторических работ, посвященных Гражданской войне в России, авторами которых являлись ее непосредственные участники – военачальники Красной армии. Печатались также и сочинения белогвардейских полководцев. Однако уже в конце десятилетия события 1917–1921 годов стали всячески извращаться, дабы преувеличить роль Сталина в создании РККА и в победе над врагами большевиков. B горе было тому, кто пытался высказать иную точку зрения.
РАБОТА ВРАГА
В 1934 году бывший начальник знаменитой 25-й Чапаевской дивизии, кавалер четырех орденов Красного Знамени и Почетного революционного оружия Иван Кутяков завершил работу над рукописью книги «Киевские Канны. 1920 год». На его счету к тому времени имелось много опубликованных исследований о Гражданской войне. Но вот с изданием этого труда вышла заминка, чему, правда, удивляться уже не приходилось: ведь Кутяков подверг критике деятельность руководства Юго-Западного фронта. Командовал же им Александр Егоров, возглавлявший с 1931 года Штаб (впоследствии Генеральный штаб РККА. И – главное – членом реввоенсовета был Сталин. Досталось от автора и 1-й Конной армии, что не могло не задеть наркома обороны Климента Ворошилова и Семена Буденного, получившего в сентябре 1935-го (вместе с Ворошиловым, Егоровым, Блюхером и Тухачевским) введенное тогда же звание маршала Советского Союза.
Разумеется, 22 мая 1935 года заместитель начальника Штаба РККА комкор Сергей Меженинов направил своему шефу Егорову отрицательный отзыв на книгу Кутякова. Он «нашел, что фактический материал и оценки автора носят односторонний характер, в сильной мере выявляя тенденцию автора дать, собственно, не историю июньских боев, а свою боевую биографию как командира 25-й дивизии. На первый план в труде выпячена незаурядная личная деятельность командира 25-й дивизии, ярко выраженная на черном фоне отрицательных характеристик, данных автором участникам этих боев – целым войсковым соединениям РККА и их командирам и политическим руководителям.
Наряду с этим, описывая белополяков, автор не стесняется в общей оценке чрезмерно подчеркивать высокие организаторские способности и моральное превосходство польского командования над комсоставом боевых частей РККА.
В работе нетрудно также найти ряд ошибочных и парадоксальных толкований о необъективности истории, об оперативных мероприятиях РККА и о военной технике».
Естественно, книга не вызвала, мягко говоря, восторга у Буденного. 29 июня 1936 года маршал писал Сталину: «Работу тов. КУТЯКОВА я читал, имею о ней полное представление и пришел к выводу, что ни с точки зрения политической, ни с точки зрения оперативно-тактической труд тов. КУТЯКОВА не только не отражает действительно происходивших событий, но, наоборот, искажает их, а в ряде случаев является ложью и гнусным пасквилем на руководство партии, фронтов, армий и отдельных соединений Красной Армии.
У меня даже создалось впечатление, что эта работа написана нашим врагом, а тов. КУТЯКОВ его покрывает. По КУТЯКОВУ выходит, что все красные военачальники были бездарными, воевать не хотели, боя избегали, а если и делали что-либо, то одни глупости, а единственно одна дралась – это 25-я стрелковая дивизия.
Как мог договориться до этого тов. КУТЯКОВ? Я уже не говорю о том, что роль партии и ее представителей в Красной Армии совершенно не отражена в так называемом труде тов. КУТЯКОВА.
Даже Пилсудский – наш враг, и тот был более объективен в своей книге «1920 год» при оценке действий отдельных частей Красной Армии и в целом всего Западного фронта.
Кроме того, тов. КУТЯКОВ пользуется польскими источниками, забывая, что они были выпущены спустя 5–8 лет после описываемых событий, и в которых поляки оправдывали себя».
Кутяков чувствовал, что атмосфера вокруг него сгущается. 26 октября 1936 года он записал в своем дневнике: «Мои «Канны 1920 г.» есть петля на моей шее, они загубят при первом удобном случае. Значит, к этому нужно быть готовым...»
Как в воду глядел Иван Семенович: в мае 1937 года его арестовали, обвинив во всех смертных грехах, а через год расстреляли.
ЖАЛКИЙ ЛЕПЕТ ОПРАВДАНИЙ
1–4 июня 1937 года проходило заседание Военного совета при наркоме обороны, на котором большое внимание уделили вопросам освещения истории Гражданской войны. Здесь с погромной речью выступил сам Сталин: «Не обращалось также должного внимания на органы печати Военведа. Я кое-какие журналы читаю, появляются иногда очень сомнительные такие штуки. Имейте в виду, что молодежь наша военная читает журналы и по-серьезному понимает. Для нас, может быть, это не совсем серьезная вещь – журналы, а молодежь смотрит на это дело свято, она читает и хочет учиться, и если дрянь пропускают в печать – это не годится».
В качестве примера подобной «дряни» вождь привел книгу Кутякова: «...Воспевает чрезвычайно польское командование, чернит чрезмерно наше общее командование. И я вижу, что весь прицел в брошюре состоит в том, чтобы разоблачить Конную армию, которая там решала дело тогда, и поставить во главу угла 28-ю, кажется, дивизию.
