Монография о парижской прессе

Тенор. - Длинные и скучные статьи, с которых должна ежедневно начинаться всякая газета и которые, если верить журналистам, обильно питают умы подписчиков, именуются передовицами. Следовательно, сочинитель передовиц - газетный тенор, ибо он берет - или полагает, что берет - то верхнее "до", без которого газете не собрать подписчиков, как театру не сделать хорошего сбора. Занимаясь этим ремеслом, трудно не начать фальшивить и не стать посредственностью. И вот почему.

Если пренебречь мелкими различиями, можно сказать, что передовицы сочиняются только по двум образцам: бывают передовицы оппозиционные и передовицы министерские. Существует и третий образец, но мы скоро увидим, отчего пользуются им крайне редко. Что бы ни предпринимало правительство, сочинитель оппозиционной передовицы обязан его порицать, бранить, журить, наставлять на путь истинный. Что бы ни предпринимало правительство, сочинитель передовицы министерской обязан его защищать. Первая передовица - сплошное отрицание; вторая - сплошное утверждение; разница лишь в оттенках стиля, характерного для прозы каждой из партий, ибо внутри каждой партии всегда есть и умеренные, и радикалы. С течением времени на мозгу литераторов той и другой партии образуется мозоль, они привыкают смотреть на вещи строго определенным образом и обходиться известным количеством готовых фраз.

Человек выдающийся, если ему довелось быть затянутым в этот механизм, находит способ высвободиться; в противном случае он становится посредственностью. Впрочем, есть все основания полагать, что сочинители передовиц принадлежат к числу посредственностей от рождения, писание же статей скучных, бесплодных и выражающих не столько собственные мысли авторов, сколько мнение большинства их подписчиков, делает этих несчастных еще более посредственными. Вы ведь знаете, кто составляет большинство в любом обществе?

Все мастерство сочинителей передовиц состоит в том, чтобы стать белым экраном, на котором, словно китайские тени, вырисовывались бы мысли подписчиков. Тенор каждой газеты играет со своими подписчиками в забавную игру. Предположим, в стране или в мире произошло какое-нибудь событие; подписчик, составивший насчет этого события свое мнение, ложится спать с мыслью: "Посмотрим, что скажет завтра по этому поводу моя газета". Назавтра автор передовицы, условием существования которого является умение угадывать мысли своего подписчика, преподносит ему его собственные мысли в приятной упаковке. Благодарный подписчик, обожающий эту игру ("Все цветы мне надоели, кроме розы. - Я! - Что такое? - Влюблена. - В кого? - В газету..."), вознаграждает его, внося каждые три месяца 12 или 15 франков за подписку.

Стилистическое совершенство для этих мастеров топить происшествия в пустословии на потребу публике - вещь совершенно излишняя. Да и кто сумел бы создавать в год шесть сотен колонок, достойных Жан-Жака, Боссюэ или Монтескье, умных, рассудительных, энергических и красочных? Сочинители передовиц, подобно парламентским ораторам, пользуются условленной фразеологией. Называть вещи своими именами они не осмеливаются. Ни оппозиции, ни правительству нет дела до истории. Пресса далеко не так свободна, как, исходя из разговоров о свободе печати, полагает публика во Франции и за границей. Есть факты, о которых упоминать невозможно, есть умолчания, необходимые в рассказе о фактах, о которых упомянуть возможно. Иезуиты, которых заклеймил Паскаль, были куда менее лицемерны, чем современная пресса. К стыду нашей печати, следует признать, что свободна она лишь по отношению к людям слабым и одиноким.

Сочинителей передовиц губит их анонимность: передовицы выходят без подписи. Газетный тенор - это, в сущности, средневековый кондотьер. Известно, что во времена коалиции г-н Тьер нанимал и наставлял теноров целых пяти газет 1.

Впрочем, сочинители передовиц держатся весьма браво; они полагают, что обращаются к Европе и что Европа их слушает. Однако, когда один из этих теноров умирает, выясняется, что имя прославленного писателя, оплакиваемого всеми газетами, никому ничего не говорит.

