Сергей Печуров Победоносная для России Отечественная война 1812 года или, как ее еще называли наши предки, «нашествие двунадесяти языков», продолжает волновать умы специалистов истории военного дела, тем более в юбилейный, 195-й год со времени этого поистине эпохального события для нашей Родины, да и для всей мировой истории.
ЧУЖИЕ ИНТЕРЕСЫ
Существует мнение, которое разделяет достаточно большое количество специалистов, что война была плодом неудачного, невыгодного для Российской империи внешнеполитического курса. Безусловный патриот России, выдающийся военный ученый Антон Антонович Керсновский подчеркивал, что в первые годы царствования Александра I внешней национальной политики Российского государства как таковой не существовало в принципе. По его словам, можно было говорить лишь о «русской политике» иностранных кабинетов, использовавших для своих корыстных целей Россию. Официальный же Санкт-Петербург, под влиянием тех или иных обстоятельств, а большей частью, под влиянием приближенных к царю различных группировок шарахался из стороны в сторону, забывая об истинных интересах государства. Поначалу за стремлением «позера-царя» влезать в любые, совсем необязательные для России, европейские дрязги постоянно маячила тень англосаксов, представленных в то время на мировой политической арене коварной Великобританией.
В первые годы своего правления молодой государь, увлеченный идеями либерализма и восторженно относившийся к признанному его европейскому покровителю – Лондону, своей внешней политикой фактически обеспечивал защиту британских гегемонистских интересов на континенте от посягательств не менее амбициозного французского правителя. Это, естественно, не могло не вовлечь и, в конце концов, вовлекло Россию (при финансовой поддержке британцев) в жесточайшее противоборство с французами и их европейскими вассалами.
По меткому выражению А.А.Керсновского, весьма примечательно, что при этом британской крови было пролито мало, зато русская лилась рекой при Аустерлице и Пултуске, Эйлау и Фридланде. Как результат, Россия оказалась в тяжелейшем положении. Французские войска вышли к ее границам. А что же британцы? Как подчеркивает крупнейший отечественный исследователь той эпохи Павел Андреевич Жилин (кстати, одно время – начальник Института истории МО СССР), мало того что они не оказали никакой действенной помощи России, но вообще вогнали свою «союзницу» в изоляцию.
В этих условиях, осознав бесплодность союза с Лондоном, российская дипломатия делает резкий поворот, своеобразным символом которого стал Тильзитский мирный договор 1807 года, в соответствии с которым Александр I согласился участвовать в любой акции, направленной против Великобритании, то есть «безоглядно присоединившись к «континентальной системе» блокады и на этот раз не обдумав всех последствий данного шага». Фактически Россия признала все завоевания Наполеона в Европе, прекращала военные действия с Турцией, обязалась вывести войска из Молдавии и Валахии и согласилась на создание вассального Наполеону Варшавского герцогства, что небезосновательно признавалось специалистами крупнейшей ошибкой русской дипломатии. Но прозрение наступило быстро. И уже в следующем, 1808 году при очередной встрече двух императоров в Эрфурте российский самодержец был не столь уступчив, и непрочность сформировавшегося союза стала очевидной.
Однако и в данном случае «твердость» Александра I объяснялась скорее не его долгожданным поворотом к делам российским, а резко усилившимся в окружении императора прусским влиянием, склонявшим самодержца к мысли о немедленном содействии в освобождении немецких земель от ига Наполеона опять же путем пролития русской крови. Все это, разумеется, не без подстрекательства британской дипломатии.
Начиная с 1809 года напряженность в отношениях Франции и России непрерывно нарастала. Отказ выдать замуж за Наполеона великую княгиню Анну в Париже был воспринят как публичное оскорбление. Да и Наполеон, проявив открытое неуважение к Александру I, включил в свою систему владения герцога Ольденбургского – зятя русского императора. Более того, французы обвинили российское руководство в нарушении условий Тильзитского мира, выражавшееся в продолжении морской торговли с Великобританией, что соответствовало реальности, поскольку без нее российской экономике в условиях бесконечных военных кампаний просто был бы нанесен непоправимый ущерб. И действительно, например затянувшаяся на долгие шесть лет (с 1806 по 1812 год) русско-турецкая война, являвшаяся отражением британско-французского противоборства, до максимальной степени напрягла экономику не только южных, но и центральных губерний Российской империи. Почти одновременно, с 1808 по 1809 год, император Александр, подыгрывая в тот период своему французскому «брату», косвенным образом попытался нанести удар по Великобритании, разгромив войска ее союзницы Швеции и присоединив к себе ряд шведских территорий (Финляндию и Аландские острова). Это также потребовало известного напряжения в северных и северо-западных губерниях России.
