Арлен Блюм Козьма Прутков... Имя действительно славное и громкое. Имя нарицательное, а потому почти ушедшее в тлен. Почти несуществующее. Не то чтобы он совсем забыт, но он почти не существует как писатель. Как литературная фигура.
Между тем, например, отчаянный путешественник в Петушки Венедикт Ерофеев на вопрос о своих корнях ответил, что хотел бы быть где-то между Вольтером и Прутковым. Ну а кто все-таки важнее, кто на первом месте, спросили его. Конечно, Козьма Прутков!
Прутков - не коллективный псевдоним и даже не коллективное бессознательное. Козьма Прутков - миф и легенда. Основоположник, основатель. Вдохновитель и коллективный организатор культурного пространства.
Из стихов Лебядкина выросли обэриуты, из стихов и прозы Козьмы Пруткова выросли и они, и все остальные. И тонкий юмор, и тотальная ирония. И сарказм антиутопий, и пародия с большой буквы.
Забавно, но пародия как вспомогательный, как паразитический жанр порой живет дольше пародируемой литературы. В случае с Прутковым такое происходит почти всегда. То, что он осмеивал и пародировал, либо погибло совсем и безвозвратно, либо живет лишь в примечаниях, а сами пародии - вот они, дышат и хохочут.
Другое дело, что нарицательность, цитатность, разодранность на эпиграфы, конечно, губительна. Прутков слишком глубоко ушел в народ. Его цитируют как свое. Цитируют, не зная, что цитируют цвет русской литературы позапрошлого века.
Вообще мы слишком торопливы. Невнимательны и забывчивы. Так, остановимся на секунду: ах, Прутков... Действительно, ведь был когда-то Прутков. А теперь ему 200 лет. На 100 лет всего моложе города Питера.
Прутков чем-то похож на этот самый город - ведь он тоже культурная столица. Вторая столица. Неглавная столица. Беззаконная комета. Младший и, разумеется, незаконнорожденный сын.
Хорошо, если мы не пропустим славный юбилей Козьмы. Если остановимся, передохнем и перечитаем. 200 лет! Как будто другая планета тогда была. И жили на ней другие люди. Богатыри, не мы. И Козьма Прутков - первый среди них богатырь. Защитник угнетенной русской литературы, заступник за сирых и обездоленных, надежда и опора тех, кто не в мейнстриме.
Мы предлагаем вашему вниманию статью питерского исследователя. Статью даже не о Козьме Пруткове, а о возможном его прототипе. Еще один взгляд, еще одна версия.
И еще один повод вспомнить великого и могучего директора Пробирной палатки.
Графоман с претензией
11 апреля 1803 г. - одна из памятных дат в истории отечественной словесности: именно в этот день родился Козьма Прутков. Как известно, его восприемниками, или "опекунами", как они сами себя называли, были граф Алексей Константинович Толстой и два его кузена - Алексей и Владимир Михайловичи Жемчужниковы. К ним изредка примыкал еще один брат - Александр, который, служа в Тобольске, привлек к участию в создании очень смешной оперетты "Черепослов, сиречь Френолог" автора "Конька-Горбунка" П.П. Ершова. Козьма Прутков, под именем которого печатался разнообразный репертуар текстов: пьесы, афоризмы, пародии, различные "гисторические материалы" и т.п., - не совсем и не просто обычный "коллективный псевдоним". Здесь случай посложнее: он - цельная и законченная "литературная маска" самовлюбленного поэта и доморощенного философа, "графомана с претензией", автора лексикона прописных истин, которые пережили свое время и постоянно цитируются вот уже полтора века.
"Горло" вместо "глотки"
Излюбленной мишенью острот, эпиграмм и пародий была для создателей образа Козьмы Пруткова выспренняя, всегда стоявшая на романтических котурнах поэзия Владимира Бенедиктова, имевшая в 30-40-е годы XIX в. необычайный успех у публики. Компания веселых молодых людей придумала и биографию "директора Пробирной палатки", скончавшегося в 1863 г. на своем посту от "внезапного нервного удара". "Начал" же он свою литературную деятельность в 1850 г. с одноактной шутки "Фантазия" - забавной пародии на заполонившие тогда сцену модные водевили. Она даже однажды (8 января 1851 г.) была поставлена на сцене Александринского императорского театра. Щепетильный цензор заметил в ней "грубые места", заменив слово "глотка" - "горлом", "гадости" переменил на "глупости", "кобениться" - на "церемониться", а "девицу Непрочную" вообще вычеркнул из списка действующих лиц.