Гений или по крайней мере ум в политике состоит в том, чтобы уметь предсказать событие, рассмотреть его со всех сторон, предугадать его последствия и выгоды для национальной политики; так вот, журналист, который стал бы писать умные передовицы (это и есть третий образец, о котором мы упомянули выше), отпугнул бы от газеты всех подписчиков. Чем сильнее газета будет завидовать лаврам Питта или Монтескье, тем меньшим успехом она будет пользоваться (см. ниже раздел Ничеговед). В этом случае она будет понятна лишь тем, кто способен самостоятельно вникнуть в суть происходящего и, следовательно, не нуждается в газетах. Итак, больше всего подписчиков у такой газеты, которая больше всего похожа на публику; вывод сделайте сами!

Будучи сам по себе особой довольно ничтожной, сочинитель передовиц держится с величайшей надменностью: он преисполнен сознания собственной значительности! Он и в самом деле кое-что значит... для тех крупье, которые зарабатывают немалые суммы на покрытой типографскими значками бумаге. Вообще сочинять передовицы дано не каждому! Газетное иезуитство - дело тонкое. Фразе четкой и ясной в передовице места нет, зато туманные разглагольствования здесь принимаются на ура. Если ваши мысли будут ковылять на костылях, вас сочтут вполне конституционным, но если вам вздумается идти твердым шагом, вы прослывете бунтовщиком.

Скажите: "Отечество опозорило себя!" - и вам придется заплатить десять тысяч франков штрафа, а управляющий вашей газетой на два месяца сядет в тюрьму.

Другое дело, если, подвергнув действия палаты депутатов резкой критике, вы прибавите:

"Положа руку на сердце, мы слишком хорошо относимся к тем установлениям, какие создала новая династия, чтобы не сказать, что, продолжая идти той же дорогой, мы лишимся уважения соседей и обречем себя на бесчестие, и проч., и проч.".

В этом случае ни прокурор, ни палата, ни трон не предъявят вам никаких претензий2.

Есть в Париже такие шутники, которые могут заранее предсказать, как подадут то или иное происшествие тенора главных парижских газет. Возьмем, например, такой случай: политический океан пребывает в состоянии абсолютного штиля; внезапно из Аугсбурга (а для газетчиков Аугсбург - то же, что для детей - Нюрнберг, иными словами - место, где изготовляют новые игрушки)3, приходит страшная весть:

"Говорят, что во время пребывания лорда Уилгуда в бразильском городе Галушо английская делегация дала обед, на котором присутствовал весь дипломатический корпус, за исключением французского консула. В нынешних обстоятельствах подобная забывчивость англичан весьма знаменательна".

Республиканцы тотчас бросаются в бой, выпуская передовицу следующего содержания:

"Не будь низкопоклонство и развращенность единственными движителями нынешней власти, не будь ее единственной целью постоянное унижение Франции в глазах иностранцев, можно было бы удивиться тому, как много уверенности в ее трусости, как много бесстыдства в ее позоре, как много отваги в ее подлости! Вчера "Аугсбургская газета" поведала нам о происшествии, которое глубоко оскорбляет наше национальное чувство; правительственные листки, повторяя эту новость сегодня утром, кажется, даже не подозревают о том, какое страшное возмущение она уже вызвала в стране. По случаю прибытия в бразильский город Галушо адмирала лорда Уилгуда английская миссия устроила банкет, банкет сугубо дипломатический, на который были приглашены все иностранные консулы - за исключением французского. "Он был нездоров", - иронически добавляет "Газет де Франс"4. Увы! мы слишком хорошо знаем, что те злополучные люди, которые ныне управляют Францией и представляют ее за границей, заболевают самыми тяжкими болезнями всякий раз, когда требуется защитить честь страны, чью судьбу они столь немилосердно губят. Занятое жалкими интригами и скандальными махинациями, торгующее собственными убеждениями и постыдно заигрывающее с двором, министерство безмолвно снесет это оскорбление, как и все последующие; Франции придется и на сей раз оставить без ответа наглую пощечину, нанесенную ее дражайшей союзницей, алчной Британией.