Но победа России над Швецией уже не могла смягчить отношения Санкт-Петербурга и Парижа. С осени 1811 года Франция открыто начала готовиться к войне с Россией, небезосновательно рассматривая последнюю в качестве совершенно «неуместного» и ненадежного игрока на арене борьбы с «ненавистной Британией». При этом французский император, будучи осведомлен относительно усилившейся «прогерманской фракции» в окружении Александра I, также обратился к «немецкому фактору». Он принудил своего тестя – австрийского императора и своего вассала – прусского короля предоставить в свое распоряжение их вооруженные силы. Пруссии была отведена жалкая, унизительная роль. Как пишет А.А.Керсновский, возлагая все свои упования на Россию (где тем временем работали ее «агенты»), она вынуждена была в то же время из-под палки служить своему «хозяину», то есть Наполеону.
«Великая Армия», как ее называл сам французский император, была доведена, по разным данным, до 606–650 тыс. человек при приблизительно 1700 орудиях. Из этой огромной по тем временам массы военнослужащих непосредственно для агрессии против России предназначались более чем 400 тысяч.
Ядром «Великой Армии» были французские корпуса и дивизии. Элитной же частью наполеоновской армии являлась его легендарная гвардия, насчитывавшая в своих рядах 72 тыс. человек. Пожалуй, до тех пор европейская история не знала такого обилия иностранцев в ядре национальных вооруженных сил – многих тысяч поляков, германцев, испанцев, итальянцев, португальцев, швейцарцев, голландцев, хорватов, египетских мамелюков и др. Среди многонациональной массы военнослужащих гвардии, естественно, не могло быть единства и сплоченности, не говоря уже о «братстве по оружию» между обычными национальными контингентами войск. Французы, «баловни военного счастья», подчеркивает отечественный военный историк Алексей Шишов, относились презрительно к своим союзникам и в повседневной жизни во всем требовали себе первенства.
Примечателен национальный состав иностранного контингента. Так, на Прусское королевство было наложено обязательство выделить 20-тысячный вспомогательный корпус. В действительности, в Русском походе пруссаков участвовало больше. Австрийская империя выделила 30-тысячный корпус. Мобилизацию своих относительно больших и малых армий провели германские государства, находившиеся в зависимости от Наполеона. Определенную надежду французский император возлагал на поляков, обещав им государственную независимость в границах 1772 года, которые наивно полагали, что Франция подняла всю Европу на войну с Россией за их суверенитет. Всего в свою коалицию Наполеон вовлек около 20 больших и малых государств Европы. Единственным исключением являлись недавно разгромленные Россией шведы и испанцы, занятые борьбой с тем же Наполеоном. В общей сложности, имея, как правило, достаточно низкий уровень подготовки, отсутствие серьезной мотивации (может быть, за исключением поляков), войска союзников к моменту вторжения численно достигали половины «Великой Армии».
Вооруженные силы России составляли 480 тыс. человек. Однако война с Турцией, едва закончившаяся и грозившая возобновиться, проблемы с Персией, а также неуверенность в Швеции занимали примерно третью часть всех сил. Для отражения ставшего неизбежным нашествия оставалось немногим более 200 тыс. человек. Силы эти, постепенно с 1811 года стягивавшиеся на западную границу, к весне 1812 года составляли три армии. Первая – Барклая-де-Толли, вторая – Багратиона и третья – Тормасова. Их автономное расположение – чисто приграничное – подставляло наши армии порознь под удар превосходящих масс противника. Автором такой бездарной дислокации войск был приближенный к Александру I выходец из Пруссии генерал Пфуль, догматически ориентировавшийся на требования «прусской доктрины», предусматривавшей обязательное ведение войны армиями по сходящимся направлениям ударов, о чем был хорошо осведомлен знаток не только практики, но и военной теории Наполеон.
К тому же накануне ожидавшегося нашествия так и не был назначен главнокомандующий. Барклай-де-Толли, формально являясь военным министром, мог отдавать приказания только от имени императора. Последний же, будучи образованным и одаренным в военном деле человеком, всецело полагался лишь на мнение своих бездарных прусских советников, планы войны которых уже через несколько дней после вторжения показали полную несостоятельность.
