Маршал советского оборонно-промышленного комплекса

Дмитрий Устинов.
Портрет из книги "Фельдмаршалы и маршалы"

Центральные российские СМИ почему-то не вспомнили одну недавнюю весьма знаменательную дату – 100-летие со дня рождения Дмитрия Федоровича Устинова. Хотя уж кто-кто, а он – более чем заметная фигура в истории нашей страны. Генерал-полковник Леонид Ивашов много лет входил в число ближайших сотрудников министра обороны Устинова и потому ему есть что вспомнить, о чем рассказать.

– Леонид Григорьевич, как вы попали в аппарат Дмитрия Федоровича?

– После окончания в 1974 году Академии имени Фрунзе я был назначен заместителем командира полка в гвардейскую Таманскую дивизию. В 1976 году Устинов, став министром обороны, начал подбирать ближайших помощников, в том числе адъютантов. Он определял для них новую роль: не для дежурства в приемной и бытовых услуг, как раньше, когда в аппарате министра не было ни военных специалистов, ни людей с высшим образованием.

Дмитрий Федорович поставил задачу подобрать профессиональный высококвалифицированный аппарат, соответствующий уровню министра и члена политбюро ЦК КПСС.

Меня в Главное управление кадров Минобороны вызвали прямо с полевых занятий. Дмитрию Федоровичу представили 20 декабря. Он поинтересовался, какие задачи решает полк, подробно расспросил о вооружении, технике, особо выделив БМП-1, ее качества, устойчивость пушки. В этот же день был подписан приказ о моем назначении старшим адъютантом министра обороны СССР.

Режим работы Устинова был такой: в 8.00 он приезжал на службу, ближе к полуночи уезжал. Если вечер посвящался встречам с первым заместителем председателя Совета Министров СССР, председателем военно-промышленной комиссии Леонидом Васильевичем Смирновым или завотделом оборонной промышленности ЦК КПСС Иваном Дмитриевичем Сербиным, то он заканчивался не раньше часа-двух ночи. Решались важнейшие проблемы обороны страны. Такими же бывали и встречи с генеральными конструкторами систем вооружения.

Дмитрий Федорович в оборонной промышленности знал всех, ему звонило множество людей. Мне, пришедшему из войск, их фамилии ничего не говорили. На первых порах случалось немало казусов.

Слышу: «Соедини меня быстренько с Надирадзе».

Кто это? Беру телефонный справочник по Грузии: нет такого. Откуда мне тогда было знать, что это генеральный конструктор, который сделал удивительную, неповторимую вещь – первый стратегический ракетный комплекс на колесном ходу.

– Насколько хватало Устинова, чтобы кроме вооружения заниматься и армией? Или ею занимались заместители? Кстати, кто тогда был начальником Генерального штаба?

– При назначении Устинова на должность министра – Виктор Георгиевич Куликов. Но уже в декабре начальником Генштаба стал Николай Васильевич Огарков.

Дмитрий Федорович как-то сказал: «Военное искусство тогда хорошо, когда оно опирается на хорошую технику, материальную базу». Главной задачей, которую он решал на министерском посту, был перевод армии на новую систему вооружения. Именно систему.

Что это значит? К окончанию Великой Отечественной войны наша армия имела систему вооружений, отвечавшую условиям ведения той войны. Потом появилось ракетно-ядерное оружие. Военная наука, военное искусство двигались вперед. Но они базировались на прежней системе, только зенитные орудия, к примеру, заменялись зенитными ракетами, пистолеты-пулеметы Шпагина – автоматами Калашникова. Но концептуально ничего не менялось.

Дмитрий Федорович поставил перед армией задачу воевать не числом, а качеством техники и через овладение ею овладеть новыми способами ведения войны. Упор делался не на огромные людские массы, не на гигантское количество танков и артиллерии, а на качественное и даже принципиальное превосходство боевой техники. Самолеты Су-27, МиГ-29, комплексы С-300, один и второй вариант, военно-морское вооружение, стратегические и оперативно-технические ракеты – все это закладывалось Устиновым. Сегодня действует устиновская система, она только совершенствуется. Время идет, она уже не во всем отвечает требованиям дня, но другого ничего не предложено.

Необходимость же в смене системы вооружений есть. Наши прежние системы базировались на наступательной доктрине. Даже если они назывались оборонительными, все равно после отражения нападения предусматривалось наступление. Сегодня такая задача не стоит. И система вооружения должна отвечать задаче нанесения в ответ наступающей стороне неприемлемого для нее ущерба на очень большой глубине.