В том, что касается унижений, правительство, бесспорно, следует своим принципам и предоставляет обидчикам свободу действий. Памятуя о том, что, согласно широко известному афоризму, самая красивая девица в мире может дать лишь то, что имеет5, мы не требуем от нынешней власти ни талантов, ни достоинства, ни патриотизма; однако в ее же интересах мы хотим напомнить ей, что, если она надеется с помощью низостей и подлостей сшить из рваных лохмотьев новый Священный Союз, она растрачивает нашу честь совершенно напрасно".

Назавтра эта энергическая тирада выходит из-под пресса в несколько расплющенном виде, и сорок тысяч подписчиков имеют возможность прочесть следующее:

"Все люди, искренне преданные нашим установлениям, с болью наблюдают за тем, как правительство с каждым днем все сильнее отдаляется от своего народа и попирает все высокоморальные политические принципы, на которых основывается наша конституция и которые одни только и могут обеспечить ей в будущем ту нравственную среду, без коей не способно существовать ни одно общественное устройство, чьим основанием всегда должна являться правительственная честность, в особенности если речь идет о такой стране, как Франция, - стране, которая всегда выступает в авангарде цивилизации, своим деятельным влиянием служит противовесом абсолютным монархиям, чьи традиции и устройство роковым, но естественным образом противоречат животворящему ее духу свободы, и склоняет чашу весов, на коих покоятся судьбы мира, в либеральную сторону: в этой борьбе между ретроградными идеями абсолютизма и великодушными симпатиями, которые всегда пробуждала Франция, министерство, оправдывающее свою высокую и благородную миссию и, следовательно, не поступающееся национальным достоинством и не наживающееся на наших унижениях, обязано в любых обстоятельствах говорить с иностранными державами громко и твердо, ибо тот, кто имеет честь представлять Францию, не вправе скрывать недостаток патриотизма под мнимым презрением, заявляя, что отвечать на подобное оскорбление ниже нашего достоинства, как ответит сегодня правительство при обсуждении важнейшего дела Уилгуда, которое, как мы надеемся, сделает союзниками нашей партии всех людей умеренных взглядов, ставящих превыше всего национальную честь, политическую порядочность, правительственную этику и, наконец, все великодушные чувства, решительно чуждые той жалкой власти, что правит нами и, лишившись общественной поддержки, падет сама собою под тяжким грузом собственных беззаконий"6.

Одной этой фразы, перекроенной тремя различными способами, хватает большинству французов для того, чтобы сформировать мнение обо всех событиях, какие только могут произойти в мире. Тенор, которому принадлежит ее авторство, уже пять лет подряд повторяет ее с мужеством истинно парламентским. После победы Июльской революции один старый тенор из левой партии признался, что публиковал одну и ту же статью в течение двенадцати лет. Этот честный человек умер! Его признание, ставшее знаменитым, вызывает улыбку, а должно было бы вызывать ужас. Разве, желая разрушить прекраснейшее здание, каменщик не ударяет своим острым молотком по одному и тому же месту?

Величайшая из газет (мы имеем в виду формат)7 отвечает коллегам на манер героя Вергилиевой эклоги:

"Какое бы восхищение ни вызывали у нас ум, здравомыслие, а главное, хороший вкус газет оппозиции, нам, не скроем, трудно понять, отчего они каждый день доставляют себе столько хлопот, выискивая новые оскорбления, нанесенные Франции. Партия, скромно именующая себя единственной хранительницей национального достоинства, могла бы, пожалуй, найти себе занятие лучше отвечающее ее убеждениям. Впрочем, поскольку мы в отличие от газеты "Насьональ"8 не утверждаем, что посвящены во все тайны будущего, мы высказываем эту точку зрения с величайшим смущением.

В самом деле, разве вправе судить о радикальной политике мы, отстаивающие всего-навсего политику здравого смысла? Конечно, вот уже двенадцать лет, как консервативная партия восстановила во Франции порядок и мир. (Оплата: пять тысяч франков в месяц.) Вот уже двенадцать лет, как благодаря нашей мужественной осмотрительности и нашей бескорыстной мудрости правительство успешно противится всем попыткам ввергнуть страну в пучину анархии; что, однако, значит эта деятельность в глазах тех величественных борцов, которые каждое утро отстаивают попранные права человечества и одновременно вершат судьбы мира!