Что касается Наполеона, то его стратегический план состоял в том, чтобы в короткие сроки одержать победу над русскими войсками, разгромив их в одном-двух генеральных сражениях, овладеть Москвой и принудить Россию к капитуляции. План был хорош, как и все планы Наполеона, но сбыться ему на сей раз было не суждено. «Великая Армия» 1812 года уже не была армией Аустерлица. «Разношерстные, разноязычные, с бору да с сосенки собранные массы, – пишет А.А.Керсновский, – являлись тяжеловесным инструментом». Наполеону пришлось неожиданно для себя почувствовать отрицательные свойства собранного им «полчища» – в первую очередь его неповоротливость и тихоходность. Да и сам еще совсем недавно считавшийся величайшим полководцем, французский император явно утратил вкус к непосредственному управлению войсками, перекладывая этот нелегкий труд на плечи своих, несравнимых с ним подчиненных, к тому же, зачастую, не французов, таких как ординарные военачальники поляк Юзеф Понятовский или австриец Карл Шванценберг.
Ожидаемое всеми вторжение без объявления войны, как водится у агрессоров, произошло 12 (24) июня 1812 года путем форсирования реки Неман в районе Ковно. Александр I предпринял попытку урегулировать конфликт мирным путем, но тщетно.
ДО ПЕРВЫХ МОРОЗОВ
Наполеоновский план почти сразу начал трещать по швам. Хотя под давлением численно превосходящих сил противника русские армии вынуждены были постепенно отходить в глубь страны, главного, чего намеревался добиться Наполеон, а именно сразу нанести по русским войскам сокрушительный удар, не случилось. Пришлось даже отстранить от должности одного из французских командующих – Иеронима – как не справившегося с обязанностями. Теперь Наполеон вознамерился во что бы то ни стало воспрепятствовать отступающим русским армиям соединиться. Но и это ему не удалось. В результате упорнейших арьергардных боев и высокого искусства маневра две русские армии 22 июля (3 августа) встретились под Смоленском, сохранив боеспособными свои основные силы. Третья армия, прикрывавшая южное направление, сдерживала противника на реке Стырь в районе Луцка.
К этому моменту поход длился всего месяц, а наполеоновская армия уже потеряла свыше трети своего состава. Белоруссия и Литва кишели толпами отставших и дезертирами, занимавшихся мародерством, была высокой заболеваемость, дисциплина заметно ослабла. Но, как ни парадоксально, уменьшаясь количественно, «Великая Армия» выигрывала в качестве.
Соединенные под Смоленском русские армии численно уступали французам: 140 тыс. человек против 180 тыс. у Наполеона. В этих условиях Барклай-де-Толли вполне резонно предложил, не ввязываясь в крупное сражение, продолжить отход, попутно нанося противнику удары и изматывая его. Однако эту здравую идею не хотели понять ни воспитанная Суворовым армия, ни общество, ни Александр I, требовавшие битвы немедленно! И без того мало популярный в стране «немец» Барклай был обвинен в нерешительности и даже в государственной измене.
И сражение было дано! Три дня – с 4 по 6 (16–18) августа – под Смоленском шел жестокий и неравный бой. Это сражение, а также менее масштабные бои окончились отступлением русских, хотя и организованным, ввиду героических действий наших войск, но повергшим в уныние всю российскую общественность.
Уступая голосу армии и страны, но вопреки мнению двора, Александр I был вынужден назначить главнокомандующим 68-летнего Михаила Кутузова. Император и его окружение никак не могли простить ему поражение при Аустерлице, в котором, кстати, Михаил Илларионович менее всего был повинен.
Несмотря на то что новый главком всецело разделял стратегию Барклая, войскам отступать с Кутузовым, казалось, было легче. В близости генерального сражения никто не сомневался. Но менее всех его желал сам Кутузов. У него оставалось 113 тыс., а у Наполеона – 145 тыс. военнослужащих. Однако избежать этого сражения уже было невозможно ни по оперативно-стратегическим, ни по морально-этическим соображениям.