Разбросанные по различным журналам произведения, объединенные именем персонажа, собраны были "после кончины Пруткова" Владимиром Жемчужниковым, выпустившим в 1884 г. "Собрание сочинений" Козьмы Пруткова, украшенное знаменитым его "портретом".
"Разныя стихотворения Козьмы Тимошурина"
Эти сведения, в общем-то, хорошо известны, хотя в "пруткововедении", если можно так сказать, есть еще немало белых пятен. Так, в частности, историки литературы не пришли пока к единому мнению по поводу непосредственного происхождения имени Козьма Прутков. На этот счет высказывалось немало версий┘ В свое время, а было это ровно сорок лет назад, автору этих строк (еще в аспирантские годы) удалось более или менее случайно натолкнуться на чрезвычайно редкую небольшую книжицу под названием "Разныя стихотворения Козьмы Тимошурина", изданную в Калуге в 1848 г. Открывался сборничек стихотворением "К Музе". Вот оно (сохраняю особенности авторского стиля и орфографии):
Воззри на меня с Трона,
о Муза небесная,
Приласкай благосклонным
приветом!
Пред тобой я открыл мою
душу, чудесная:
Подари меня мыслью
поэта!
Благослови предприятия,
с Трона, прелестная!
Прийми мой сердечный тебе
фимиам┘
Прийми первый труд мой,
поэтам известная,
Тебе - я труды и думы
отдам!..
Не отринь же меня от
эфирных объятий!..
О!.. если вниманье твое
получу:
Среди многотрудных
служебных занятий,
Минуты покоя - тебе
посвящу┘
После трудов -
отдохновеньем,
Они отрадой будут мне -
Внемли же, Муза,
песнопеньям
Моим в полночной тишине!
Мне показалось тогда, что тезка Пруткова и есть сам Прутков: он смело и с чистой совестью мог бы под ним подписаться. Особенно поразительны чуть ли не текстуальные совпадения выделенной строфы с последними двумя строками стихотворения Козьмы Пруткова "Предсмертное", которое, как писали "публикаторы", "найдено недавно, при ревизии Пробирной палатки, в делах сей последней":
Вот час последних сил
упадка
От органических
причин┘
Прости, Пробирная
палатка,
Где я снискал высокий чин,
Но музы не отверг объятий
Среди мне вверенных
занятий.
"Давным-давно
не видел я
таких ужаснейших людей..."
Мой учитель, профессор Борис Яковлевич Бухштаб (1904-1985), которому я показал эту книжку, сослался на это совпадение во вступительной статье к подготовленному им "Полному собранию сочинений" Козьмы Пруткова (Большая серия "Библиотеки поэта". - М.-Л., 1965). Поблагодарив меня, он заметил там же: "В конце 1850-х - начале 1860-х гг. калужским губернатором был зять и близкий друг Жемчужниковых В.А. Арцимович. В эти годы и Алексей Жемчужников жил в Калуге. Невероятно, чтобы мимо семьи Жемчужниковых прошла курьезная книга калужского чиновника, столь близкого по духу своему недавно прославившемуся тезке. Не обязано ли Козьме Тимошурину и переименование Кузьмы Пруткова в Козьму?"
И другие стихи, включенные в сборник Тимошурина, очень напоминают Пруткова, но особенно "прутковщина" заметна в поэме "Самоубийца". Написана она с претензией на сатирическое высмеивание и обличение местных нравов. Фигурируют в ней две некие девицы, которым не дано "выйти замуж никогда":
Они с невинностью своей
Найдут во гробе лишь
червей.
Для трупа истинных друзей!
Но главная мишень его сатиры - некий местный "мильонер", "мужчина самых средних лет" (!), который
Бывает часто злобно рад,
И тут-то настоящий ад
В душе преподлой
встрепенется
И чувства поползут как гад!
Давным-давно не видел я
Таких ужаснейших людей;
Душа пугается моя
Людей сих, точно как
зверей┘
Страшный "мильонер"
"Мильонер" - настоящее исчадие ада: он постоянно нарушает пост, поставив своим "правилом жестоким употребление всего, что Богом нам воспрещено", "купается в неге золотой и закален в горне пороков", "собаку скверную ласкает, а нищим - жалко дать пятак". "Но Рок нагрянул на него": его корабль терпит бедствие. Вот этот эпизод поразительно напоминает сцену кораблекрушения, изображенную в стихотворении Пруткова "Аквилон", не случайно имевшего подзаголовок "В память г. Бенедиктову":
И страшный когда-то
ристатель морей
Победную выю смиренно
склоняет;
И с дикою силой свирепый
Борей
На жертву тщеславья
взирает.