Франция всегда мечтала о союзе монархии и свободы9. Мы создали этот союз и вместе со всеми честными и здравомыслящими людьми будем неустанно защищать его от злобных страстей и развратительных идей, которые беспрерывно стремятся подорвать общественный порядок. (Оплата: пять тысяч франков в месяц.)

Впрочем, мы охотно предоставили бы нашей старой, беспомощной оппозиции, которую смущает спокойствие, царящее в стране, которая завидует чужим талантам и оскорбляется общественным благополучием, суетиться и поднимать крик, если бы она ежедневно не искажала самые ничтожные факты, дабы выковать из них оружие против правительства.

Так, например, оппозиция уже два дня кипит возмущением по поводу дипломатического банкета, на который якобы не был приглашен один из наших консулов. Со своей стороны, зная безупречную учтивость лорда Уилгуда и благородный характер нашего представителя в Галушо, мы заранее объявляем, что события не могли развиваться так, как утверждает оппозиция.

Получив краткое известие о случившемся и не дождавшись никаких подробностей, "Насьональ" тотчас же принимается сталкивать Север с Югом, Восток с Западом, атакует все страны мира вместе взятые, и все из-за потерянного, забытого или ненаписанного приглашения на банкет. По правде говоря, очень мило со стороны оппозиции принимать так близко к сердцу интересы страны, которая так мало прислушивается к ее мнениям".

Обидевшись за свое квазиправительство, в дискуссию включается "Мессаже"10 и с безжалостной откровенностью высказывает собственное мнение об аугсбургском "золотом зубе"11:

"С некоторых пор газеты оживленно обсуждают происшествие, случившееся, как они утверждают, в Галушо, где английская миссия не пригласила на обед в честь адмирала Уилгуда нашего консула. Во-первых, Галушо - не что иное, как три рыбацкие хижины и полуразрушенная крепость в восьмистах километрах от Пернамбуку. Во-вторых, в списках английского королевского флота адмирал по фамилии Уилгуд не числится".

Одновременно с "Мессаже" выходит "Газет де Франс", сообщающая:

"Видя, как наши династические газеты обсуждают, обедал или не обедал один из наших консулов у англичанина, состоящего или не состоящего в государственной службе, дабы выяснить, достойно или недостойно нашего уважения правительство Луи-Филиппа, кто не согласится с нашей давней мыслью о необходимости ввести во Франции иную систему представительства? Если бы французы участвовали в создании кабинета, разве дошли бы мы до подобного положения дел? Разве так обстояли у нас дела в 1825 году? Ответьте нам на эти вопросы, вы, актеры, разыгрывающие ту комедию, что длится уже целых пятнадцать лет!"

Наконец, на следующий день утром "Пресса"12 помещает на одной из своих страниц заметку следующего содержания:

"Не способная создать что бы то ни было, оппозиция только что ухитрилась создать английского адмирала и бразильский город. Кто же подрывает уважение к прессе - те, кто принимает всерьез немецкие выдумки и понапрасну исходит желчью, или те, кто спокойно и с достоинством отстаивает истинные интересы отечества?"

"Пресса" убеждена, что положение отечества зависит от ее стараний.

Вот уже двадцать семь лет, как политическая газета во Франции оказывает большую услугу Уму Человеческому, просвещая его подобным образом по всем вопросам бытия. Вот миссия передовиц. Вот свобода, оплаченная потоками крови и утраченным процветанием. Перечитайте старые газеты, под разными именами вы повсюду обнаружите того же адмирала Уилгуда.

Если бы не существовало газет, чем бы занимались политические теноры? Ответ на этот вопрос показался бы самой жестокой сатирой на их нынешнее существование.

Теноры бывают двух различных сортов: оппозиционные и министерские. Министерские журналисты выдают себя за добрых малых. Обычно они остроумны, забавны, умны и услужливы; они сами признают, что продажны, как дипломаты, и потому смотрят на жизнь с оптимизмом. Оппозиционные журналисты чопорны и самодовольны, они столь добродетельны на словах, что на дела их добродетели не хватает; они толкуют о своих пуританских убеждениях, что не мешает им изводить правительство в интересах своих родичей. (Семейство Барро получает сто тридцать тысяч франков жалования!13) Если министерский тенор узнает, что какой-нибудь журналист совершил нечто ужасное, он спрашивает: "Но своего-то он по крайней мере добился?" И прощает. Оппозиционный тенор мечет по этому поводу громы и молнии, министерский же его коллега пользуется случаем похвалить самого себя и замечает: "Что ж, всякое бывает, но мы-то люди честные!" Что в переводе означает: "Пока нам нечего делить!"