И день 26 августа (7 сентября) стал днем Бородина. События на поле боя достаточно подробно описаны. Подчеркнем лишь, что, по меткому определению все того же А.А.Керсновского, малоискусный со стороны Наполеона бородинский бой – это шестичасовая лобовая атака французскими массами русского центра – батареи Раевского и флешей Багратиона, шесть раз переходивших из рук в руки, причем без всякого намека на какой-либо маневр. В конце концов император французов сбил русских со всех пунктов и готовился нанести резервами решительный удар, но внезапный рейд конницы Уварова навел невообразимую панику на тылы французской армии, а сам французский император едва не попал в плен. Вечером французы очистили поле сражения. Итог: русские потеряли 58 тыс., французы – 45 тыс. военнослужащих. В пылу сражения пленных почти не брали. В этих условиях продолжать бой на следующий день не решилась ни одна из противоборствующих сторон. Достаточно хорошо известно наполеоновское изречение насчет Бородина: «Французы показали себя в нем достойными одержать победу, а русские называться непобедимыми». Но до сих пор историки спорят: кто же тогда победил? Хотя, по-видимому, следует согласиться с Наполеоном – ничья!
Через несколько дней на совете в Филях, где обсуждался план дальнейших действий, Кутузов решил оставить Наполеону Первопрестольную и тем самым спас страну и армию. Фельдмаршал при этом заключил: «Будут они у меня жрать конину, как турки!».
Тут и проявился талант Кутузова как выдающегося стратега, который поначалу был явно недооценен и зарубежными специалистами, и, что особенно обидно, большинством соотечественников. Примечательно, что Кутузов, дав распоряжение оставить Москву, не сказал, куда должна отступать армия, и держал это в строгой тайне. Но это самостоятельное, глубоко продуманное решение фельдмаршала вызвало показное возмущение у псевдопатриотов из окружения императора, да и, признаемся, в войсках и народе тоже. Ведь каждый русский почитал Первопрестольную как символ страны. В данном же случае позитивный исход очередной войны с покорителем Европы не просматривался, и народ требовал немедленного отмщения любой ценой. В Санкт-Петербурге же опасались, что Наполеон, вдохновленный взятием Москвы, бросит все силы на покорение Северной столицы. Но для Наполеона, как совершенно точно подметил отечественный исследователь той эпохи П.А.Жилин, только Москва была заветной целью. Именно здесь он мечтал заставить русских подписать мир.
ИСТРЕБЛЕНИЕ
А между тем русские войска, совершив блестящий фланговый марш-маневр, неожиданно были повернуты Кутузовым с юга на запад, затем, совершив еще несколько переходов по Калужской дороге, обосновались у ныне всемирно известного населенного пункта Тарутино.
Этот беспримерный в истории военного искусства поход русских войск коренным образом изменил всю стратегическую обстановку. Менялся и характер боевых действий: вместо оборонительных – для нашей армии они становились наступательными. Первоначально Наполеон даже запаниковал: две недели он ничего не знал о местонахождении основной массы русских войск, не говоря уже об их намерениях. В этой нервозной обстановке, испытав на себе все тяготы руководства разболтавшимися до крайних пределов формированиями по существу грабителей в военной форме и не видя никаких позитивных перспектив, французский император запросил мира. Но отправленный в ставку Кутузова с мирными предложениями генерал Ж.А.Лористон в ответ услышал: «Никакого перемирия, война только начинается!».
Параллельно с форсированной подготовкой русских войск к наступательным действиям в стране постепенно стало развертываться партизанское движение, чего особенно боялся Наполеон, уже столкнувшийся с подобной «народной войной» в Испании. Этому способствовал начавшийся в октябре поэтапный (корпус за корпусом) отход французских войск из Москвы, создавший благоприятные условия для нападений на них «народных мстителей». Включение в борьбу с оккупантами народных масс дало основание историкам сделать вывод, что именно в октябре завершилась «кампания 1812 года» и началась поистине Отечественная война.
Фактически в день начала отхода французов из Москвы Кутузов спланировал первый удар по ним своей армией. Правда, первый блин вышел комом: несмотря на, в целом, одержанную победу над авангардом Мюрата, плохо спланированный маневр наших войск не позволил обеспечить полный разгром войск наполеоновского маршала. Повинный в этом генерал Беннингсен, получив суровый нагоняй от Михаила Илларионовича, был вынужден уехать из армии. Надо признать, что у народного любимца Кутузова, помимо двора, было полно недоброжелателей и в армии: одни из обиды (Барклай), другие из зависти, в том числе и упомянутый Беннингсен. Как впоследствии оказалось, за интриганством в военной ставке Кутузова, изрядно портившим последнему нервы, стоял британский представитель генерал Уильсон, открыто презиравший русских солдат и офицеров.