Примерно в той же стилистике пишет и Тимошурин. "Мильонер" чудом спасается, но, вернувшись в свой город, видит свои догорающие дома. Пожар нарисован нашим автором чуть ли не апокалиптически, что также характерно для Бенедиктова:
И пламень лютый пожирал
Домы с великой быстротой,
И гром в раскатах обрывался
У бездны черной и пустой,
И ужас с грохотом сливался,
И колебался шар земной┘
"Мильонер" решает покончить с собой. Сцена его самоубийства достигает также вселенского масштаба:
И несчастный жилец
Жажде жизни конец,
И схватил рукоятку
кинжала┘
Он добыча червям, жертва
аду, зверям┘
Посрамленье вселенной!..
Как и его тезка, Тимошурин склонен к морализаторству, так заканчивая свою поэму:
И так, о дети! К вам
взываю,
Ведите скромно жизнь свою!
НЕ раздражайте, умоляю,
Небес благого Судию!
Скорейшим ставлю вам
уроком
Жизнь Мильонера моего -
Он слезы исторгал потоком,
И - Рок за всех казнил его!
Страшитесь жизни
Мильонера,
На свете счастие - обман,
А удовольствия -
химера┘
"Уж не пародия ли он?"
Легко убедиться, что все это "прутковщина" чистой воды. Очевидно, чтение этой калужской книжки доставило немало веселых минут создателям Козьмы Пруткова...
Но существовал ли в действительности калужский поэт Козьма Тимошурин? "Уж не пародия ли он?" Я просмотрел "Памятные книжки Калужской губернии", выходившие ежегодно с 1852 г., в которых печатались сведения обо всех губернских и уездных чиновниках вплоть до самых мелких, однако сведения о Козьме Тимошурине не обнаружились. Зато в разделе "Жиздринский уезд" встретилось упоминание о штаб-ротмистре, мировом посреднике Николае Лукиче Жемчужникове.
Не будучи все-таки полностью уверенным в том, что стихи Козьмы Тимошурина сочинены реально существовавшим лицом (уж очень они напоминали мистификацию a la Прутков), я попросил позднее Калужский областной архив выяснить, жил ли в Калуге в середине XIX в. чиновник с таким именем и такой фамилией. Ответ пришел спустя несколько лет, в 1989 г. Архивисты любезно сообщили мне, что "┘сведения о Тимошурине встретились случайно при наведении другой справки". Среди бумаг губернской канцелярии они нашли "Отношение от калужского губернатора через Жиздринское полицейское управление жиздринскому мещанину Казьме Нефедову Тимашурину (так!) от 14 июля 1875 г.". В нем говорилось, в частности: "Поданное им заявление, при сем возвращаемое за неясным изложением в нем обстоятельств и как содержащее в себе неуместные выражения, оставлено без последствий". Архивисты скопировали два отрывка из совершенно бессмысленных стихотворных посланий Тимошурина губернатору, в которых он обличал какого-то "карлала", спрашивая его: "Ты шмель иль ужасный кошмар?" И в 1848 г., судя по стихам, вошедшим в первую и единственную книжку, Козьма Тимошурин не отличался особым┘ как бы это сказать┘ здравомыслием, но к старости (прошло 27 лет), видимо, поэта покинули даже его остатки. Но для нас интересно другое: оказывается, он жил в той же Жиздре, причем в одно и то же время, что и упоминавшийся выше Н.Л. Жемчужников. Фамилия редкая: не исключено, что он находился в каком-то родстве с братьями А.М. и В.М. Жемчужниковыми. Он, как и калужский губернатор В.А. Арцимович, мог познакомить их с книжкой местного чудака-графомана.
Итак: схожесть имен и стилистики, а также ряд биографических обстоятельств и совпадений позволяют сейчас сделать осторожный и предварительный вывод, что калужская книжка 1848 г. стала одним из импульсов и источников, вдохновивших на создание бессмертного образа Козьмы Пруткова, директора Пробирной палатки и кавалера┘