Надо прямо сказать, что идеи Устинова не воспринимались командующими родов войск, да и прежний министр обороны Андрей Андреевич Гречко стоял на традиционных позициях.

Оборонная промышленность оказалась невосприимчивой к тому новому, что наглядно проявилось на примере комплекса «Пионер» (SS-20). Это ракетный комплекс с МБР, имевшей дальность полета до 5,5 тысяч километров и три разделяющиеся боеголовки, на то время неуязвимый, поскольку он был подвижен. Разработали его молодые конструкторы во главе с Александром Давидовичем Надирадзе, но ни на предприятии, ни в Министерстве оборонной промышленности их не поддержали, предпочитая гнать отлаженные в производстве ракеты дальностью до 200 километров. Дмитрий Федорович, который был тогда секретарем ЦК КПСС, все допытывался у руководства:

– А что у вас нового, прорывного?

Оказалось, ничего. Молодежь сама предложила показать свои разработки. Как ни отговаривали Дмитрия Федоровича от этого директор и министр, он детально ознакомился с молодежным проектом и употребил огромные усилия на его поддержку. Противников было... Главное командование Ракетных войск – маршал Толубко и его заместитель Григорьев, председатель Государственной комиссии по новой технике. Они были решительно против. Гречко тоже против. Совсем как перед Великой Отечественной войной, когда военное руководство выступало против автоматов и «катюш». А ведь развертывание комплекса «Пионер» поставило всю Европу под наш контроль, заменяя десятки дивизий. Немалую настойчивость пришлось проявить, чтобы запустить в производство МиГ-29.

Будем объективны: Дмитрий Федорович не мог глубоко понимать многие процессы, происходящие в армии и в военном искусстве. Но он старался все это постичь. И по-крупному. Характерная деталь: при нем по субботам для всего высшего военного руководства были организованы занятия. Наши выдающиеся военные теоретики из Академии Генерального штаба, оборонщики читали лекции и по военному искусству, и по системам вооружения, и по новым взглядам на развитие военного дела, новым тенденциям. Устинов всегда на них присутствовал.

Приносят ему кapтy будущих учений, которые он должен утверждать. Он ее изучает, подробно расспрашивает нас обо всем, что непонятно. Понятие времени на работе для него не существовало. Работа была главным в его жизни.

– Почему его назначили военным министром?

– Думаю, потому же, почему в 1941 году, за несколько дней до начала войны, его назначили наркомом вооружения – самого главного наркомата оборонной промышленности, который выпускал более половины всей военной продукции. В 32 с половиной года! Сейчас такое трудно даже представить. Да, он уже успел себя проявить, поруководил крупным военным заводом, получил орден Ленина, что было большой редкостью. И все же... Видимо, Николай Алексеевич Вознесенский, в ту пору первый заместитель председателя Совнаркома СССР, а может быть, и сам Сталин, который очень внимательно присматривался к кадрам, разглядели его талант.

Почему Устинова назначили министром обороны после смерти Гречко? Видимо, потому, что маршалы – участники Великой Отечественной войны больше верили в военное искусство, чем в технику, были привержены к тому оружию, которым воевали. А нужно было качественно перевооружать армию, видимо, лучше Дмитрия Федоровича никто этого сделать не мог.

Как министр, он устойчиво и надежно управлял Вооруженными силами, руководя по-прежнему и военно-промышленным комплексом. Хотя секретарем ЦК по оборонным вопросам был назначен Яков Петрович Рябов, я свидетель, что министры и все генеральные конструкторы замыкались на него. Кроме Ефима Павловича Славского, министра атомной промышленности, все остальные даже уход в отпуск согласовывали с Дмитрием Федоровичем.

– Как вы считаете: что самое главное сделал Устинов за восемь лет работы министром обороны?

– Первое: он провел качественное перевооружение армии и переход на новую военную доктрину в соответствии со сложившимися в мире реалиями.

Второе: внес некоторые новые нравственные принципы в службу центрального аппарата военного ведомства. Охоты, всякие празднества, застолья, гулянки ушли в прошлое. С приходом в министерство Дмитрия Федоровича все было посвящено работе. Ничего иного, кроме служения Отечеству, для него не существовало. Он не выходил из кабинета, пока не были переделаны все дела, запланированные на этот день.

