Игорь Эбаноидзе Бывает критика, которая целиком вписывается в правила игры, заданные критикуемым, и становится, таким образом, очередным подтверждением действенности и актуальности его творчества. Именно так обстоит дело со статьей Елены Иваницкой. Ведь среди писем Ницше, весьма обильно цитируемых критиком, за что ей отдельное спасибо, есть и такие, которые прямо-таки предписывают продемонстрированную здесь реакцию. Например, это: «Совершенно необходимо, чтобы я был понят превратно, более того, я должен добиться, чтобы меня истолковывали в дурную сторону и презирали» (август 1883 года, слова в тексте выделены Ницше). Самого философа с его, как выразился Томас Манн, «странной манерой предостерегать от себя», несомненно, порадовало бы то, с какой охотой и простодушием в XXI столетии критика поддается на его провокации и попадается в расставленные им ловушки. Однако исследователям и почитателям Ницше впору хвататься за голову от того, какие авгиевы конюшни непонимания и ложных толкований им еще предстоит разгребать. Впрочем, в этом есть и очевидный плюс; ведь нет ничего более полезного для классика, чем оказаться под вопросом. И чем радикальнее этот вопрос, тем больше возможностей у классика заново продемонстрировать живую мощь своего гения и свою немеркнущую правоту. Он при этом не нуждается ни в чьей помощи и ни в чьих пояснениях: достаточно лишь процитировать его без искажений. По этой причине я совершенно не намерен заводить разговор о культурно-историческом значении Ницше, а хочу лишь привести ту самую многократно изолганную цитату из «Заратустры» в ее настоящем виде. «Падающего – толкни», цитирует Иваницкая и, видимо, догадываясь, что с этой цитатой что-то не так, заранее отказывается вникать в любые ее истолкования. Но то, что на самом деле сказано у Ницше, совершенно прозрачно и ни в каких толкованиях не нуждается: «О, братья мои, разве я жесток? Но я говорю: что падает, то нужно еще толкнуть!» Если различие еще не вполне очевидно, приведем и следующую фразу: «Все нынешнее падает и распадается; кто захотел бы удержать его! Но я – я хочу еще толкнуть его!»
Невозможно возвести большую напраслину на Ницше, как включив в этот контекст оступившегося ребенка. Ведь дети – это становящееся и растущее, а не падающее и распадающееся. И когда немецкий мыслитель, порой с провоцирующей резкостью, говорит о «слабых» и «слабости», речь у него всегда идет о динамике и тенденции, о способности бороться и расти или же готовности сдаться и увянуть. В этом смысле процитированная фраза является на самом деле ключевой для понимания Ницше. Она дает универсальное мерило, по которому можно судить о состоянии любой современности и отношении каждого к окружающему. Вы не находите вокруг и в самих себе ничего ветхого и предназначенного на слом? Или полагаете, что все отжившее нуждается в консервации и восстановлении? Вспомним, «Так говорил Заратустра» носит подзаголовок «Книга для всех и ни для кого». И процитированные слова, несомненно, написаны для всех и обращены к каждому.
Сделанную Иваницкой подтасовку, появление некоего «падающего», которого сострадательная фантазия с легкостью превращает в невинное дитя, – я даже не хочу ставить в вину критику, хотя ей достаточно было полистать любой перевод «Заратустры», дабы осознать свою неправоту. Но это уже наследственный грех русской интеллигенции в отношении Ницше, грех с почтенной родословной, идущий, если не ошибаюсь, от Розанова. Остальные уже цитируют, в сущности, его, а не Ницше. Что до ошибки Розанова, то в ней я готов видеть злой умысел, если бы не искреннее негодование, которое вышло у Василия Васильевича слишком натурально. Не секрет, что Розанов особым эрудитом не был и Ницше скорее всего не читал. Откуда исходно взялось это прочтение, надо спрашивать у психолингвистов, и я не исключаю, что само сочетание глаголов «падать» и «толкать» является лингвистической провокацией, вызывающей возмущение на подкорковом уровне. Как и многое у Ницше. Для чего он провоцирует нас? Ответ гораздо проще, чем ответ Иваницкой на вопрос, кем был Ницше в 1882 году («он был пророком новой дионисической религии вечного возвращения», с завидной уверенностью отвечает критик, будто бы зная как дважды два, что это такое). Ницше провоцирует нас для того, чтобы мы заново взглянули на ценности, на основе которых наша цивилизация живет две тысячи лет. Должны ли мы их пересмотреть столь радикально, как предлагал немецкий мыслитель, – вопрос спорный. Но в том, что его попытка нужна и исторически оправданна и что для каждого человека эта процедура пересмотра становится в какой-то момент жизненной необходимостью, нет никаких сомнений.
По мне, «толкнуть падающее» – элементарная техника безопасности, необходимая, в частности, для того, чтобы обветшалые стены не обрушились на тех идущих мимо детей. И меня не смущает советская искушенность Иваницкой в таких «фокусах». Цирковая терминология – конек профессоров-марксистов, от которых при попытке объяснить нечто нетривиальное по поводу Ницше я уже слышал упреки в «словесной эквилибристике». Стоит ли добавлять, что Ницше вообще – материя тонкая и нетривиальная и ей далеко не всегда место в солдатских ранцах, профессорских портфелях и даже дамских сумочках.