Примечания

1 Коалиция - союз депутатов, который в 1837-1840 гг. Адольф Тьер (1797-1877), возглавлявший кабинет министров в феврале-сентябре 1836 г., организовал для борьбы с графом Моле, сменившим его на этом посту. Эти пять газет названы в подписи под карикатурой, сопровождавшей первую публикацию "Монографии" и выполненной по эскизу Бальзака: "Конститюсьонель", "Сьекль", "Курье франсе", "Тан", "Монитер паризьен".

2 По закону о печати, принятому в сентябре 1835 г., преступлением считались статьи, подрывающие государственную безопасность, оскорбляющие короля и королевское семейство, призывающие к смене государственного строя и к вооруженной борьбе с существующим режимом; рассматривать дела той или иной газеты должен был суд присяжных, а в особо серьезных случаях - палата пэров.

3 В Аугсбурге выходила имевшая общеевропейскую известность политическая газета "Allgemeine Zeitung" ("Всеобщая газета").

4 "Газет де Франс" - самая левая из легитимистских газет, выступавшая за всеобщее избирательное право и возвращение Франции к "легитимной" монархии старших Бурбонов не с помощью силы, а с помощью идей.

5 Афоризм прославленного остроумца С.Р.Н. Шамфора (1741-1794; Максимы и мысли, # 383), который Бальзак очень любил и неоднократно цитировал.

6 Сочинителю этой передовицы принадлежит честь изобретения фраз ультраконституционной длины (примеч. Бальзака).

7 Имеется в виду официозная газета "Журналь де Деба". Бальзак в "Русских письмах" (1840) говорит, что правительство "платит "Журналь де Деба"" не за услуги, которые эта газета оказывает, а за зло, которого она не делает; это не друг, не враг и не союзник, а что-то вроде тещи".

8 Гaзета "Насьональ" начала выходить 3 января 1830 г. и была одним из тех печатных органов, которые сыграли наибольшую роль в подготовке Июльской революции; при Июльской монархии "Насьональ" была органом левой оппозиции; во время внешнеполитических кризисов неизменно выступала за военное вмешательство Франции в европейскую политику, призванное отомстить за "позор" 1815 г. В другом месте ("Русские письма", 1840) Бальзак писал, что многие сотрудники газеты "Насьональ" сожалеют о том, что убедили всех в своей неподкупности и лишены возможности продать кому-нибудь свои услуги...

9 Самая лучшая из газет опирается на этот восхитительный ребус: союз монархии и свободы, представляющий собой одну из величайших политических бессмыслиц, какие только существуют в мире, и вызывающий взрывы хохота у иностранных кабинетов, "первым из которых следует назвать наш собственный", - говорит "Шаривари" (примеч. Бальзака). "Шаривари" (осн. в 1832 г.) - один из тех сатирических листков, о которых Бальзак подробно рассказывает в последнем разделе "Монографии".

10 Газета "Мессаже" была создана в 1829 г. как газета либерального направления; при Июльской монархии не раз меняла отношение к правительству; в начале 1840-х гг. поддерживала кабинеты Тьера и Сульта.

11 "Золотой зуб", якобы выросший во рту у некоего немецкого мальчика (на самом деле зуб был просто покрыт тонким слоем позолоты для обмана простаков), - любимый Бальзаком пример фальшивой сенсации. Легенда восходит к книге Фонтенеля "История предсказаний" (Histoire des oracles, 1687).

12 "Пресса" - газета, созданная в 1836 г. Эмилем де Жирарденом; в основном поддерживала короля.

13 Речь идет об Одилоне Барро (1791-1873) - либеральном конституционном монархисте, который при Июльской монархии возглавлял в палате депутатов левую оппозицию, выступавшую против всех кабинетов, за исключением тех, которые возглавлял Тьер. У Барро было два брата, состоявших на государственной службе.