Только три человека могли повлиять на небольшое сокращение рабочего дня: внуки Митя и Сережа и дочь Вера Дмитриевна (заслуженная артистка РСФСР, она пела в хоре Свешникова).

Отмечу и его личную скромность, которая распространялась и на семью. Если, скажем, Вера Дмитриевна просила у нас, адъютантов, прислать машину после поздно оканчивающегося концерта, то с одним условием; «чтобы только папа не знал». Работая, Дмитрий Федорович забывал о еде, даже заставить его выпить стакан чая вместо обеда было проблемой. В командировках он задавал такой рабочий темп, что не оставалось ни одной свободной минуты. К накрытым местным командованием столам никогда не подходил, говоря сопровождающим: «Вы идите покушайте, а я пока с командирами, солдатами поговорю». Я сам видел, как в Таманской дивизии он залезал в новый танк и допытывался у экипажа, какие в нем есть недостатки, чем машина неудобна.

– Кого Устинов выдвинул, а кого «задвинул»?

– Не знаю ни одного случая, чтобы Дмитрий Федорович к кому-то относился на основе личных симпатий или антипатий. Перемещения происходили только по деловым соображениям. Вот Куликов был с должности начальника Генерального штаба назначен на равный пост – главнокомандующим Объединенными Вооруженными силами Варшавского договора, а на его место пришел Николай Васильевич Огарков с поста председателя гостехкомиссии. Почему?

Куликов – это войсковой командир, для которого главное – единоначалие, беспрекословное подчинение без какого-либо обсуждения. Он сказал – и все, никак иначе. А в Генеральном штабе, призванном помочь министру изменить качественное состояние Вооруженных сил и военной мысли, нужен был человек более интеллигентный, с более широким кругозором, способный выслушивать и учитывать различные мнения, не подавлять их. Николай Васильевич Огарков прекрасно подошел на эту роль. Он постоянно работал над собой, был очень восприимчив к мнениям других. Маршал, он мог дискутировать с полковником.

Дмитрий Федорович подтягивал к себе таких людей. Замом по вооружению он пригласил Виталия Михайловича Шабанова – заместителя министра радиопромышленности, доктора технических наук, ясно понимавшего необходимость технического перевооружения армии. Вообще же выдвигал людей, сочетавших в себе качества думающего командира и думающего инженера. Перемены в министерстве уловили командующие округами: в их докладах все больше места занимали вопросы, связанные с военной техникой.

– А кого из полководцев Великой Отечественной выделял Дмитрий Федорович?

– Величайшее уважение он испытывал к Сталину. Во время работы над книгой «Во имя победы» редакторы уговаривали его привести какие-нибудь эпизоды, где он добивался успехов вопреки воле Сталина. «Этого никогда не было, – говорил Дмитрий Федорович. – Сталин для нас был как бог». Книга вышла уже после его смерти, и издательство «почистило» текст, осталось всего несколько фраз.

Дмитрий Федорович рассказывал, что по своей инициативе он Сталину никогда не звонил. В первую половину войны, когда была трудная ситуация, Сталин мог позвонить в любое время суток. Соединял кто-то из помощников: «С вами будет говорить товарищ Сталин». Обычно разговор происходил так: «Здравствуйте, товарищ Устинов. Это Сталин. Почему Елец не выполнил план, недодал две пушки?»

Вот величайшее искусство руководства! Такие разговоры заставляли наркомов знать положение на заводах до мелочей, принимать меры. Люди, работавшие тогда с Устиновым, рассказывают, что перед пуском важнейших цехов он переселялся в них, спал на раскладушке и не уезжал, пока цех не начинал действовать. Надо себе представить, какая гигантская работа была совершена в начале войны, когда сотни предприятий были перебазированы на восток, и в кратчайшие сроки начинали работать. Никакая другая экономика, кроме социалистической, никакое другое государство, кроме советского, не могло бы решить подобную задачу. В мировой истории не было ничего подобного. Это был великий подвиг, для которого требовались и огромные таланты, и мощные организаторские способности. Людей, обладавших такими качествами, в оборонке работало немало, но Дмитрий Федорович и на их фоне выделялся.

А кого сам выделял из полководцев? Черняховского, Рокоссовского, Жукова. Это все яркие личности, которые нетрадиционно решали задачи военного искусства, были образцом для других. Очень уважительно отзывался о маршале артиллерии Николае Яковлеве, они дружили семьями, об адмирале Hиколае Кузнецове, адмирале Сергее Горшкове. Из начальников Генштаба выделял маршала Василевского. То есть он ценил военачальников, которые побеждали врага прежде всего своим умом, талантом.