А в это время своими основными массами французские войска двинулись на Калугу и юг, чтобы обеспечить себе относительно комфортное отступление через еще не разоренные ими же богатые припасами российские губернии. Кутузов бросил наперерез им лучшие силы, включая корпус Дохтурова. Противники 12 (24) октября встретились под Малоярославцем, где в ходе восемнадцатичасового боя обе стороны потеряли по пять с половиной тысяч (по другим источникам – в полтора раза больше) человек. Постепенно к городу подтянулись главные силы обеих армий, но генерального сражения не произошло, поскольку его не желали ни Наполеон, ни Кутузов. Первый – по причине осознания бесперспективности данного мероприятия в связи с принятым твердым решением покинуть Россию, а второй – из понимания, что и без генерального сражения враг обречен. Тем не менее сражение под Малоярославцем – кульминационный пункт борьбы, после которого наиболее дальновидным военачальникам французов стало ясно: война проиграна! Поскольку дорога на юг была закрыта, Наполеон вопреки предложениям его маршалов о поиске других путей отступления, выбрал самый короткий, но наименее удобный – уже разоренный им же смоленский тракт.
Впоследствии перед Кутузовым не раз маячил соблазн дать генеральное сражение французам с заранее известным позитивным для русских исходом, но фельдмаршал, надо отдать ему должное, не желал бессмысленного пролития русской крови. И он не ошибся. В ходе почти беспрерывных ударов русской армии, шедшей параллельно с отступающими французами, и чувствительных рейдов партизан враг нес существенные потери. Так было под Вязьмой, Красным, Смоленском и во многих других пунктах на путях отступления французов. Более того, Наполеон, лично решивший отбить охоту у русских изматывать его войска и взявший управление боями в свои руки, терпел одно поражение за другим, теряя авторитет полководца среди своих же войск.
Наполеона уже ничто не могло спасти. Призванный из Польши свежий резервный корпус Виктора лишь на короткое время облегчил участь отступающих. Лишь неумелые, плохо согласованные действия подошедших с юга войск адмирала (!?) Чичагова и с севера – генерала Витгенштейна избавили французов от позорной катастрофы на Березине и при их преследовании в последующие ноябрьские дни 1812 года. Неудача в реализации плана по окончательному разгрому французов и пленению их лидера, разработанному при личном участии императора Александра, позволила спастись 20 тысячам, в основном лучшим кадрам «Великой Армии», в результате чего было сохранено ядро для формирования новой наполеоновской армии, которая еще много месяцев доставляла неприятности очередной антинаполеновской коалиции, но на этот раз уже за пределами России.
23 ноября (5 декабря) 1812 года Наполеон бросил свои некогда грозные войска, теперь представлявшие собой толпы озлобленных, голодных и больных оборванцев, сдав руководство верному Мюрату. А к середине декабря российская земля была полностью очищена от захватчиков. До тех пор история не знала более жестокого поражения агрессора. Но и Россия хлебнула горя. Не говоря уже о колоссальном экономическом ущербе, в течение 1812 года и последующего похода в Европу страна потеряла более 600 тыс. жизней!
До сих пор на Западе, причем не только во Франции, никак не могут успокоиться и признать реальные факты доселе ни с чем не сравнимого героизма, самопожертвования солдат, офицеров и генералов русской армии, обычных крестьян и городских обывателей, сплотившихся для отражения агрессии. Естественно, не могут иные «специалисты» обойтись и без ссылок на «суровый русский климат», хотя морозы, к тому же сравнимые со среднеевропейскими (до –17 градусов по Цельсию), наступили в тот год в декабре, когда все уже было кончено. По этому поводу остроумно высказался британский историк Дэвид Чэндлер: «Фактически армия Наполеона понесла такой же ущерб от знойного русского лета, как и от зимних морозов!».
Безусловно, при столь грандиозной эпопее, коей предстала Отечественная война, не могло не быть ошибок и недочетов и у победоносной русской армии. Особенно это проявилось при планировании и осуществлении взаимодействия между войсками. Главное, что данные факты были проанализированы и учтены в последующем походе русских войск в Европу, что признавал и непосредственный участник тех событий Карл фон Клаузевиц!
Каков же итог? По-видимому, нельзя не согласиться с русским историком-славянофилом Николаем Яковлевичем Данилевским, который писал: «Война эта была┘ дипломатической ошибкой, превращенной русским народом в великое народное торжество!»
Дарья Гармоненко 
