Сосед, туннель и мышонок

Все случилось слишком быстро и неожиданно. Неожиданно для нашего героя и быстро для тех, кто его окружал. Окружал раньше, в привычной для него обстановке. Дело в том, что он... как бы это помягче сказать... преждевременно состарился. Сам он так не думал, ему казалось, что жизнь, которую он вел с самого своего рождения (и надо сказать, что она, эта жизнь, была чрезвычайно активная, подвижная, можно сказать, с самых первых минут его появления на свет), будет продолжаться вечно, все будут радоваться самому факту его существования, не требуя ничего взамен. Так казалось ему, но, видно, ничто не длится вечно. Сначала он оказался одинок, а раньше их было двое, двое – он точно знал, хотя и не склонен был к тесному общению со своим соседом, тот был несколько заносчив, во всяком случае, он всегда воротил нос и не смотрел в сторону старика (да, да, старика, теперь-то уж он мог себя так назвать, ушедшей молодости ведь не вернуть, надо было иметь мужество себе в этом признаться!). Ладно, скажем прямо: сосед всегда смотрел в противоположную сторону!

Старик вспомнил, память ему пока не изменяла, что сразу после исчезновения соседа (но это уже совсем другая история, не менее драматичная, но об этом мы, может быть, расскажем как-нибудь в другой раз, вот соберемся с духом и расскажем), так вот: старик вспомнил, что его бросили, как ему тогда показалось, в какую-то темницу. Во всяком случае, там было совершенно темно, да еще к тому же влажновато, не как в луже, конечно, а просто мокровато, да и запашок там был какой-то непривычный, давно устоявшийся запах чужих бед и несбывшихся надежд. И старик полетел вниз, как ему казалось, в какой-то бесконечный туннель, время от времени больно стукаясь боками о шершавые, неровные стены. Белого света старику так и не довелось увидеть: почти сразу же он очутился в чреве какой-то темной колымаги, которая с лязгом, запахом мазута и еще чего-то, доселе старику неизвестного, неслась куда-то. Ну, «неслась» – это было слишком громко сказано, эта колымага и не смогла бы набрать мало-мальски приличную скорость, переваливаясь с боку на бок. Она катила в неизвестность и, что было уж совсем неприятно, не останавливалась. Внутри становилось все холоднее и холоднее, что-то чавкало под колесами, старик чуть было не сказал «под ногами» – так было бы привычнее. Лязг-лязг, и старик опять полетел куда-то вниз, в кромешную тьму. Белый свет, где ты? Старик забылся в полудреме («Ну, старик, старик», – признался он себе окончательно. Путешествие ведь было не из приятных, да и ночь, наверное, была, не зря же вокруг так темно). Проснулся он не оттого, что выспался, а оттого, что кто-то трогал его за бока, за нос, но это были не люди, уж людей-то он повидал на своем веку – это были звери! (он вспомнил, что в молодости он пару раз ходил в зоопарк). «Так, будем вспоминать», – сказал он себе. Медведь, только не белый, а грязный. Тьфу ты, бурый. Ну, с этой проще – это лиса, она от веку рыжая. И кролик. Нет, все-таки заяц – кругом же лес». Они, осмелев, вертели старика так и сяк, постукивали по нему, все это молча, но с каким-то для всех общим выражением на лицах – тьфу ты, мордах, звери же. Старик назвал бы это «выражение озабоченности и надежды», хотя при чем тут надежда? И он подумал, что, наверное, не силен в том, чтобы еще и разбираться в выражении лица – тьфу ты, морды (а ее-то тем более, то есть менее). Посидев так, как ему показалось, целую вечность (хотя что уж ему теперь с этой вечностью делать, в его, как он считал, конченой жизни?!), звери дружно поволокли его куда-то в лесную чащобу, по пути о чем-то тихо переговариваясь и, как ему показалось, тихо-тихо смеясь – видно было, что настроение у них явно улучшилось.

Рассвело. В лесу защебетали птицы, подул ветерок и повеяло запахом свежих трав и утренних цветов. У старика отлегло от сердца: ведь не может же быть, чтобы в такое чудесное утро случилось что-нибудь неприятное?! И вдруг сквозь птичьи голоса он услышал какой-то писк, он бы даже назвал его «плач», но кто тут, в непролазном лесу, мог плакать? Веселой гурьбой зверье, в обнимку со стариком, вывалилось на солнечную полянку. Там, на поляне, под поникшим одуванчиком, сидело маленькое существо («Мышь полевая», – вспомнил старик надпись на табличке в зоопарке. «Ну, не степная же, – вспомнил он вторую табличку. – Где тут, в лесу, степь?») и вытирало промокшим насквозь хвостиком глаза. Старика общими усилиями водрузили перед мышонком, и тот от удивления перестал плакать. «Ну, вот, а то ты все плакал: «Норку мою, норку затопило...» А вот он тебе и дом, даже и не дом, а целый дворец!»

Старый Башмак┘

Ну да, наш старик был Башмаком┘ Так вот, Старый Башмак все понял, не зря же он исходил столько дорог. Он никогда не ждал ни от кого никакой благодарности, он просто исполнял свое дело: старался не кособочиться, не высовывать язык, не путаться под ногами, развязывая шнурки... Но на сей раз по загоревшимся черным глазкам-бусинкам своего нового хозяина – мышонка, по тому, как тот оглаживал ручонками бока теперь уже своего домика, Башмак понял: тут ему будут не просто рады, несмотря на его старость и занудливость (да-да, старики бывают еще и занудливыми!), а тут за ним еще и будут изо всех сил ухаживать, а там, глядишь, раз появился дом, может, появится и хозяйка (уж она-то знает толк в чистоте и порядке)... а там и мышата... ему радость и забава на старости лет. А он-то, он-то уж не подкачает, будет им служить верой и правдой...

«Эххх, мы еще поживем!» – радостно подумал Башмак.