Афанасий Мамедов У Набокова в лекции "Лев Толстой" читаем: "В нем любят художника и терпеть не могут проповедника. Но в то же время отделить Толстого-проповедника от Толстого-художника невозможно: все тот же низкий, медлительный голос, то же крепкое плечо, что легко выдерживало и ношу заоблачных видений, и тяжкий груз идей. Так и хочется порой выбить из-под обутых в лапти ног мнимую подставку и запереть в каменном доме на необитаемом острове с бутылью чернил и стопкой бумаги, подальше от всяких этических и педагогических "вопросов", на которые отвлекался, вместо того чтобы любоваться завитками темных волос на шее Анны Карениной".
С одной стороны, художник неотделим от проповедника, с другой - сожалеет ведь Набоков, что нельзя заточить Толстого на необитаемом острове с бутылью чернил. Мысль не нова. Она выражает точку зрения большинства: Толстой - художник, остальное - заблуждения гения, непомерные амбиции, гордыня, страсть к провокациям и т.п. Эту точку зрения сформировало в свое время государство, опасавшееся Толстого, видевшее в нем анархиста-разрушителя. И Церковь, отлучением поставившая Толстого на одну ступень с Отрепьевым и Пугачевым. И общины толстовцев, давшие повод для лукавых улыбок и анекдотов. И циничная интеллигенция, смаковавшая в дореволюционных салонах и на советских кухнях язвительные анекдоты о классике: "К Левушке приходили ходоки, спрашивали, в чем смысл жизни. Сказал, что не знает. Ел с аппетитом". В этой системе координат Горький и Маяковский идут вслед за Толстым в табели о рангах, этакие Маркс, Энгельс, Ленин┘
Художники и учителя веры, если вдуматься, имеют дело с одними и теми же частицами времени, пока еще физиками не обнаруженными. "Он - единственный мне известный писатель, - пишет о Толстом Набоков, - чьи часы не отстают и не обгоняют бесчисленные часы его читателей┘ Это уникальное равновесие времени и вызывает у чуткого читателя то ощущение реальности, которое он склонен приписывать остроте толстовского зрения. Проза Толстого течет в такт нашему пульсу, его герои движутся в том же темпе, что прохожие под нашими окнами, пока мы сидим над книгой".
На открытие Толстого Набоков набрел не с закрытыми глазами: сам мечтал о "хорошо смазанном романе", прилагая немалые усилия для познания времени и так называемых "романных времен" - лабиринта, в который попадает романист с первой же строчки. "Колыбель качается над бездной, и здравый смысл говорит нам, что жизнь - только щель слабого света меду двумя вечностями тьмы". Так начинается набоковская книга "Память, говори". Между двумя вечностями тьмы - лабиринты времени.
Длительность диалогов и монологов, внутрироманное время, которое зависит не только от сюжета, но и от читателя, биологическое время автора и время, в котором он живет, - все они пересекаются. Толстой писал в "Дневниках": "Если целая сложная жизнь многих проходит бессознательно, то эта жизнь как бы не была". Не ответ ли это и нашему веку высоких технологий, позволяющих отвоевывать у Большого Времени большие пространства? Высокую цену мы платим, не успевая осознать "целую сложную жизнь". Но "человек производящий" не склонен внимать пророкам. Тем более пророкам-художникам.
Мережковский в реферате, посвященном Льву Толстому и Русской Церкви, поминает Достоевского, который за двадцать пять лет до отлучения графа от Церкви писал в "Дневнике писателя" о последней части "Анны Карениной": "Как подействовало на меня отпадение такого автора от русского всеобщего и великого дела". Мережковский привел цитату с целью убедить нас, играя словом "отпадение", что Достоевский предвидел отлучение Толстого от Церкви, ставя Церковь на одну чашу с "всеобщим и великим делом". То, что тогдашние события на Балканах для России помимо прочего еще и удобный случай прикрыть "всеобщим и великим делом" множащуюся ложь, Достоевский наотрез отказывался понимать. Толстого же, убедительно показавшего в романе, как разлагается общество, как хитроумны механизмы спекуляции на национальной идее, Толстого, не пошедшего на поводу у всех, высказавшегося открыто против бойни, какие бы идеи ни стояли за пролитой кровью, - отринул┘
В своем желании поднять соотечественника выше других религий, стран, людей, их населяющих, Достоевский мог написать: "┘народ не забыл свою великую идею, свое "Православное дело" - не забыл в течение двухвекового рабства, мрачного невежества, а в последнее время - гнусного разврата, материализма, жидовства и сивухи". Толстой - никогда. Отсюда шаг до понимания того, чем так насолил Церкви граф Лев Николаевич, в чем суть его "заблуждения", в чем "богохульство".
┘До сих пор в Ясной Поляне могила Толстого стоит дико, без креста. Словно не кончилась война и никогда не наступит мир.