– Устинова, Андропова и Громыко в последний период жизни Брежнева называли правящим триумвиратом.

– Скажу откровенно: именно эта могучая тройка согласовывала и решала основные вопросы обороны, безопасности страны, внешнеполитической деятельности. У них сочетались и дружеские отношения, и общая забота о судьбе Отечества.

– Доводилось слышать, что Устинова многие члены политбюро боялись, как человека исключительно решительного и твердого.

– Мне трудно сказать, боялись его или нет. Между членами политбюро существовали очень уважительные отношения, по крайней мере внешне. Существовала и жесткая дисциплина. Я твердо знаю, что, скажем, Громыко, Андропов и Устинов не могли собраться где-то на даче без разрешения генерального секретаря ЦК КПСС. По двое встречались на прогулках, но не более.

– Существовало общее мнение, что если эти три человека что-то решили, так оно и будет.

– Это верно, по крайней мере по нашим вопросам. За несколько дней до смерти Брежнева именно так был решен вопрос о 13-й зарплате военнослужащим.

– Проявлялось ли как-то отношение Дмитрия Федоровича к Брежневу?

– В целом отношение было уважительное. Тогда было общепринято каждое публичное выступление начинать с цитаты Брежнева. Я как-то спросил, нужно ли это всякий раз. «Но ведь Леонид Ильич нам ни в чем не отказывает. Потом ему, наверное, докладывают о содержании наших выступлений», – ответил он. А если говорить прямо, то использование любви генсека к лести помогало решать вопросы Вооруженных сил. Дмитрий Федорович был инициатором присвоения Брежневу маршальского звания. Кто от этого что потерял? А Вооруженные силы выиграли – поддержка в оборонных вопросах усилилась.

– Вернемся к «могучей тройке». Именно она решила вопрос о вводе советских войск в Афганистан.

– Для этого имелось много веских причин, прямо связанных с безопасностью СССР. Решение было непростое. Не скажу, кто являлся инициатором. Андропов и Устинов постоянно встречались по этому вопросу, заслушивали представителей разведки (КГБ, ГРУ), дипломатов, работников Генерального штаба. Нужно было найти верный ответ на складывавшуюся ситуацию, опасную для нас. Огарков дал указание проработать два варианта: за ввод войск и против. Решили войска ввести. И это был не худший ответ на стоявшие проблемы.

Вопрос в другом. Да, военная сила необходима в некоторых ситуациях, Но надо понимать, что вторжение имеет как положительные факторы (установление стабильности, ликвидация угрозы), так и отрицательные, вступающие в противоречие с религиозными и национальными традициями. Нужно было найти соотношение участия военной силы и решения политического, экономического, дипломатического характера. К сожалению, упор сделали на военную силу. И в этом была ошибка.

Наверное, следовало активнее взаимодействовать с такими лидерами, как Ахмад-шах Масуд. Мне приходилось с ним встречаться. Это был удивительный человек, болеющий за Афганистан, и он доказал это. Его нельзя было зачислять в противники, с ним надо было работать. Вообще лучше учитывать все разнообразие сил. А военные всех, кто был против правительства и носил оружие, зачисляли в противники и в них стреляли. Естественно, вызывая обратную реакцию.

Не сам ввод войск стал ошибкой, неправильными были действия после ввода.

– А кто определял политическую линию в Афганистане?

– Трудно сказать. Если у военных была стратегия войны, то политическую стратегию никто не олицетворял. Не знаю, была ли она вообще. Если бы основные усилия своевременно перенесли в экономическую и политическую область, можно было бы и войска вывести раньше. Думаю, не следовало жестко ориентироваться на Бабрака Кармаля и его окружение, внедрять социалистическую идеологию, к которой афганский народ был не подготовлен. Может быть, плодотворнее было бы создавать там какой-то новый тип государства на базе согласия всех существовавших в Афганистане сил. А война завела нас в тупик, и мы не добились целей, которые перед собой ставили.

– Боюсь, к тому времени в нашем руководстве не оказалось голов, способных найти нужное решение.