Голос: 25-ю.
Сталин: У него там дивизий было много┘ А чтобы дивизия особенно отличалась, этого не видно. И вот интересно, что т. Сидякин написал предисловие к этой книге. Я товарища Сидякина мало знаю. Может быть, это плохо, что я его мало знаю, но если судить по этому предисловию, очень подозрительное предисловие. Я не знаю, человек он военный, как он не мог раскусить орех этой брошюры. Печатается брошюра, где запятнали наших командиров, до небес возвели командование Польши. Цель брошюры развенчать Конную армию. Я знаю, что без нее ни один серьезный вопрос не разрешался на Юго-Западном фронте... Как этого т. Сидякин не заметил. Предисловие говорит – есть недостатки вообще и всякие такие штуки, но в общем интересный, говорит, опыт. Сомнительное предисловие и даже подозрительное».
После такой критики командарм 2 ранга Александр Седякин (в стенограмме в написании его фамилии допущена ошибка) дважды каялся на том же заседании Военного совета, пытаясь убедить Сталина, что никакого злого умысла у него не было: «...принес мне Кутяков объемистую толстую книгу-рукопись, причем принес и говорит: вот я писал эту книгу несколько лет, послал ее товарищу Егорову и просил его быть редактором этой книги. Послал я эту книгу т. Сталину и вот, говорит, прошу тебя, потому что ты меня знаешь (а я действительно его знаю с осени 1918 года, когда мы вместе были на Восточном фронте, и после я за ним следил и был с ним в приятельских отношениях)...
Ты, говорит, прочти и дай предисловие к этой книге, где описывается, как 25-я дивизия держала себя на Западном фронте. Я тогда, весной 1934 года, был очень занят большой работой, но читал потихоньку эту книгу. Вначале она на меня, начиная с предисловия, произвела такое сумбурное впечатление, книга неграмотная...
И наконец, я смотрел на это дело так: пусть Кутяков ошибается, у нас совсем не занимались историческими событиями, пусть эта книга выйдет, пусть его покроют, по крайней мере выяснится истина настоящая. Уверяю вас, мною руководило здесь только желание┘ Я был политически слепым в этом деле. Я не разглядел подлости, которая здесь распространялась Кутяковым┘»
Комкору Кириллу Мерецкову (будущему маршалу и Герою Советского Союза) также пришлось объясняться. На вечернем заседании Военного Совета 3 июня 1937 года он рассказывал: «...Я, как известно, лежал тогда больной. Уборевич дал эту книгу мне и сказал, почитайте и дайте ваше заключение. Я прочитал письмо Кутякова к редактору, прочитал предисловие т. Седякина, просмотрел страниц тридцать, пришел к Уборевичу и сказал: я совершенно не понимаю, в чем дело... Я сказал, что книга исключительная, тут против всех идет речь, против Сталина, против Ворошилова, против Конной армии. Я сам конноармеец, если вы помните, Семен Михайлович.
Буденный: Знаю, знаю.
Мерецков: Я честно дрался в 4-й кавалерийской дивизии...»
Командарм 1 ранга Иероним Уборевич уже не мог попросить слова для выступления, поскольку он был арестован (через неделю, 11 июня, бывшего командующего войсками Белорусского военного округа казнят). Зато на утреннем заседании Военного совета 4 июня вновь обратился к присутствующим Седякин: «Товарищи, я должен здесь перед членами Политбюро и Военным Советом заявить, что с того времени, как я написал это самое злосчастное предисловие, искренне говорю это перед своей совестью и перед вами: должен в этом признаться, я сбился с правильного пути, по которому должен идти честный большевик, честный командир Красной Армии.
Я недоволен своим выступлением, которое здесь все слышали, и я сейчас беру на себя смелость, я уже докладывал т. Сталину, обратиться к нему со следующим заявлением: Тов. Сталин, Вы дали недвусмысленную и справедливую оценку моего злосчастного предисловия. Я ясно вижу, что мой критицизм и доверчивое отношение к честности моего бывшего боевого товарища Кутякова довели меня до положения подлого двурушника. В этом я имею достаточно мужества признаться. До сих пор я имел честное имя большевика и боевого командира Красной Армии. Теперь это имя, звание честного советского гражданина запятнано. Винить приходится только самого себя. Но я не враг своей родине и большевистской партии. Я всегда был готов отдать за них свою жизнь. Я хочу быть вновь безупречно честным и скромным бойцом за наше великое дело. Я прошу дать мне возможность в борьбе с последствиями подлой измены на самом трудном и опасном деле реабилитировать свое доброе имя, самое дорогое сокровище для человека... прошу вас, товарищи члены Политбюро, Военный Совет и Вас, товарищ Сталин, поверить моей искренности».
Нет, не поверил Иосиф Виссарионович товарищу Седякину, отправил на расстрел и его. Ту же участь разделили Меженинов, Егоров, другие участники разбирательства с «Киевскими Каннами» Кутякова. Мерецков сумел пережить «ежовщину», но в июне 1941 года все-таки побывал в застенках Лубянки. А историю Гражданской войны начали пересматривать только через 20 лет.