– Да. Нужно было использовать момент, когда мы достигли военного превосходства, и переходить на другие методы. Этого не было сделано. Уже потом, после окончания афганский кампании, я нашел у Энгельса такую характеристику афганской нации: ее отличают стремление каждого племени к свободе и лютая ненависть к любой центральной власти.

– Устинов умер сразу вслед за Андроповым. «Могучая тройка», фактически управлявшая страной, перестала существовать в течение одного года. После того как скончались и Устинов, и министр обороны Чехословакии Дзур, высказывались предположения о применении против них биологического оружия.

– Это так сказать «медицинская версия». Но есть и политическая. Когда у руля СССР стал Андропов, кого-то на Западе очень обеспокоило, что под его руководством Советский Союз может выйти из застоя и скорректировать стратегию своего развития, обеспечив устойчивый прогресс во всех областях. Помните фразу Андропова: «Давайте разберемся, в каком обществе мы живем». Первый же год его правления ознаменовался значительным ростом производительности труда, всей экономики. В записках, которые мне, как начальнику секретариата члена политбюро, приходилось читать, говорилось, например, что плановая система хороша, но социалистическое соревнование уже не является решающим стимулом в развитии народного хозяйства, нужно переходить на рыночные отношения. Именно Андропов стал предлагать частичный отход от 100-процентного планирования: надо оставлять резервы предприятиям.

И вот когда обнаруживается поворот к модернизации экономики, к более свободному ее развитию, Андропов внезапно заболевает. Да, у него были больные почки. Но специалисты знают, что в зависимости от выбора лекарств болезнь можно или приглушить, или стимулировать. У Андропова она развивается... Он умер 9 февраля 1984 года.

В конце того же года умирает и Устинов. Обычно Дмитрий Федорович уходил в отпуск в июле-августе. В этот раз – в конце сентября. Погода прохладная, но я тому свидетель: он ни в чем свой обычный режим не изменил – также купался, гулял. В итоге простудился. Приехала медицинская бригада, Чазов и признали воспаление легких. Начали лечить – сначала на месте, в Бочаровом Ручье, потом в Москве, в ЦКБ. Дмитрий Федорович немного полежал там и, не долечившись, вышел на службу. Надо было проводить большое совещание руководящего состава Вооруженных сил, на котором шла речь о серьезном повороте в их стратегическом развитии. Дмитрий Федорович был основным докладчиком. Минут через 40 после начала мы увидели, что ему плохо. Объявили перерыв, вызвали Веру Дмитриевну. Только она сумела уговорить его поехать в ЦКБ. Первые дни лечения дали улучшение, но затем обнаружилось, что на фоне недолеченного воспаления легких у Дмитрия Федоровича начала развиваться трещина на сердечной аорте: последствие инфаркта, перенесенного в командировке в Группе советских войск в Германии. Было решено делать операцию на сердце.

Я видел, как Дмитрий Федорович вел себя перед ней. Он поговорил с Григорием Васильевичем Романовым, секретарем ЦК КПСС по военным вопросам, поставил перед ним задачи на тот случай, если не выйдет после операции живым. Определил себе преемника – маршала Сергея Леонидовича Соколова. Поговорил подробно с ним по телефону.

На все наши слова о преждевременности этого Дмитрий Федорович отвечал: «Мы – коммунисты и должны ко всему относиться серьезно».

Операция прошла без осложнений, но приезжая после нее к Дмитрию Федоровичу с документами, я видел, что бинты у него на груди всегда пропитаны кровью. Леча от воспаления легких, врачи применяли лекарства, разжижающие кровь, что привело к ее несвертываемости. Началось отторжение печени. Итог был предрешен.

Трудно говорить, было ли это несчастным стечением обстоятельств или закамуфлированным устранением с политической арены руководителя сталинской школы. Сильнейшей на тот момент личности в руководстве СССР, непоколебимо стоящей на коммунистических позициях. У Устинова было достаточно и сил, и опыта, и воли, и авторитета, и главное ума, чтобы дать новое направление в развитии страны, укреплении ее могущества. (В Чехословакии в это же время с таким же примерно диагнозом умер министр обороны Дзур, которого мы знали как верного коммуниста.) Уход из жизни Андропова и Устинова, в чьих руках сосредоточивалась вся сила государства, оказался роковым для последующего развития событий в стpaне.

Думаю, не случайно и то, что очень скоро был убран из Министерства иностранных дел третий член могучего триумвирата – Андрей Андреевич Громыко, занявший почетный, но безвластный пост председателя Президиума Верховного Совета СССР.